​

      —  Витька… Знаешь, я никогда не смогу думать о ней в прошедшем времени. Я… — У него сорвался голос и он закашлялся. – Прости. Я… Но это уже никому не интересно. Лора, я к тебе приеду. В последний раз. Хорошо?

          —  Ладно, приезжайте. 

      Мне не было  жаль Войтецкого – мне было жаль себя накануне очередной бессонной ночи, полной безрадостных мыслей. Смерть Вики повергла меня в жуткую депрессию. Я представить себе не могла, что могу очутиться в такой глубокой яме.

      Я облачилась в драные джинсы и майку. Машинально побрызгала за ушами и на шею одним из последних творений божественного Келвина Кляйна – туалетной водой «Унисекс», примиряющей в своем названии два непримиримых пола. Набрала в чайник воды.

      Он появился весь в мелких бисеринках дождя.  Он осунулся и постарел за те дни, что я его не видела. Я сознавала, что этот мужчина был причиной смерти моей кузины, но не могла испытывать к нему ненависти. Я даже улыбнулась, когда Войтецкий поцеловал мне руку.

      Мы разложили Викины фотографии на ковре под торшером. Оказалось, мы с ней на самом деле похожи. Это меня удивило и взволновало.

       —  Вот и все. – Войтецкий откинулся в кресле и закурил. – Если бы я знал, что все кончится таким образом, я бы не подошел к ней в магазине. Правда, эти последние полгода были так ярки и насыщены впечатлениями, что мне грех о чем бы то ни было жалеть.

       —  Полгода? Вы так давно знакомы?

      —  Да. Но мы это скрывали. Мы пытались сопротивляться нашей любви. Ведь я совсем недавно женился, и моя жена ждала ребенка, которого мы оба так хотели. Он родился мертвым.

        —  Дела… А я считала вас плейбоем.

      — Я был им. – Он вздохнул и провел рукой по красиво тронутым сединой волосам. – Она выбирала туалетную воду для своей знакомой. Уронила кошелек и даже не заметила этого. Я его поднял. Банально, верно? Все остальное тоже может показаться банальным со стороны. Но только со стороны. Я уверен, мы открыли новую страницу в отношениях между мужчиной и женщиной.

      —  Вы вернетесь к жене. – Я презрительно скривила губы. – Хотя, вероятно, вы и не уходили от нее. Мужчины любят путешествовать из постели в постель.

      —  Я не живу с ней уже полгода. Мы разошлись по обоюдному согласию.

   —  Вы хотите сказать, у вас не было параллельной женщины, хотя, насколько мне известно, вы с Викой долго довольствовались исключительно духовной любовью.

      — Это не так. Я не сразу сумел отказаться от старых привычек. Но мне пришлась по вкусу роль однолюба.

      Я смотрела на Войтецкого и все больше проникалась к нему симпатией. И даже состраданием. Он был таким, каким был. Если он и желал понравиться мне, он пользовался нетрадиционными приемами. Против них у меня не было иммунитета. Я вдруг почувствовала, что вся расплываюсь, как кусок масла на раскаленной сковородке. Я уже представила, как сижу у него на коленях и… Я закрыла глаза и сжала пальцами виски. Я слышала, как он встал с кресла и шагнул в мою сторону. Я сжалась в комок и отдалась на милость судьбе и собственному капризу.

      —  Спасибо. Мне пора. – Голос Войтецкого ласкал меня своими бархатными полутонами. Изысканность этой ласки мог оценить лишь человек с испорченным вкусом, вроде моего. Войтецкий был из тех неординарных мужчин, которые умеют управляться с женщиной не только в постели. – Очень жаль, что мы встретились для того, чтобы расстаться. Провожать меня не надо.

      Он прижался ко мне на короткое время, уколов щетиной мое голое плечо. В следующее мгновение я осталась одна. Это повергло меня в еще  большую депрессию.

      Утром меня разбудила мать Вадика. Я с трудом узнала ее по голосу, хоть мы с ней довольно часто общаемся при помощи услуг, предоставляемых городской телефонной сетью.

