Это текст. Нажмите один раз и выберите «Редактировать текст» или просто кликните дважды, чтобы добавить свой текст и настроить шрифт.

            —  Не жалею ни капли, что не боролась за Валентина. Но это не потому, что я не любила его. — Марина опустила глаза и потеребила тоненький золотой крестик на шее. — Мне кажется, я  по сей день продолжаю его любить, хоть мы и видимся крайне редко. Дело в том, что я поняла одну вещь: этот человек должен оставаться свободным. Ему вряд ли удастся уложиться в прокрустово ложе семейной жизни,  где отношения между супругами основаны на любви и доверии, хотя мне все еще  кажется, что мы с ним были бы счастливы. Нет, нет и еще раз нет, — безапелляционным тоном заявила Марина.

      Мы сидели на веранде ее небольшого оплетенного до самой крыши диким виноградом домика. На дачный поселок снизошла благоухающая лесной свежестью июльская ночь. Затененный от комаров и прочей летающей нечисти куском темной материи абажур отбрасывал на стол круг ровного желтого света. Кошки разбрелись на ночную охоту. Вдали время от времени постукивали колеса электричек           

      — Но, если мне не изменяет память, твой Валентин уже состоял в браке, когда ты с ним познакомилась. Так что, я думаю, у него  вполне солидный стаж супружеской жизни.

      Марина вздохнула, захлопнула лежавшую перед ней на столе роскошно изданную книгу о красивой кошачьей жизни. Похоже, с недавних пор она заменяла ей Библию и даже трехтомное издание «Истории Искусств» Гнедича.

      — Это так и в то же время не так. Я, как ты знаешь, всегда была скрытной и ни с кем не делилась подробностями наших с Валентином отношений. Даже никогда не вела дневника. Мне казалось, есть вещи, которые невозможно выразить словами. Когда ты познакомилась и сблизилась с Алексеем, я неоднократно пыталась поговорить с тобой кое о чем. Да так и не решилась. Может быть, и зря, хотя, как мне кажется, чужой опыт еще никому не пригодился.

      —  Ты хотела предостеречь меня от брака? — догадалась я.

      — В какой-то мере да. Я видела, что Алексей чем-то похож на Валентина, что он тоже плывет по течению, как лодка без весел. Стоит ее поймать и снова поставить на якорь….  Впрочем, я сама ничего толком не знаю. Люди, как и кошки, делятся на сотни видов, подвидов и так далее. Да и каждый отдельный индивидуум может в какой-то момент своей жизни повести себя иначе, чем ему предписано согласно какой-то там теории. Ну да, мне известны семьи, в которых женщины, что называется, вытаскивали своих будущих  мужей из помойной ямы, облизывали их, держали за руки, чтоб они не брали в них рюмки и стаканы, помогали им вернуться к так называемому нормальному образу жизни. Вероятно, в этом тоже есть свой смысл. Что касается Валентина, то я поняла одно: он никогда не сможет вести этот нормальный образ жизни. Возможно, какое-то время, желая доставить мне удовольствие, он будет притворяться довольным и счастливым всем на свете, а потом…. Потом все равно запьет горькую. — Марина съежилась и зажмурила глаза. — Нет, это не для меня. Кошки и другие животные мне гораздо ближе и понятней, чем самые дорогие и любимые люди. Думаю, со всеми нами сыграл злую шутку интеллект, то и дело толкающий нас на поиски смысла бытия.

      — Алеша клялся мне, что бросит пить, если я стану его женой. Поначалу я очень сомневалась в том, что он сумеет завязать, — вспоминала я уже почти без горечи и сожалений. — Родные отговаривали меня от этого брака. Быть может, если бы они отошли в сторону, я бы и не решилась на столь отважный шаг. Впрочем, в тот период мне хотелось испытать себя в роли жертвы. Как видишь, небезызвестный нам всем Рахметов оказался прав.

      — Сапоги всмятку. — Марина беззвучно рассмеялась. — Ты знаешь, до меня только сейчас дошел смысл этого высказывания. В школе мы смеялись над ним и только. А ведь это гениально сказано.  То есть жертва есть нонсенс, несуразица, то, чего не может существовать в природе. — Марина протянула через стол руку и пожала мою. — Ты умница, Лена. Одна из немногих, с кем я могу общаться. Знаешь, почему?

      —  Я не развожу собак, которые гоняли бы твоих любимых котов.

      — Вот именно. Ты никогда ничего не советуешь. А уж тем более не навязываешь. Почему, а?

