​

           Если свернуть с главной улицы, проспекта Революции, по простому Бродвея, и идти Безымянным переулком минуты три с половиной, а потом повернуть направо, попадешь на нашу улицу. В том месте, где гордо раскинул свои обширные владения пустырь, любит собираться детвора. По преданию, на пустыре когда-то стояла деревянная церковь, сгоревшая во время грозы. Бабка Козявка, которая прошлой весной сыграла в ящик прямо на Старом базаре, помню, рассказывала, что на пустыре во времена ее кудрявой юности раскидывал свой волшебный шатер цирк шапито.

      Как бы там ни было, но в то время, о котором я рассказываю, пустырь, похоже, обладал статусом охраняемой государством достопримечательности города и, несмотря на то, что на нашей улице довольно тесно, так и не был отдан под личные застройки. Одно время на пустыре собрались воздвигнуть склад, но дальше кривого деревянного забора дело не пошло. Забор растащили по дворам. Пустырь остался таким, каким  был.

      Когда-то, во времена царя Гороха, наш город процветал, о чем напоминают добротные кирпичные особняки, отданные впоследствии под коммунальное жилье. На нашей улице, бывшей Большой Купеческой, а ныне Молодежной, сохранилось всего три дома, чудом избежавших барачно-бардачной судьбы. Я жила в одном из них. У нас даже был сад. Небольшой, но очень уютный. Там можно было уединиться с любимой книгой или просто помечтать, взобравшись на густой раскидистый орех. Весной и летом лучше природы не найти места для одиночества. Правда, наш сад одной стороной примыкал к общаге вагоноремонтного депо, и десятки пар любопытствующих глаз с рассвета и до темна прочесывали его территорию. Но существовали уголки, им недоступные.

      Я жила с мамой, бабушкой, Марго, моей родной теткой, которая старше меня на каких-то неполных двенадцать лет. Недели за две до того, откуда я начала свой рассказ, появился дедушка Егор, родной брат бабушки. Он, по выражению той же бабушки, свалился на нас точно снег на голову.

      — Хоть бы предупредил, — ворчала за завтраком бабушка. – Неужели трудно было снять трубку и позвонить?

      — Трудно. – Дедушка окинул нас озорным взглядом своих все еще ярко—голубых глаз. – Хотел сделать тебе, Варя, сюрприз. Помнишь, как ты обрадовалась, когда я предстал пред твои ясны очи? На глазах помолодела лет на двадцать.

      — Я же думала, ты в гости пожаловал. – Бабушка бухнула на проволочную подставку в форме пятиконечной звезды тяжелую чугунную сковородку со скворчащей картошкой. – Это сколько же мы с тобой не виделись, а? Четверть века, если не больше.

      — Вот-вот. Затем я и прибыл, чтобы ты, Варечка, смотрела на меня. Я слышал, ты в кино ходить любишь, да?

      — Некогда мне по разным кино бегать. – Бабушка уже успела снять свой  цветастый фартук с оборками и раскладывала по тарелкам картошку. – Да и за день так набегаешься, что не до кино. Тоже мне придумал – в кино ходить.

      — Правильно, Варечка, правильно говоришь. – Дедушка Егор провел пятерней по своей роскошной седой шевелюре и едва заметно мне подмигнул. – Согласен заменить тебе кино. Ты как: комедии предпочитаешь или драмы из старинной жизни?

      — Пустомеля. Каким ты был, таким остался, — беззлобно прокомментировала бабушка. – Удивляюсь, как Ираида тебя терпит. Не женщина, а Герой Советского Союза.

      — Ошибаешься, Варечка. – Дедушка Егор снова обвел всех нас своим невинным взглядом. – Не Советского Союза, а Соединенных Штатов Америки. Но я чист перед родиной как стеклышко, клянусь тебе. Как только мне стало известно, что Ираида состоит на службе у ЦРУ, во мне взыграл врожденный патриотизм, и я от нее ушел. Я так ей и сказал: не могу поступиться принципами и жить со шпионкой. А уж тем более, американской. А вообще-то она, как я подозреваю, еще на какую-то разведку работает. Если бы Ираида только на ЦРУ работала, она бы вряд ли стала за мной следить.

      —  Это почему же? 