    — Лариса, ты не знаешь, Витуся не покупала себе драгоценности перед… в последнее время? – с места в карьер понесло бывшую свекровь моей безвременно ушедшей из этого мира кузины.

      —  Понятия не имею. А в чем дело?

      —  У Вадика пропало из сейфа двадцать пять тысяч в долларах и что-то там в рублях.

      —  Когда? – тоном дотошного следователя спросила я.

     —  То-то и оно, что мой сын ничего не помнит: третью неделю не выходит из штопора. Но меня настораживает тот факт, что ключ от своего сейфа Вадик нашел в Витусиной сумке.

      — В квартире последнее время проходной двор. До сейфа мог кто угодно добраться.

      —  Код знала только Витуся.

      — Какое это теперь имеет значение! – не выдержала я. – Там ей ничего не нужно.

      — Разумеется. Но Вадик говорит, что это были деньги его компаньона. Тот требует их вернуть.

     Через полчаса позвонила мама. Она сообщила, что Вадик попросил взаймы у Игоря, ее мужа и моего отчима, десять тысяч долларов.

   — Мне всегда казалось, у них денег – куры не клюют, — рассуждала мама. – Или же это какая-то тонкая игра, рассчитанная на то, чтобы вызвать сострадание родственников и под это дело залезть к ним в карман.

 

 

 

 

      — Что требуется от меня? – не слишком вежливо спросила я. Не выношу, когда мешают делать гимнастику.

      —  Ничего, кроме совета. Мне неловко брать с родственников расписку, хотя, с другой стороны, это большие деньги.

      —  Не советую советоваться со мной. Особенно по финансовым  вопросам.

      — Ты совсем одичала, Мурзик. – Мама сказала это с игривой укоризной. С той самой, с которой часто разговаривала с Игорем, который был моложе ее на пятнадцать лет.  – У нас сегодня фуршет в стиле ностальжи. Только, чур, парой и в романтическом настроении.

      —  Тогда я пас. Если приглашу синьора А, обидится мистер Би, ну а мсье Си устроит скандал с битьем тарелок.

      —  Мурзик, перестань хорохориться. Мы любим тебя такой, какая ты есть.

      — Спасибо, мамулечка. Я положу вашу любовь в банк и буду получать проценты. Не беспокойтесь: я дам расписку, что верну ее в целости и сохранности.

    Мама натужно засмеялась и, пожелав мне удачного дня, первая положила трубку.  Я жевала мюсли с орехами, обдумывая сказанное мамой, когда раздался очередной звонок.

    —  Последняя просьба, — услышала я голос Войтецкого. – За твое «да» я готов отдать то немногое, что у меня осталось.

      Я почувствовала, как к моим щекам прилила кровь и потянулась за сигаретой.

      —  Позвоню через пять минут в твою дверь, а ты ее откроешь. Дальше будем импровизировать.

   Он положил трубку. Я поперхнулась дымом и кашляла до его прихода. По моим щекам текли слезы, когда я шла открывать ему дверь.

     —  Поехали к ней. Сегодня девятнадцатый день, как ее нет. Говорят, ее душа еще где-то поблизости. Правда, я не верю в эту ерунду, но все эти дни ощущаю ее близость и… — Он замолчал. Он смотрел на меня прищурившись и, как мне казалось, с насмешкой. Потом вздохнул и произнес фразу, которая сразила меня наповал: — Мне бы так хотелось верить в то, что любовь бессмертна.

      Вика самодовольно улыбалась нам с большой черно-белой фотографии. Там ей  едва исполнилось двадцать. Помню, ее отец, которого мы прозвали в детстве Старый Вик, сделал в день ее рождения несколько наших портретов. Мой валялся где-то на антресолях. Я не люблю это фото:  десять лет назад я знала ответы на все без исключения вопросы.