      — Но в данный момент тебе все-таки придется последовать моему совету, — сказала я, взяла с дивана шаль и протянула ее Марине. — Становится прохладно, а ты в одном сарафане. И еще: я хочу навязаться к тебе на выходные. Следовательно, твой вывод относительно моей тактичности оказался  преждевременным.

      — Ура! — воскликнула Марина и устремилась к старенькому холодильнику, обклеенному картинками, как мне показалось, улыбающихся кошек. — Такое событие стоит отпраздновать. У меня есть бутылка настоящего французского вина — соседка подарила. Я пристроила ей моего милого Факирчика. Помнишь, я рассказывала тебе о черном метисе сиама с обыкновенной дворовой муркой, которого подобрала возле Новоарбатского гастронома и вылечила от лишая? Он превратился в такого умного и преданного котика, что Александра Владимировна любит его как внука. — Марина постелила на стол клетчатую скатерть, достала из старенького буфета тяжелые бокалы настоящего венецианского стекла, печенье, вазу с вишнями из собственного сада. Вечер обещал быть по-настоящему уютным. Я чувствовала себя счастливой, что  вырвалась к Марине.

      — Ты, думаю, не знаешь, что Валентин приходится мне дальним родственником, — заговорила Марина после того, как мы с ней выпили по бокалу великолепного красного вина. — Собственно говоря, мы установили это уже какое-то время спустя. Думаю, кровное родство в нашей жизни не имеет   большого значения.

      — Это еще как сказать. Моя сестра убеждена, что люди должны жить кланами. Она говорит, тогда было бы намного проще.

      — Может, Анюта права. — Марина рассеянно улыбнулась. — Трудности, невзгоды, особенно сердечного порядка, легче с кем-то разделить. Хотя бы просто кому-то в жилетку поплакаться. Правда, у меня такое ощущение, что для этой цели больше подходят родственники не по крови, а по душе. Или даже совершенно чужие люди, которым на тебя наплевать. Я же, как ты знаешь, принадлежу к семейству кошачьих, собрать которых в одну стаю не способен даже самый жестокий дрессировщик. Самое большое для меня — это пара. В компании из трех человек я уже начинаю чувствовать себя лишней. Другое дело Валентин. Он всегда был и остается таким общительным, открытым, готовым  разделить с другом, а то и просто собутыльником, последний стакан водки, свои опыт и знания и даже, если это женщина, постель.

      — Чего и говорить, истинно христианская душа, — вырвалось у меня без всякого заднего смысла.

      — Да. И поначалу мне это нравилось. Не просто нравилось: я  влюбилась в Вальку из-за того, что он так отличался от всех моих друзей и знакомых. Если ты помнишь, моя с ним встреча состоялась на операционном столе в Первой Градской, куда я загудела с  гнойным аппендицитом, — рассказывала Марина, нервно теребя пальцами бахрому своей шали. — В ту пору он был молодым многообещающим хирургом и без пяти минут кандидатом наук. Представляешь, я попала в его диссертацию, которую он, к слову, так никогда и не защитил. Дело в том, что у меня оказались необыкновенно эластичные ткани, а потому процесс заживления происходил в два раза быстрее, чем у большинства других пациентов. Он зашивал мой шов шелковой нитью, состав которой изобрел сам. Шов был совсем маленький, и у меня практически не осталось шрама.

      Я в ту пору училась на последнем курсе ГИТИСа, на факультете киноведения, и когда меня выписали из больницы, пригласила Валентина на закрытый просмотр. Как сейчас помню, это был двухсерийный фильм о взаимоотношениях Шопена и Жорж Санд. Так сказать, любовь великих под углом их физиологического диссонанса. Пошленькая картина, но актеры играли замечательно. Кино закончилось поздно, и мы опоздали на метро.

      —  Разреши у тебя переночевать, — сказал Валентин, когда мы сели в такси. —  Я живу в Жуковском. Следующая электричка будет около пяти.

      Я молча кивнула. В ту пору я обитала в коммуналке с  теткой. Правда, у нас было по отдельной комнате с отдельными выходами.

      —  Какая ты счастливая, что живешь в Москве, да еще в самом центре, — сказал Валя без малейшей зависти в голосе. — Моя жена спит и видит себя москвичкой. Увы, если сие и осуществится, то очень и очень нескоро.

      — Ты женат? — удивилась и даже слегка расстроилась я. — Ты никогда мне об этом не говорил.