      Вопрос бабушки прозвучал недоверчиво, но в то же время в ее голосе слышалось любопытство.

      — Почему? Сложный вопрос. Хороший вопрос. Я и сам не раз  задавал его себе. И знаешь, Варечка, к какому я пришел выводу?     

      —  Да не тяни ты кота за хвост. Ты что, в Политбюро работаешь?

      Я обратила внимание, что Маргарита, Марго, низко наклонилась над тарелкой, закрывшись от всего мира своими роскошными медово рыжими кудряшками. Беда, если она рассмеется – тогда и мне не удержаться. Бабушка выставит из-за стола нас обеих, и я не узнаю, почему Ираида следит за дедушкой Егором и каким образом это связано с ее шпионской деятельностью в пользу ЦРУ и еще какой-то разведки. Подозреваю, дедушка Егор пока сам не знает об этом, но он великий импровизатор и фантазер, а потому мне стоит удержаться от смеха даже в том случае, если Марго это не удастся.

      — Тоже мне сказала – в Политбюро! Да если бы я работал в Политбюро, Ираида давно бы отправила меня на тот свет. Я же, как видишь, жив и даже здоров. Ну и уморила – в Политбюро.

       — А чего тут смешного, спрашивается? Или там не такие, как мы, люди сидят?

      — Разве я сказал, что там не люди сидят? Что это ты Варечка, с утра возводишь на меня напраслину?

      — Шут гороховый. А я, дура старая, уши лопухом развесила – ЦРУ, КГБ, Тебе вольной жизни на старости лет захотелось, вот чего. Помнишь, я тебе говорила: не спеши, Егорка, хомут на шею надевать. Да разве ты меня когда-нибудь слушался? Вот Ираида пронюхает, где ты, все окна в доме переколотит.

      — А откуда она узнает, что дедушка Егор у нас живет? – осведомилась я у бабушки невинным голоском.

      — Она же шпионкой работает, — с трудом сдерживая смех, пояснила Марго. – Да она узнала о том, что дядя Егор к нам приехал еще до того, как он к нам приехал.

      — Как это?

      — А вот так, внученька. Как говорится, пути шпионские неисповедимы.  Кстати, Варечка, я рассказывал тебе, какой мне приснился сон накануне моего ухода из семьи? – спросил дедушка Егор приглушенным ввиду особой таинственности голосом.

      — Не верю я снам, — буркнула бабушка. – Другой раз такое приснится… Если бы я всем снам верила,   шагу бы ступить боялась.

      — Всем снам верить и не надо. Нужно верить только тем, какие под самое утро снятся. На днях я прочитал в «Науке и жизни» одну прелюбопытнейшую статейку…

      — Ладно, так какой же тебе приснился сон? – не выдержала бабушка.

      — Мне снилось, будто мы с тобой дети, и мама повела нас на речку купаться. – Выражение лица дедушки стало мечтательным и просветленным. – Денек солнечный, песок блестит так, что больно глазам. Вода в речке спокойная, и тополя прибрежные в ней как в зеркале отражаются.

      — В Сухаревке ивы росли. Я там сроду ни одного тополя не видела, — не терпящим возражений голосом заявила бабушка.

      — Так я же тебе  свой сон рассказываю. Сам знаю, что в Сухаревке тополя не росли. Еще бы мне этого не знать. – Красивым движением руки дедушка Егор заправил за воротник угол белоснежной льняной салфетки. – Я, Варечка, с разбегу бросился в воду. Прямо как был, в штанах и рубашке, а ты сняла платье и положила его на нос лодки. Сандалии оставила на берегу. Потом разбежалась и тоже нырнула.

      — Как же я раньше ныряла! Даже вспомнить страшно. Когда мы с Петечкой только поженились и поехали к его другу в деревню, я, помню, по привычке нырнула с обрыва в пруд и набрала полные уши воды. Если бы не профессор Ванин, упокой, Господи, его душу, наверняка бы на всю жизнь осталась глухой.

      — Да, Варечка, да. Так вот, ты нырнула, поплыла под водой, и я тоже решил от тебя не отставать, хотя, как сейчас помню, еще не умел в ту пору плавать. А в нашей речке течение быстрое было: подхватит, бывало, и оглянуться не успеешь, как на стремнину вынесет.