     Потом Войтецкий предложил пойти в ресторан и выпить за упокой Викиной души  по рюмке водки. Я не смогла сказать «нет». Когда по моему телу разлилось приятное усыпляющее разум тепло, он накрыл ладонью мою руку и сказал:

     — Ты мне очень нравишься. Я люблю Вику, но сегодняшний поход на кладбище был всего лишь предлогом побыть с тобой.

      Я не без усилия над собой высвободила руку.  Я боялась поднять от скатерти глаза.

      —  Понимаю: это неприлично. Не подозревал, что окажусь таким бессильным перед лицом…

      —  Замолчи, — прошептала я. – Это пошло.

      —  Согласен. Но я сказал правду.

      —  Которой по счету женщине ты ее говоришь?

      Я посмотрела ему в глаза. В них что-то дрогнуло и затрепетало.

      —  Не помню. Сейчас мне кажется, что тебе первой.

      Мы здорово напились в тот день. Мы больше не говорили ни о чем подобном, но все это витало в воздухе и с каждой минутой над нами сгущалось. Я несколько раз приказывала себе встать и уйти. Увы, эти приказы оказались невыполнимыми.

      Потом мы поехали к моей матери на фуршет. Не помню, как я представила Войтецкого, но все решили, что это мой любовник. Женщины были от Войтецкого без ума, мужчины смотрели на него с завистью и подозрением.

      —  Кто он? Такое знакомое лицо. Ужасно знакомое лицо. Где я могла его видеть? Ты давно с ним знакома? – спросила мама, когда мы оказались на кухне вдвоем.

      —  Всю жизнь, — сказала я. – Но встретила его… Гм, об этом можно написать роман в стиле Джеки Коллинз.

   — Не люблю эту писательницу. – Моя мама, воспитанная на глубоко нравственном соцреализме шестидесятых, брезгливо поморщилась. —  Где ты с ним познакомилась?

      —  В парфюмерном магазине. А что, галантерейный мужик, верно?

      — Я думала, у вас серьезно. – Маму огорчило, что ее единственная дочь оказалось такой пошлячкой, и она поспешила по своему обыкновению сменить пластинку. – Знаешь, Вадик считает, что Виктория изменяла ему.

      От неожиданности я чуть не выронила бокал с коктейлем.

      —  Глупости. Она не знала, как это делается.

      — Ты ее недооцениваешь. Виктория была стопроцентной женщиной. Вадик сам виноват, что она наставляла ему рога. Представляешь, он сказал сегодня утром Маше, что Виктория обобрала его до нитки.

      Тут в кухню вошел Войтецкий, и мы пошли танцевать. Я думала, что в гробу видала все эти танго и фокстроты, но Войтецкий заставил меня поверить в то, что в объятиях партнера по танцу много романтики. Нам пытались подражать, но безуспешно. Дело в том, что тот фуршет, как и все мамины вечеринки, был мероприятием для семейных пар. А семейные люди, уверена, на все сто процентов лишены романтики.

      —  Но я не буду спать с тобой, — сказала я, когда Войтецкий особенно нежно прижал меня к себе. – Знаешь, почему?

      Он не отрываясь смотрел на мои губы.

      —  Не знаешь. Между прочим, причина весьма прозаичная. Я не люблю секс в пьяном виде. Последнее время я вообще не люблю секс. Это какой-то самообман. Мышеловка. Из-за крохотного кусочка сыра оказываешься в клетке. А я не хочу жить в клетке, ясно?

     —  Да. – Его дыхание опалило мне ухо. Настоящие мужчины знают, что ухо – одна из самых эрогенных зон у настоящей женщины. – Мы поступим так, как захочешь ты.

      — Но вообще-то я не синий чулок. И уж конечно, не принадлежу к сексуальным меньшинствам, — несло меня по волнам пьяного словоблудия. – И комплексов у меня, можно сказать, нет. Просто не имею времени влюбляться серьезно. Я деловая женщина и живу на подножном корму. Любовь выбивает из колеи. Черт, но как же мне хочется вылететь из этой проклятой колеи унылого равновесия!

     Я молола что-то еще, а Войтецкий мне поддакивал. Потом мы очутились в машине, которая мчалась сквозь ясную майскую ночь по пустынному Варшавскому шоссе.