      — А о чем тут говорить? Самый банальный союз двух разнополых существ, которых объединяет только постель.

      —  Это не так уж и мало.

      —  Согласен. Бывает, что нет даже этого.

      У меня нашлась бутылка шампанского — осталась от теткиного дня рождения, кусок торта, грейпфрут. Я видела, что Валентин голоден и предложила нажарить картошки.

      — А больше у тебя  не найдется выпить? — спросил он, поглядывая на часы. — Если у тебя нет других дел, я могу остаться у тебя до вечера. Сегодня я дежурю в ночь.

      —  А  жена?

      — Нина у матери в Кашире. Приедет только завтра утром. Так как насчет горячительного? Найдешь?

      Я достала из буфета бутылку клюквенной настойки, которую тетка берегла  на случай простуды. Мы, я, по крайней мере, здорово забалдели. Валентин пошел принять душ, а я стала стелить постели: себе на диване, а ему на своей, хоть и проваленной, но все-таки тахте. Войдя в комнату, он мне весело подмигнул. Я смутилась и сделала вид, что ничего не поняла. Когда я вернулась из ванной, он лежал на моей тахте абсолютно голый, лишь прикрывшись уголком простыни.

      —  Иди сюда. — Он протянул  мне обе руки. — Ты очень славная девочка.

      —  Нет. Я не до такой степени пьяная, чтобы…

      На самом деле я была настолько пьяная, что потеряла нить своей мысли.

      — Иди, я сделаю тебе массаж. Тебе когда-нибудь делали настоящий лечебный массаж?

      —  Нет.

      — Вот видишь. Мне ужасно хочется быть тем, кто научит тебя смотреть на жизнь немного легкомысленней. — Он весело рассмеялся. — Девочка моя, не нужно меня стесняться. Ты лежала передо мной на операционном столе вся голенькая и соблазнительная, как конфетка. Обычно пациенты остаются для меня просто пациентами, хотя среди их женской половины порой встречаются великолепные тела. С тобой же я, кажется, здорово влип.  Особенно когда увидел эту твою родинку на правом боку. Мне сейчас так хочется ее поцеловать.

      Он был очень ласковый в постели и, как мне показалось, довольно скованный. Правда, мой сексуальный опыт в то время был весьма скуден. Зато вовсю работало воображение.

      Мы пробудились в два часа дня. Было воскресенье, к тому же август месяц, и я была свободна и беззаботна. Как выяснилось, тетка уехала на дачу, оставив мне записку на столе в кухне. Не в ее правилах было тревожить мой сладкий девичий сон.

      — Хорошо, — сказал Валентин, когда мы вдруг разом открыли глаза. И поцеловал меня в грудь. — Я отдохнул с тобой душой и телом. Да, а ведь я так и не сделал тебе массаж. А ну-ка перевернись на живот.

      У него были сильные и ловкие пальцы. Они прошлись по всем моим позвонкам, потом взялись за суставы. Закончилось тем, что мы с Валентином в который раз занялись любовью. Потом Валентин поднял меня в воздух и понес в ванную — в тот воскресный день мы оказались одни во всей большой коммунальной квартире.

      — Прямо как в кино. Ты очень нежная и податливая, а я большой, неуклюжий и весь какой-то жесткий. Садись ко мне на колени. Ты делаешь меня раскованным и ужасно похотливым. Знаешь, а ведь ты — моя женщина.

      Потом он сходил в магазин, и мы пировали до половины девятого — его дежурство начиналось в девять сорок пять. Валентин уходил от меня сильно навеселе:  мы выдули две бутылки шампанского и бутылку сухого вина.

      —  Я заберу с собой этот сказочный праздник, — сказал он, целуя меня возле лифта. — Завтра  у меня начнутся суровые прозаичные будни.

      Я поняла, что влюбилась в Валентина, когда он позвонил мне в конце недели: подо мной, что называется, подкосились ноги. «Встретимся? — услышала я в трубке его счастливый голос. — Приглашаю тебя в цирк. Идет?»

      Он ждал меня возле метро «Университет». В руках у него был букет красных гладиолусов и пластмассовая сумка с бутылками. До начала представления оставалось больше часа. Мы пили шампанское на лавке под кустом, объяснялись друг другу в любви и у всех на виду целовались. Мне было замечательно в тот день.