      —  Я тебя за помочи вытащила, помнишь? – задумчиво спросила бабушка.

      — Еще бы не помнить. Но водички я успел нахлебаться. Там, где я нырнул, к счастью, отмель была. Вынырнули мы с тобой одновременно. Глядим, а мама стоит на берегу и покатывается со смеху. Аж прямо в платье в воду села – так ей вдруг смешно стало. Ты мне, Варечка, и говоришь: «Егорушка, у тебя на носу желтый песочек». А я глянул на тебя. И вижу: у тебя на носу каки кусочек.

      —  Фу, пустомеля!

      Эту бабушкину фразу я услышала уже со ступенек веранды, ведущих в сад. Я упала на траву возле бетонного фонтанчика. За те две недели, что дедушка Егор прожил с нами, я, кажется, выучила наизусть все его шутки, но все равно каждый раз хохотала от души. Вскоре появилась Марго. По ее нарумяненным щекам текли слезы.

      —  Ой, не могу! Ну и чудило, этот дядя Егор.

      Мы присели на скамейку возле фонтанчика. Над нами безоблачно голубело небо, а в воздухе еще пахло ночной фиалкой. Я случайно повернула голову и увидела в окне второго этажа общаги что—то белое волнующе знакомых очертаний.

      —  Марго, глянь-ка туда. Что это?

      —  Задница, — констатировала Марго. – Обыкновенная голая задница.

Она перестала улыбаться, взяла меня за руку и потянула в дом.

      —  Марго, а ты уверена, что это…

      —  Идем. Бабушке ничего не говори. Да и матери, думаю, не стоит. – Она метнула  сердитый взгляд в сторону общежития. – Ублюдки. Шизики. Бородавки одноклеточные. Как же я ненавижу эту вонючую дыру.

 

 

                                                                                                 *    *    *

      —  Привет прекрасной сеньорите. – Славка с порога швырнул в меня букетом мокрых гладиолусов. – Оставайся на месте. Я должен навсегда запечатлеть этот волнующий момент. – Он долго мостился на полу, выбирая нужный ракурс. – Отлично. Великолепно. Выше всяких похвал, — сопровождал он репликами каждый щелчок фотоаппарата. – На сеньорите роскошное платье. Хотел бы я знать имя кутюрье, создавшего этот шедевр, и от души пожать его благородную руку.

      В тот день мне исполнилось шестнадцать. Платье, в котором запечатлел меня для потомства Славка, было совместным творением Марго и бабушки, при самом непосредственном участии мамы, которая  подарила мне этот тончайший китайский крепдешин и принесла польский журнал мод, откуда я выбрала фасон. Бабушка кроила и шила, Марго обметывала швы. Она же и прическу мне соорудила – ниспадающие на плечи локоны, собранные на затылке большой перламутровой заколкой.

      Дедушка Егор украсил веранду, на которой накрыли праздничный стол, гирляндой разноцветных лампочек. Фонарики под сенью виноградных листьев, пальма вся в разноцветных огоньках – очень даже здорово получилось.

      Дни рождения мы всегда отмечали в тесном семейном кругу. Славка не в счет. Славка, сколько я помню, всегда был полноправным членом нашей семьи.

      — Посторонним людям  нечего у нас делать, — говорила бабушка. – Увидят, какие мы дружные, и еще, чего доброго, сглазят. Сглазили же моего Петичку.

      Петичка – мой родной дедушка, Петр Михайлович Ветлугин. Он умер внезапно семь лет назад. Это случилось ровно через неделю после его шестидесятилетнего юбилея, отмеченного пышным многолюдным застольем. С тех пор шумные сборища в нашем доме под негласным запретом.

      — Как в Акапулько, — сказал Славка, восхищенно застыв на пороге погруженной в таинственный полумрак веранды.

      — Сейчас пустим фонтан. Расступись, тьма, воссияй, свет! – провозгласил дедушка Егор.

      Провод, который он протянул по веткам деревьев к фонтанчику, прежде чем снабдить током электрическую лампочку, загерметизированную в трехлитровом баллоне, рассыпал целый фейерверк голубых искр.

      —  Дом спалишь, Егорка! – воскликнула испуганная бабушка.