      — Я не хочу на дачу, — шептала из последних сил я, чувствуя, как рука Войтецкого сжимает мое правое плечо. – Это… банально. Ты и ее так же совращал? Господи, мы так слабы перед вашими штучками!

      Он молча терся щекой о мою щеку и сладострастно целовал в ухо.

      Я точно помню, что спала в ту ночь одна: не умею напиваться до умопомрачения, хоть у меня и выносливая печенка. Я проснулась в широкой мягкой кровати. За окном ласково шелестели деревья и кусты.

    «Классический вариант: доверилась малознакомому человеку, напилась, расслабилась. – Я стояла босая на полу и рассматривала в зеркало свое припухшее лицо. – Хороша, мать, хороша. Недаром еще бабушка говорила: твоя доверчивость до добра не доведет».

      Мои шелковые шаровары и блузка аккуратно висели на стуле.

      Я быстро оделась и подошла к окну. Рама открылась без  натуги. В полутора метрах подо мной была мягкая зеленая трава, я взобралась на подоконник, спустила наружу ноги.

      В эту секунду в комнату вошел Войтецкий.

      —  Доброе утро.

     Я закрыла глаза и прыгнула вниз. Я сделала это не из страха за свои драгоценные честь и жизнь – мне вдруг стало невыразимо стыдно.

     Я продиралась сквозь заросли, не отдавая себе отчета в том, куда бегу и зачем. Минут через десять я выбилась из сил и поняла, что заблудилась.

    Вокруг был лес: прозрачный, подсвеченный солнцем березняк, вдали темнел ельник.  Я села на  какую-то корягу и расплакалась. Я давно не плакала, хотя  жизнь последнее время  не гладила меня по головке. Меня вдруг охватило полное бессилие.  А главное – страх перед будущим.

      Минут через двадцать я уже была в состоянии разложить все по полочкам.  Войтецкий обладал надо мной большой властью. Гораздо большей, чем  можно было предположить поначалу. Если он будет продолжать атаку, я, конечно же, сдамся. Мой здравый смысл наверняка взбунтуется, но это ни к чему хорошему не приведет. Начнется внутренний разлад, который вполне может закончиться психушкой. Этот Войтецкий умеет действовать на мои самые сокровенные места, то есть нервные окончания. Давненько они у меня отдыхают. Я даже решила, что они атрофировались.

      А вообще этот тип смахивает на героя классической оперетты в исполнении обаятельного актера. Есть такие мужчины, которые затевают любовную игру, увлекаются ею не на шутку, но ни на секунду не забывают о том, что это всего лишь игра.

      Войтецкий со мной играет. Как кошка с мышью. И мне во что бы то ни стало нужно от него слинять. Лучше сейчас, пока не отказали мозги.

      Начался дождь, и я побрела куда-то, чувствуя себя в лесу, как в большом вольере. Минут через пятнадцать вышла к высокой проволочной ограде, за которой оказались безвкусно шикарные постройки в стиле просперити. Я шла вдоль ограды, пока не увидела лазейку. Не знаю, что мне вдруг взбрело в голову ею воспользоваться, — обычно я уважаю право людей на частную собственность.

      Вокруг не было ни души. Лес сменился цветником, окружавшим ухоженную лужайку. На нее выходили окна веранды большого дома из алого кирпича с блестящей крошкой. В качалке возле плетеного столика кто-то сидел, и я стала подниматься к дому по еще не достроенной лестнице.

      —  Прошу прощения, но я заблудилась. Вы не могли бы показать мне…

      Сначала  у меня отвисла челюсть, потом потемнело в глазах.

      Передо мной была Вика! Это было очевидно.  Как и то, что мы обе к этой очевидности не были готовы.

      — Что ты здесь делаешь? – спросила она и прижала к груди руки, словно хотела закрыться от меня.

      —  Сама не знаю. Ты… Господи, я только вчера была на твоей могиле!