      — Сегодня мне во что бы то ни стало нужно поспеть на последнюю электричку. Но это еще не скоро. — Валентин взял мою руку в свою и крепко ее сжал. Его глаза блеснули озорно и счастливо. — Ты и я. Нет, мне не верится, что это происходит со мной и не во сне.

      В перерыве между отделениями мы выпили в буфете еще шампанского. Помню, мы сидели за маленьким столиком и не могли отвести друг от друга глаз.

      — Останусь у тебя, — сказал Валентин, когда заиграла музыка, и в зале стал гаснуть свет перед появлением на арене фокусника. — Скажу Нине, что подменял Лешку Братцева.

      На этот раз мы всю ночь занимались любовью и испытывали друг к другу какую-то особенную нежность. Валентин целовал мои волосы, а когда я легла по его просьбе на живот и приготовилась к массажу, он вдруг поцеловал меня в пятку, потом в щиколотку и так до самой макушки. То же самое он проделал и со второй ногой. К утру мы здорово проголодались, и я принесла в постель бутерброды с сыром и яблоки. Потом вспомнила, что в комоде с незапамятных времен лежит бутылочка с рижским бальзамом. Она оказалась очень кстати. Мы снова заснули и вместе проснулись. И снова часы показывали два часа пополудни.

      Валентин вскочил как ужаленный и стал быстро одеваться. Я поняла по выражению его лица, что он сильно расстроен. Он чмокнул меня в щеку как-то мимоходом и быстро захлопнул дверь лифта. Я вернулась в свою комнату и расплакалась. Я поняла, что жена в жизни Валентина значит много, очень много. Мне было нелегко это пережить.

      Начались занятия в институте. Один толстый журнал заказал мне статью о Федерико  Феллини, и я погрузилась в мой привычный мир. Но это вовсе не значило, что я забыла Валентина.

      — Тебя спрашивает какой-то жутко клевый тип, — сказала мне Соня Малолеткова, моя сокурсница и подруга. — «Мне нужна Марина, у которой самые шикарные ноги в вашем институте», — сказала Соня, имитируя в точности интонацию Валентина. — Я почему-то решила, что ему нужна именно ты. У тебя на самом деле шикарные…

      Я уже не слышала ее. Я неслась вниз по лестнице, прыгая через несколько ступенек. Валентин, а это, разумеется, был он, схватил меня в охапку, поднял в воздух, закружил, больно сдавив талию. Наконец, подхватил на руки и куда-то понес.

      Я положила  голову ему на плечо и блаженно закрыла глаза.

      Минут через пять он осторожно опустил меня на землю, вернее, посадил на стул возле столика в летнем кафе. Напротив меня сидела полная миловидная женщина. Она улыбнулась мне приветливо.

      — Много о тебе слышала от Валентина Владимировича. Говорит, ты как будто с неба сошла. Я буду очень рада, если тебе удастся развести его с этой мегерой. Мне не удалось. Меня зовут Таня.

      Она налила в стакан вина из бутылки и подвинула его мне. Мы чокнулись и выпили втроем. Когда Валентин пошел к прилавку за шампанским, Таня наклонилась к моему уху и сказала:

      — Не баба, а настоящий паук. Все только дай, дай и дай. Где он такую откопал? Хотя бы была смазливой, а то ведь вылитая ведьма, как ни гримируйся. Ты с ней еще не знакома?

      Я замотала головой.

      — Слава Богу. Похоже, вам потребуется переводчик. Халда невежественная. Словом, гнилое болото. От того парень и стал закладывать за воротник. Тоже можно понять человека.

      Я спросила у Валентина, когда мы посадили Таню на троллейбус:

      —  Она была твоей любовницей?

      —  Мы работаем с ней бок о бок. Да и наши смены почти всегда совпадают. Ты представить себе не можешь, как тоскливо ночами. Особенно если кого-то не удалось спасти. Или напиться или… Танька — своя девчонка.

      Я молча переваривала услышанное. До меня стало доходить, что я влюбилась в человека, который при всем своем желании не сможет сохранять мне верность. Потому что у него об этом другие, если не сказать, кардинально противоположные представления, чем у меня.  На душе сделалось горько.

      Внезапно Валентин обнял меня за плечи, привлек к себе и заставил посмотреть ему в глаза.

      —  Сердишься? А я так к тебе спешил. Мы отмечали Танькин день рождения, и я, чтобы поскорей смыться, потащил ее с собой. Она мне никогда не нравилась как женщина, а вот душа у нее замечательная. Щедрая, бескорыстная. Растит племянницу и еще собирается взять кого-нибудь из приюта.