      Наконец, лампочка вспыхнула, фонтан, фыркнув несколько раз, послал в воздух слабую струйку желтоватой воды. Летом в нашем городе всегда плохой напор.

      —  Музыки не хватает. – Это сказала Марго. – Сейчас сообразим.

      Я знала, Марго поставит пластинку с записью «АББА» — все в нашем городе буквально помешаны на этой «АББА». Кроме меня. Дело в том, что я не люблю женские голоса. О любви, мне кажется, должны петь только мужчины. Я слушаю только песни о любви.

      — Нет, сеньорита, так не пойдет. Вы должны сесть в кресло в главе стола, а я пристроюсь сбоку и буду наливать в ваш бокал напитки, чистить для вас фрукты и любоваться  загадочным мерцанием ваших прекрасных глаз. – Славка уже успел посадить на свои узкие белые джинсы большое пятно. Джинсы ему коротки и явно жмут во всех местах, зато это настоящие американские джинсы, о чем свидетельствует звездно-полосатое знамя чуть повыше левой ягодицы. – Сеньорита позволит пригласить ее на танец?

      Выходя из-за стола, я случайно поймала на себе мамин взгляд. В нем была тревога. Я знала, мама как огня боится той минуты, когда я влюблюсь. Кстати, мне давно пора влюбиться. Но не в Славку же? Господи, да ведь мы вместе выросли!

      Я улыбнулась, кладя руку на высокое, еще по детски угловатое Славкино плечо.

      —  Это про тебя песня, — сказал он, наклонившись к моему уху. – Танцующая королева. Темноволосая, хрупкая, шестнадцатилетняя.

      —  В песне ей семнадцать.

      —  Ты уверена?

   ---   Славка ни бельмеса не смыслил в английском, хотя обожал блеснуть перед обществом шикарным иностранным словечком. Он пополнял свой словарный запас с моей помощью – я писала ему английские слова русскими буквами, а он потом повторял их перед зеркалом, смешно гримасничая.

      Взрослые не спускали с нас глаз. Я ненавидела, когда они вот так на меня смотрели.  Они считали, во мне уже просыпается женщина. Я не возражала против происходивших во мне превращений, но только мать и бабушка вкладывали в это понятие совсем другой, мне чуждый, смысл.

      — Поедем ночью кататься? – прошептала я Славке на ухо, стараясь не шевелить губами.

      —  Что?

      —  Когда они угомонятся, буду ждать тебя на пустыре. Как обычно.

      —  Может, сегодня не стоит?

      Славка смотрел на меня испуганно.

      —  Что, кишка тонка? Тогда я попрошу Валерку.

      Я бы никогда не стала просить Валерку покатать меня на своем мотоцикле, а тем более, ночью, но Славка этого не знал.

      — Прекрасная сеньорита, сегодня такой знаменательный день в вашей жизни...

      —  Так едем или нет? Может, у тебя нет бензина?

      — Росинант наелся отборного овса и теперь с нетерпением бьет в конюшне копытом.

      —  Тогда встречаемся в двенадцать на пустыре. И советую сменить гардероб.

      — А, да!.. – Славка выглядел растерянным, и меня это удивило. Вот уже второе лето мы почти каждую ночь убегали тайком из дома и часа по два носились на Славкином мотоцикле. До сих пор никто ни о чем не догадался, хотя один раз мы чуть не загремели в милицию. Представляю, что  было бы с домашними, если бы это случилось. – Сеньорита уверена, что желает совершить прогулку с сеньором по ночному Акапулько и его окрестностям?

      —  Уверена, — нетерпеливо сказала я, раздраженная Славкиным словоблудием. – Поедем в степь, и ты дашь мне руль. Я уже преодолела свой идиотский страх.

      Песня закончилась, и Славка неохотно отвел меня на место.

      Сквозь виноградные листья настойчиво пробивался яркий свет полной луны.

      «Запомни этот вечер, — услышала я внутренний голос. – И то, как тебе было хорошо…»

 

 

                                                                                                  *    *    *

      Маршрут моего ночного побега пролегал через погреб. Его дверь на ночь запирали изнутри на большой ржавый засов. Она была справа от веранды, между окон столовой. На диване в столовой спал дедушка Егор.