      —  Черт бы побрал весь этот маскарад! Не представляешь, как это оказалось хлопотно. Да и накладно.

      Я села в кресло, хоть Вика и не предложила мне сесть, но мои ноги превратились в мягкий воск.

      —  Представляю. Это была идея Войтецкого?

     — Послушай, я ни перед кем не обязана отчитываться. Я и так всю жизнь делала то, что меня заставляли делать другие. Надоело. Даже осточертело.

     — А я почти влюбилась в Войтецкого. В его красивую немного старомодную скорбь. Последнее время у меня такая ностальгия по всему старомодному.

      —  Вы с ним много общались?

      —  Разумеется. Думаю, так полагается по разработанному вами  сценарию.

      — Знать не знаю ни о каком сценарии. Мне просто надоела моя прежняя жизнь. Вот и все.

      Вика передернула плечами. Она определенно нервничала.

     — Восхищена. Развод, дележ имущества… Унизительно, хлопотно, стоит больших нервов. Да и много нулей плохо делится на две части.

       —  Что ты хочешь этим сказать?

      —  Что я в восторге. Думаю, это роковая ошибка, что романы пишу я, а не ты. Да что я:  Дюма-отец в сравнении с тобой наивный враль. А твой Вадик просто лопух развесистый. Мне ничуть не жаль, если его пристрелят в собственном подъезде как мошенника.

     — Прекрати. Я столько натерпелась за свою семейную жизнь. Ты представить себе не можешь, как он надо мной издевался. Мотался со своими шлюхами по заграницам, пил, гулял, а я сидела в четырех стенах и блюла себя, как настоящая монашка.

      — Думаю, игра стоила свеч. – Я обвела глазами веранду. – То есть я хочу сказать, в твоем новом монастыре куда более гуманные порядки, и его настоятель строго соблюдает посты. С чем и  поздравляю, дорогая кузина.

       Она скривила губы. Словно  в рот ей попало что-то кислое.

       — Войтецкий хотел тебя охмурить? – вдруг спросила она и внимательно на меня посмотрела.

       —  Да. И ему это, можно сказать, удалось.

       —  Так я и думала. Он разыгрывал из себя Тристана, пока я была я. Теперь же меня попросту нет.

      —  Но с какой целью Войтецкий тратил время на меня? Или ты наплела ему, будто я знаю, где хранятся сокровища царя Соломона?

      Вика смотрела на меня, как бы оценивая, насколько мне можно доверять.

     — Понимаешь, Лорик, ты мне самая близкая душа. Так уж повелось еще с пеленок. Тебе единственной я сообщила о том, что влюбилась в Адама.

       —  Спасибо за честь.

      — Не надо над этим смеяться. – Вика наморщила свой гладкий белый лоб. Судя по всему, разговор давался ей нелегко. – Мне больше не на кого рассчитывать в этом мире.

      —  А как же Войтецкий? – не удержалась я.

      Она нахмурилась еще больше.

      — Ни один мужчина не в состоянии до конца понять женщину. Даже если он ее очень любит. Ты сама говорила мне об этом.

       — Говорила. Но прошу принять во внимание, что моя религия способна принести облегчение далеко не каждому.

      — У меня не было выбора. Да, я любила Вадьку, но он вел себя как последний хамлюга и ублюдок. Я долго делала вид, что у меня все в порядке. Поверь, это  стоило больших нервов. А потому я имею право на половину всего имущества. Чужого мне не надо, но половина квартиры и всего остального принадлежит мне.

       —  А Светка? Кто позаботится о ней?

    — Об этом я тоже подумала. Вадька недолго будет вдовствовать, попомни мои слова. Мачеха оберет Светку до нитки. Я положу на ее счет кругленькую сумму. Она получит деньги к своему совершеннолетию. Но для этого я должна получить свою долю имущества. Лорик, ты обязана мне помочь.

      —  Каким образом? Ведь де-юре тебя больше нет.

      —  Но есть мое завещание. Оно хранится в надежных руках.

      —  Завещание? И кому, позволь спросить, ты все завещала?