      — А твоя жена тебе нравится как женщина? — неожиданно для себя самой спросила я.

      — Да, — ответил он, не отводя в сторону глаз. — Когда мы идем по улице, на нее все смотрят. Это возбуждает, понимаешь?

      —  Почему, в таком случае, ты ей изменяешь?

      — Да потому что ты моя единственная радость. Если отнимут тебя, я потеряю всякий интерес к жизни.

      Валентин наклонился и поцеловал меня в губы. Очень бережно, но в то же время горячо.

      — Совсем недавно ты прекрасно без меня обходился. Спал с Таней, вероятно, еще с кем-то, с женой…

      —  Сам не знаю, как я без тебя жил. Идем к тебе. Я свободен до самого утра. То есть до дежурства. Прихватим попить и поесть.

      Марина встала, подошла к этажерке в углу веранды, достала какую-то книгу. Она раскрыла ее над столом, и на скатерть упала фотография. Мужчина на ней был красив без натяжек: классически правильные черты лица, продолговатые широко поставленные глаза, а, главное, удивительно доброжелательный взгляд. Это нельзя изобразить по заказу — это либо есть, либо нет.

      —  Его обожали больные. Он со всеми ласков, внимателен, заботлив. Да он просто носился с каждым своим пациентом, — рассказывала Марина. — И с женщинами тоже. — Марина вздохнула. — Валентин убежден, что наш мир погибнет из-за того, что в нем  становится все меньше и меньше доброты и любви.

      — Хорош, ничего не скажешь, но что-то есть в его чертах безвольное, скорее даже какая-то покорность судьбе, — сказала я, внимательно разглядывая мужчину на фотографии. — Мне кажется,  люди подобного склада, искренне любя все и вся без исключения, способны сделать очень больно самому дорогому и близкому существу.

      — Ах, как же ты права! Ты сама не представляешь, как верно ты поставила диагноз. — Марина буквально выхватила у меня из рук фотографию, засунула ее между страниц книги, которую швырнула на диван. — Увы, я поняла это уже тогда, когда влюбилась в Валентина, как выражаются итальянцы, до самой макушки. Я просыпалась и засыпала с мыслью о нем. Мне хотелось, чтобы он был рядом каждую минуту. Я  представить себе не могла, что, оказывается, отношусь к разряду женщин, стремящихся свить семейное гнездышко. Я мечтала о том, как  буду засыпать и просыпаться в одной постели с Валентином, как мы будем ходить вместе в магазин за продуктами, как я буду ждать его с работы, варить для него обед и так далее. Плюс ко всему прочему во мне вдруг проснулся собственник. Короче, в один прекрасный момент я поняла, что Валентин должен принадлежать только мне и никому больше.

      Мы все так же виделись два-три раза в месяц, причем, никогда не договаривались о встрече заранее. Я догадалась, что эта периодичность связана с отлучками его жены.

      Однажды от Валентина не было ни слуху, ни духу три недели. Я чуть с  ума не сошла. В конце концов, поехала в больницу и в вестибюле приемного покоя встретила Татьяну.

      —  А, привет, — сказала она, улыбаясь мне словно доброй старой  знакомой. — Как дела? Эта грымза еще не осчастливила тебя своим  визитом?  

      —  Нет. А где… Валентин?

      — Пошел в отпуск. Вроде бы собрался в Тулу, к матери. Послушай, мое дежурство уже закончилось. Тут поблизости есть приличная забегаловка. Может, посидим?

      Мы заказали бутылку сухого вина и какие-то салаты.

      —  Не надо принимать все так близко к сердцу, — сказала Таня, ощупывая меня внимательным сочувствующим взглядом. — Он такой родился, сечешь? Без малейшего чувства ответственности по отношению к человеку, который готов отдать ему себя без остатка. Кстати, это у него уже вторая жена. Почему развелся с первой, не говорит. Платит алименты на дочку, но совсем не интересуется ею. Зато тобой он здорово увлекся. Что называется, влип парниша. Я еще не видела, чтобы наш Валентин Владимирович был так сильно увлечен отдельно взятой женщиной.

      — Он не говорил мне, что собирается к матери. Я думала, с ним что-то случилось, — лепетала я, едва сдерживая слезы.

      — Да брось ты. — Татьяна похлопала меня успокоительно по руке. — С такими, как Валентин, ничего не случается. Я думаю, он поехал к матери денька на три, не больше. Эта стерва ненавидит всю его родню и ни за что не отпустит его к ним на весь отпуск. А он ее слушается, как собачонка, представляешь?