      Я прокралась босиком на кухню, бесшумно подняла тяжелую ляду. Не дай бог споткнуться обо что-то непредвиденное. Свет нельзя зажигать – окошко погреба как раз под комнатой, где спит мама. Она страдает бессонницей. Сидит по ночам у окна и смотрит в темноту.

      Я благополучно преодолела все преграды. Славка и его Росинант уже ждали меня на пустыре. Славкины белые джинсы служили мне маяком в ночи.

      — Засветимся из-за твоего пижонства, — проворчала я. – Во всем городе  нет больше таких портков.

      Я села сзади, крепко вцепилась руками в Славкино горячее туловище. Росинант взревел и встал на дыбки. Под горку мы катились с ветерком, но почти без шума.

      —  Давай на Елизаветинский шлях, — скомандовала я.

      —  Сначала съездим в Цыганскую балку.

      —  Идет. Чур, под горку  без тормозов.

      Славка издал дикий вопль и отпустил тормоз. Мощенная булыжником мостовая летела мне навстречу с первой космической скоростью. Вдруг он выключил фару, и я от неожиданности вскрикнула.

     —  Все и так видно, — услышала я сквозь свист ветра. – Держись крепче.

      В степи  было тихо и душно. Ленивая июльская ночь, полная неповторимых звуков и запахов. Росинант подпрыгивал на ухабах. У меня на зубах заскрипела пыль.

      —  Слезай. – Славка резко затормозил над самым краем балки. – Два шага вправо. Под кустом шиповника камень. Толкни – и он покатится вниз. Я посвечу.

      В свете фары Росинанта собственная тень показалась мне таинственной – мохнатый шар на двух длинных ногах. Я вспомнила рассказы об НЛО и космических пришельцах. Спина покрылась мурашками. Но я обожаю преодолевать свои страхи.

      Бутылка была завернута в мокрую тряпку. Она оказалась довольно холодной — Славка догадался вырыть в глине ямку. Я еще никогда в жизни не пила шампанского.

      — Боюсь, в этой глухомани не принято пить из хрусталя. – Славка извлек из нагрудного кармана два складных пластмассовых стаканчика. – Такова жестокая проза наших суровых будней.

      —  Ну, что же ты ее не открываешь?

      Я горела от нетерпения вкусить «взрослого» напитка и тем самым приобщиться еще к одной волнующей тайне жизни. Сколько еще этих тайн мне предстояло постичь?

      — Может, не будем? – Славка вертел в руках бутылку и смотрел куда—то в сторону. – Я завтра выходной. Заберемся на ваш орех и раздавим ее в спокойной домашней обстановке.

      —  Варечка  с ходу унюхает.

      —  Зажуем кофейными зернами или мускатным орехом.

      —  Ладно, хватит комплексовать. Открывай.

      —  Ты же хотела сесть за руль.

      —  И сяду.

      —  Но мы закосеем и куда-нибудь влипнем.

      —  Испугался, да?

      —  Нет, но…

      — Это же не водка. Между прочим, в твоем любимом Акапулько шампанское пьют вместо газировки.

      — Закусывают кокосовыми орехами и плодами манго, а потом пляшут самбу.

      Славка вильнул своими тощими бедрами. Что—что, а танцевать он умел. Я, кстати, тоже. Только наши таланты в этой дыре оставались невостребованными.

Пробка вылетела с оглушительным хлопком. Вдалеке залаяла собака.

      —  Пират, — узнала я. – Дед Митяй стережет свои помидоры.

      Мы чокнулись по—настоящему, только без хрустального звона. Я пила, глядя, не мигая, на луну. Она тоже на меня смотрела и, как мне казалось, хотела прочитать лекцию на тему морали советской школьницы. По сей день помню ее укоризненную физиономию.

      Славка включил свой походный транзистор. В степи музыка звучала так, что я обмирала от восторга. По «Маяку» передавали неаполитанские песни.

      — Сеньорита, если у вас не очень кружится чердачок, приглашаю вас на самбу.

      Славка уже положил руки мне на плечи. Мы всегда танцевали, положив руки друг другу на плечи. Славка не осмеливался обнять меня за талию, как это полагается в настоящем танце.

      —  Ты со всеми так танцуешь?

​