     — Тебе. Кому же еще? Только ты способна меня понять. Представляешь, какой вой подняла бы моя матушка, узнай она о Войтецком. Ты же знаешь, какая она подозрительная. Она бы наверняка сказала, что Адам аферист и мошенник.

      —  Может, так оно и есть? – вырвалось у меня.

     — Лорик, мне известны его слабости лучше, чем тебе: ведь мы знакомы больше двух лет. Да, он повеса, но ведь он – замечательный мужчина, согласись. Особенно на фоне всех этих алкашей и педиков, которые нас окружают.

     — Представляю, как я звоню Вадику и говорю: завтра переселяюсь на твою жилплощадь. Баксы делим на две части. Послушай, но каким образом можно разделить будущий урожай, если ты обнесла забором ваш совместный сад еще до того, как поспели яблоки?

     — Пускай он это докажет. Ничего не ведаю, ничего не знаю. К тому же, не забывай: меня больше нет среди живых. А ты никому ничего не говори.  За тебя все скажет нотариус. Этот Илья Петрович большой виртуоз по части ведения дел о наследстве.

      Я резко обернулась и увидела Войтецкого. Он улыбался мне так, словно мы были самыми близкими друзьями.

     — Он позвонит тебе сегодня вечером. Если возникнут осложнения, дело будет передано в суд. На твоей стороне закон.

     — Но я больше всего на свете ненавижу сутяжничество. А уж тем более с родственниками. Неужели вы не в состоянии обойтись собственными силами?

       —  Мы тебе заплатим, — сказала Вика. – Скажи: сколько ты хочешь?

      — А сколько может стоить удар ножом в спину ничего не подозревающего ближнего? – начала заводиться я. – Вадик звонит мне каждый день, и я пытаюсь утешить его всеми известными мне словами.

       — Интересно, кто тебе доводится родственником: Вадька или я? – обиженным тоном спросила Вика.

      —  Погоди, Витуся. – Войтецкий больше не улыбался. Он вдруг сбросил с себя маску. Под ней оказалась совершенно незнакомая мне физиономия с хищным оскалом. – А тебе  не кажется, что у тебя нет альтернативы? Объясняю современным языком: делай, гнида, так, как тебе говорят, иначе залью керосином твой вшивый домик.

       —  Не понимаю по-польски. Прошу, пане, перевести.

      Он ударил меня наотмашь. На блузку закапала кровь. Странно, но боли я не ощутила.

    — Адам, прекрати! Она сыграет по нашим нотам. Немного повыламывается и сыграет. Не думаю, что возле ее квартиры дежурит ОМОН.

      — Возле тебя он тоже не дежурит. Тем более на этот раз даже белые тапочки не придется покупать, — парировала я.

      —  Сучка! Шлюха! – Это были самые культурные слова из тех, которые бросал в мой адрес Войтецкий. По выражению лица Вики я видела, что они и ее напугали.

      Я смотрела на пятна крови на моей новой шелковой блузке и думала о том, что выкинула восемьдесят пять баксов коту под хвост. Вернее, Войтецкому. Ведь это для него я вырядилась в свой самый шикарный наряд. Мне хотелось плакать. Оттого, что отныне я уже никогда не смогу поверить в любовь мужчины.

   Они вдвоем отвезли меня домой. Это было рискованное предприятие, но я поняла, что Вика ревнует меня к Войтецкому. Она, вероятно, права: некоторых мужчин вид крови приводит в состояние повышенной сексуальной  готовности.

      Я знала, что у меня на самом деле нет выбора. Я не принадлежу к безрассудно храброй породе правдоискателей, и если вопрос заходит о жизни или смерти, я готова согласиться с тем, что Земля стоит на четырех китах, а Волга впадает в пустыню Сахара.

      Вика соизволила подняться ко мне в квартиру. Я заметила, что она смотрит на мою скудную, если не сказать нищенскую, обстановку полными слез умиления глазами. Конечно, после почти трех недель загробной жизни  с этим неандертальцем я бы, скорее всего, пошла вприсядку по потолку.