      —  Почему?

      Таня пожала своими полными плечами и закурила сигарету.

      — Восьмое чудо света. Впору поверить в приворотное зелье и прочую чертовщину. Видела бы ты их рядышком. Удав и кролик. Сама можешь  догадаться, кто есть кто.

      —  Боже мой! — вырвалось у меня. — И что мне теперь делать?

      — Борись. Поверь мне, этот человек достоин того, чтобы его вырвали из рук этой твари. Сходи к ворожее.

      — Нет, я на такое ни за что не пойду. Это… насилие над личностью, над любовью.

      —  Ну и зря. — Таня  как-то сникла. — Мы все до одного были бы рады, если бы тебе удалось поставить эту стерву на место. От главврача до последней нянечки. Она тут как-то закатила скандалешник в кабинете зав отделением. Мат-перемат вперемешку с угрозами наслать милицию. Наши мужики вобрали головы в плечи и по своим кабинетам. Одна Зинаида, наша кастелянша, высказала ей все, что о ней думает. На ее же языке. И тоже пригрозила милицией. Так эта тварь задрала подол и показала ей свою вонючую  задницу. Фу, меня чуть не стошнило.

      — Я всегда была уверена, что мужчина должен сам бороться за любимую женщину. Я думала, он…  любит меня.

      Из моих глаз потоком хлынули слезы.

      Таня протянула мне свой платочек и молча обняла за плечи.

      — Милая ты моя девочка, Валентин Владимирович тебя очень любит. Но он палец о палец не ударит, чтобы тебя получить. Господи, как бы мне хотелось взять этого типчика за шкирку, встряхнуть хорошенько и сказать: сам погибнешь, и девушку славную погубишь.  Да и по щекам его следовало бы хорошенько отхлыстать.  Не плачь, моя хорошая. С ним ты бы тоже много горя хлебнула. Ты не из тех, кто держит мужа под каблуком, я это сходу поняла, а Вальку только так и нужно держать, другой раз еще и плеткой, плеткой. Избаловали  мы наших мужиков, а теперь вот, расхлебываем.

      Я с трудом доплелась домой, выпила тазепам с валокордином и, наконец, задремала. Через какое-то время тетка громко постучала в мою дверь и сказала испуганно:

      —  Там тебя какой-то мужчина спрашивает. Пьяно-распьяно.

      Это был Валентин. Он стоял, привалившись к вешалке. В руках у него была пластмассовая сумка с бутылками.

      — Радость моя, — сказал он, когда мы очутились в моей комнате, и полез целоваться. От него несло целым букетом горячительных напитков. — Если бы не ты, я бы под первый автобус или трамвай. Как хорошо, что ты у меня есть.

      Он выстрелил в потолок шампанским и стал разливать его по бокалам и на стол — его не слушались руки.

      —  Сейчас я сварю тебе кофе, — сказала я и встала.

      Он схватил меня за руку и заставил сесть. Я видела, что ему с большим трудом удается сфокусировать на мне свои зрачки.

      — Сиди. И пей. Это возвышает. Мы с тобой должны возвыситься над всем миром. Плевать я на них всех хотел. Пей.

      Коктейль из шампанского с тазепамом моментально свалил меня с ног. Проснувшись, я увидела рядом с собой на подушке голову Валентина. Во сне у него было кроткое, я бы даже сказала, младенческое выражение лица. Я заметила, что у него подрагивают веки, и мне вдруг стало его жалко. До слез. Я прижалась к нему всем телом и беззвучно заплакала. Он тут же открыл глаза.

      —  Что-то случилось? — спросил он испуганно.

      —  Я тебя люблю. Люблю, — твердила я. — Что нам делать?

      —  Давай выпьем. — Он потянулся за стоявшей на полу бутылкой, налил мне шампанского. — До дна, слышишь?

      Я повиновалась. Стало чуть легче. За окнами уже было совсем темно. Помню, в ту ночь мы ласкали и целовали друг друга, испытывая какую-то особую близость. Хотя близости как таковой между нами не было.

      —  Давай куда-нибудь сбежим, — внезапно предложил Валентин, привстав на локтях и заглядывая мне в глаза. — Туда, где нас никто не знает. В Калининград. Или во Владивосток. Хирурги нужны везде. Я буду зарабатывать много денег. Я ведь еще и всякие массажи умею делать. Лечу пчелиным ядом. Купим домик, заведем пасеку. Никто не будет знать, где мы. Даже моя мама.

      —  Ты боишься свою жену.

      —  Не в том дело.

      Он лег на подушку рядом со мной, потом повернулся на бок, поджал ноги к самому подбородку и затих.

      —  А в чем?

      —  Была бы она сговорчивей, мы бы могли прекрасно ужиться…

      — Ни за что на свете! — выкрикнула я и резко отодвинулась от него. — Ты хотел сказать, мы могли бы жить втроем, да? Знай же: я на это никогда не пойду. Лучше наглотаюсь таблеток.

      — Но ведь я у тебя тоже не первый. Ты кого-то любила, с кем-то вот так же лежала в постели.

      — Не помню и не собираюсь вспоминать об этом. Сейчас я принадлежу одному тебе.

      Он стал меня целовать. Жадно и даже грубо. Потом мы занимались любовью — и это было какое-то трансцендентное ощущение.

      — Ты моя, — сказал Валентин, все еще находясь во мне. — Знала бы ты, как я тебя ревную. В твоем институте столько молодых красивых парней. Догадываюсь, в вашей среде очень свободные нравы.

      — А в вашей, что — монастырские?

      Мы вдруг разом рассмеялись. Потом я принесла виноград и белый хлеб — больше  дома не оказалось ничего съестного. Мы кормили друг друга, пили шампанское, целовались.

      — Который час? — внезапно и, как мне показалось, испуганно спросил Валентин.

      — Около четырех утра.

      — Мне пора. Я должен поспеть на первую электричку.

      Он стал поспешно натягивать штаны.

      —  Едешь к жене?

      —  Да. Я пообещал ей приехать в субботу утром.

      —  Ты будешь с ней спать?

      —  Ну да. У нас в комнате одно спальное место.

      —  И будешь целовать ее так же, как только что целовал меня?

      — Нет. Так я никогда никого не целовал. Ты — единственная.  Я вообще  редко целую женщин.

      Он уже стоял надо мной одетый по полной форме. Даже в плаще.

      —  Но ты будешь… трахать ее?

      —  Возможно. Она возбуждает меня как женщина. Она очень опытная.

      —  Уходи скорей, — сказала я и накрылась с головой одеялом.

      Он сел на край кровати, положил руку мне на голову.

      —  Но я же не люблю ее. Просто я к ней привык. Как к собаке. Мы семь лет вместе прожили. Она с юмором. И вообще она меня по-своему любит.

      —  Ну и валяй к ней. Я больше не хочу тебя видеть.

      Я услышала, что он наливает вино.

      —  Пей и ни о чем не думай. Хочешь, я приеду к тебе послезавтра вечером?

      —  А что ты скажешь своей жене?

      — Что-нибудь придумаю. Как раз мне должны дать премиальные. Ты пробовала когда-нибудь креветки с мускатным шампанским?..

      Отныне мы с Валентином выпивали, как говорится, через день и каждый день. Здорово выпивали. И все реже и реже занимались любовью, а лишь засыпали и просыпались в обнимку. Мы больше не заикались о нашем будущем. Валентин зарос колючей щетиной. Я перестала ходить в институт.

      Однажды я проснулась около полудня, спустила с тахты ноги и сказала вслух себе самой:

      —  С меня довольно. Прощай, Валечка.

      Я быстро навела порядок в комнате. Вымыла голову, погладила нарядное платье и поехала в институт. Меня мгновенно подхватило и понесло течением студенческой жизни.  Я поняла, что соскучилась по обществу людей, живущих искусством, по самому искусству, наконец, а еще по жизни со светлой — трезвой — головой.

      Вечером меня пригласили на просмотр в ЦДРИ. Потом мы пили кофе, обменивались впечатлениями о фильме и, как всегда, много и беззаботно смеялись.

      — Тебя ждет какая-то женщина, — сообщила мне шепотом тетка, встретив возле входной двери.

      —  Почему ты не спишь? Уже первый час.

      — Как же я могу спать? Она не уходит, а я… не могу впустить ее в твою комнату. Я впервые ее вижу, да и она какая-то странная.

      Тетка недоуменно пожала плечами.

      —  Где она?

      Я вся съежилась внутренне. Я уже догадалась, что это — жена Валентина.

      —  Сидит на кухне.

      Я поправила перед зеркалом волосы и смело вошла в нашу большую коммунальную кухню, освещенную пластмассовым абажуром ядовито зеленого цвета.