      Едва они отбыли, как раздался телефонный звонок.

      «Началось, — подумала я, медленно двигаясь в сторону телефона. – Прощай, спокойная праведная жизнь».

      Я оказалась права на сто с лишним процентов.

     С Вадимом была настоящая истерика. Из его бессвязных слов я с трудом поняла, что в него только что стреляли возле собственного подъезда.

    —  Я боюсь ночевать дома… Приеду к тебе… Я так и знал… Они требуют, чтоб я продал квартиру и дачу и расплатился с долгами… Они от меня не отстанут…

     Вадька расплылся как студень на солнце, и мне пришлось скормить ему горсть таблеток. Едва он затих, свернувшись калачиком на моей тахте, как позвонил тот самый Илья Петрович. Он мог бы и не представляться – никто из круга моих абонентов не изъяснялся такими рублеными казенными фразами.

    — Я уведомлю господина Вертухина о наших с вами притязаниях. Я посоветую ему нанять адвоката, ибо предпочитаю иметь дело со знающими законы специалистами. Встречаемся завтра в семнадцать часов в моем офисе. – Он продиктовал адрес. – Я  лично поставлю в известность господина Вертухина.

     Он положил трубку. Через тридцать секунд ровно заверещал аппарат сотовой связи, который Вадим оставил в кухне. Я ходила взад-вперед возле стола. Я думала: сейчас подо мной провалится пол. Как ни странно, этого не  произошло.

     Наконец, Вадька спустил с тахты ноги и прошлепал в одних носках на кухню. У меня закружилась голова. Я села на пол, опершись спиной о стенку. Вадька слушал и кивал головой, как деревянный болванчик. Наконец, он положил трубку на стол и сказал:

      — Виктория оставила завещание. Завтра я встречаюсь с истицей. Ее фамилия Королева. Кто бы это мог быть? И как могло случиться, что моя жена, умершая так внезапно, оставила завещание? У нас есть общая дочь, и вообще все до последней копейки заработано моими руками. — Он тряхнул головой и покачнулся, но удержался на ногах. – Очень хотел бы повидать эту госпожу Королеву, если она существует в природе. Сдается мне, что это  замаскированный рэкет. Вот только каким образом Виктория могла попасться на их крючок?

      Мне было искренне жаль Вадика. И стоило немалых усилий не расколоться. Я поняла, что не выдержу этой грязной процедуры дележа чужого наследства

      Вадик взял меня за руку и рывком поднял с пола.

      — У меня к тебе просьба, — сказал он, дохнув перегаром похмелья. – Думаю, ты одна из немногих, с кем можно пойти в разведку. Я прав?

      Я опустила глаза. Все только начиналось.

      —  Ладно, не скромничай. –  Он вышел в прихожую и вернулся с жестянкой из-под бисквитов, которую сунул мне под нос. Я открыла крышку. Жестянка была полна золотых монет. – Царские. Высшей пробы. Когда-то по дешевке достались. Хорошо, что догадался спрятать у матери в тряпье. Как ты понимаешь, я не могу держать их дома. Тем более с появлением этой загадочной госпожи Королевой. Засунь куда-нибудь.

      —  Лучше верни свой клад туда, откуда взял. – Я была на грани истерики. – У меня даже железной двери нет.

    —  Там братец может хапнуть. У него хороший аппетит на чужое. И вообще после того, что учудила покойница, я никому не верю.

      —  Мне бы тоже не следовало.

    —  Ну, это ты брось. – Вадик смотрел на меня повлажневшими от умиления глазами. – Запрячь подальше. Светке сгодится. Если меня шлепнут, ты уж не бросай девчонку, ладно?

      —  Кто тебя шлепнет?

      — Киллеры госпожи Королевой. Звоночек уже был. Хотел бы я заглянуть в глаза этой Горгоне. – Он ударил себя по лбу ладонью и заметался по кухне. – Понял. Я все понял. Какой же я дурак, что раньше не догадался!  Ах, какой я кретин!