      — Долго же ты гуляешь, — сказала женщина. Она сидела в кресле нашей соседки, тети Люси, положив на табурет обутые в туфли на высокой шпильке ноги. — Небось, трахалей хоть отбавляй. Вся Москва один большой бордель. Так нет же, прилипла к моему дурачку. Ну, и что ты думаешь дальше делать? Замуж за него собираешься, да?

      Она произнесла этот монолог, не спуская с меня своих круглых немигающих глаз.

      — Пока  не знаю. — Я села на стул напротив. — Это слишком серьезный шаг.

      — Ноги ты ему уже приделала.

      — Что? — не поняла я.

      — Пьет как последний бомж. И весь зарос дремучей щетиной. Да ты ведь тоже настоящая алкоголичка. Небось, и травку покуриваешь.           

      — Покуриваю. И даже колюсь.

      — Его попрут из больницы, и он усядется к тебе на шею. — Выражение лица женщины оставалось невозмутимо спокойным, даже как будто равнодушным. Лишь зло, я бы даже сказала, хищно поблескивали щедро подведенные черным карандашом глаза. — Придется тебе заарканить богатенького дядьку, чтоб он покупал Вальке бутылки. Не то он мигом от тебя ноги сделает.

      —  Зачем ты пришла? — спросила я, стараясь держать себя в руках.

      — Решила выяснить, что у тебя на уме. Если вы с Валей на самом деле собрались пожениться, я должна заранее подумать о своем будущем. Мне тут работку не пыльную предлагают, а я все раздумываю да чешусь.

      —  На панели, что ли?

      — Хотя бы и так. С моей внешностью и фигурой с ног до головы баксами завалят. Это тебе придется сосать задаром вонючий пролетарский…

      Она с удовольствием выругалась.

      —  Проваливай. Я хочу спать.

      — Успеешь. Завтра твой любовничек не придет:  будет гулять на именинах у соседа. Одно время он с его женой спутался, так я ее хорошенько за волосы оттаскала. Пусть еще спасибо скажет, что не плеснула в рыло серной кислотой.

      — Откуда ты взялась такая?

      — Завидуешь моей красоте? Мне все завидуют. А я почему-то сижу в своей Тмутаракани и пасу своего приблажного муженька. Вот ты в Москве живешь, в самом центре. Красиво у вас тут: везде асфальт, неоновые рекламы, магазины шикарные. А у нас, бывает, даже воды нету подмыться. Слушай, если тебе на самом деле нужен мой Валька, мы с тобой сможем договориться. Ты едешь к нему в Жуковское, а я переезжаю в эту квартиру. Вполне справедливый обмен, правда? Твоя тетка сказала, у тебя большая комната – двадцать два метра. Ну, еще подкинешь мне свои сережки, колечко. Может, и какую цепочку не пожалеешь. Обожаю всякое золотишко.

      — Проваливай немедленно! — Я поняла, что ору во все горло на эту отвратительную в своей хищной наглости бабу. — Я сейчас вызову милицию.

      — Ты все обдумай хорошенько. Прикинь все «за» и «против». — Женщина неохотно встала. — Я тебя как-нибудь навещу.

      Она не оглядываясь, вышла в коридор и бесшумно прикрыла за собой входную дверь.

      — Я всю ночь не могла сомкнуть глаз, взбешенная этим визитом, — продолжала свой рассказ Марина. — Ломала себе голову над тем, как может Валентин, мой Валька, умный, чуткий, талантливый, жить  бок о бок с такой женщиной. Это казалось мне вопиющей несправедливостью, каким-то страшным диссонансом. Я скрипела зубами, вертелась с боку на бок, чувствуя, как тесно в груди сердцу. Наконец, я выпила несколько таблеток реланиума и забылась тяжелым сном. Я проспала появление Валентина. Вероятно, ему открыл дверь кто-то из соседей — тетка собиралась  утром в церковь.

      Он сидел на стуле возле тахты в плаще и шляпе. Я обратила внимание на его поникшие плечи. В волосах его заметно отросшей бороды были капельки влаги. Судя по всему, он появился всего несколько минут назад.

      —  Я ее выгнала, — сказала я, с трудом ворочая одеревеневшим языком. — Как ты можешь жить с такой базарной…

      —  Не надо об этом. — Валентин поморщился как от боли и поднял обе руки.  — Я сам все знаю. Пока не было тебя, я каким-то