Дождик зарядил, а она так и не успела прибрать уголь, сокрушалась Полина, глядя на тусклую горку мокрого антрацита под окном, из-под которой растекались черные ручейки. То радикулит проклятый прихватил - две недели ходила согнутая вроде бабки Кущихи, а когда отпустил, совхозу приспичило воскресник устроить: мороз на носу, а сорок гектаров, которые за Вороньей балкой, так и ломятся от килограммовых кистей. Вышли и стар, и млад, отказаться язык не повернулся. Домой уже по темному привозили. После на оборушки пошла - все ж таки хоть и непьющая, а вино в доме нужно: дочка с зятем заедут, как не поставить на стол бутылку? Вон и грузчики, какие уголь привозили, цельную четверть длугака выхлестали. Подначивали, чтобы вторую поставила, да она их спровадила. Еще бабкой обозвали. "Какая я им бабка? - возмущалась Полина. - Полсотни не сравнялось, да и внуков нету. Раиса с Костей пятый год живут, а деток так и не нажили..."

   Слава Богу, мороз не ударил - как-никак ноябрь на дворе. А то так и останется уголек до весны, как у Сизячихи-пьяницы: печку подсыпает напополам со снегом.

   Полина отщипнула хлебного мякиша и кинула под стол коту. Жирный стал да ленивый, а в подполе каждую ночь мыши шкрябают. Весной надо будет кошку взять, а этого дармоеда в степь свезти - нехай за сусликами охотится.

     Полина накинула на двернь крючок и включила телевизор. Сквозь густую сетку помех неясно обозначились двое за столом. Они курили папироски и рассуждали о том, что в совхозе в страду рабочих рук не хватает.. "Никто в поле идти не хочет, - жаловался один другому. - Бабоньки наши, как санаторий по соседству открыли, все подались в официантки да в горничные. Беда прямо. Ну, а мужиков не пошлешь огороды полоть". Другой согласно кивал головой, пуская в воздух колечки дыма. "Как же, пошлешь вашего брата! - злорадно думала Полина. - Вы только и можете портки по мягким креслам протирать. Ну, еще баранку крутить или там бригадой командовать. А как дело до лопаты или тяпки дойдет, дак у него то грыжа, то воспаление хитрости..."

   Она вспомнила своего второго мужа, Семена, и усмехнулась. Придет, бывалоча, со своего складу, намнет целый чугунок картошки с салом - и на рыбалку. Тем временем они с матерью и в огороде, и с хозяйством управляются. Шутка ли, в ту пору корову с телкой держали, пару кабанчиков, да утей с курями десятка по три. Теперь ей одной такое хозяйство ни к чему. Зорьку с Чернушкой в "Заготскот" сдала, утей перевела.. Ходят у нее по двору большой ржавый петух да десяток несушек. И то, слава Богу, яички свежие всегда имеются.

   Вон и кот свернулся клубком под коробом, значит, завтра точно мороз ударит. Они, твари, лучше людей погоду чувствуют.

   ...Ночью Полина проснулась от странного звука. Не то кот в подполе мяукал, не то ветер в трубе завывал. Нащупала выключатель. Нет, кот мирно посапывает у печки, и акация под окном не шелохнется, а этот звук, похожий на тихий плач, не утихает. Дите, что ли, хнычет? Полина глянула на ходики - начало третьего. Все дети давным-давно спят. А вдруг ей подкинули ребеночка? У нее мурашки по спине забегали. Вон Зинка-почтальонка рассказывала, на хуторе Путятине одним двойняшек подкинули - так4 и растят обоих. Только этого ей не хватало. Своих внучков Бог не дал, чужих ей не надо. Она накрылась с головой. "Ежели на самом деле ребенок - насмерть застынет - сыро на дворе, а к утру, гляди, и мороза натянет..."

   Полина накинула кофту и вышла в сени. Плач прекратился. "Ишь ты, бедненький, из силенок выбился, - пожалела она, нащупывая в темноте крючок. - Потерпи, потерпи, я счас..."

   Ей под ноги подкатилось что-то лохматое и мокрое. Она щелкнула выключателем и обнаружила в сенях большого лохматого щенка. Он просительно заглядывал ей в глаза и отчаянно вилял обрубком хвоста.

   - А ну, пшел отседова! - рассердилась Полина и топнула ногой.

   Щенок прижался к стенке и взвизгнул, точно его ударили.

   - Кому говорят: пшел! - уже не так властно повторила она.

   Щенок лег на пол и робко пополз в ее сторону.

   - Ах ты, негодник!

   Полина наклонилась и, схватив его за мокрую холку, подтолкнула к крыльцу.

   Щенок изловчился и лизнул ей руку мягким, теплым языком.

   "Что ж это я делаю? - вдруг подумала Полина. - Холодина на дворе собачья, а я гоню его за порог. Тоже ж ребенок, хоть и животное".

   - Ладно уж, ступай к печке, - сказала она, накидывая крючок. - Обогреешься до утра, а тогда мотай на все четыре.

   Щенок, будто поняв ее слова, проскочил в залу, неуклюже перебирая своими не по росту большими черными лапами. Кот вздыбил горбом лоснящуюся спину и, мяукнув, сиганул на стол. Щенок даже не обратил на него внимания. Он нанюхал засохший хлебный мякиш, давясь, проглотил его, потом дочиста вылизал консервную банку с остатками борща.

   - Да не ори ты, скаженный! - Полина согнала кота со стола тряпкой. - Ешь, - подбадривала она щенка, отламывая от белой буханки кусок за куском. - Ишь, оголодал как. Откуда ты такой взялся? В хуторе вашей породы нету, из города не мог прибечь  - шутка ли, сто пятьдесят верст. Постой, постой... Может, тебя бросили те самые, что Павлючихину развалюху купили? Дак они уже месяц как съехали, еще до первых холодов. Где ж ты, лихашный, плутался целый месяц?

   Щенок, наконец, наелся, подошел к кровати, положил на ее край свою косматую морду и тихонько скульнул.

   - Ну, ну, спать пора, - велела Полина. - Мне до свету вставать, в клубе прибираться. У них вчерась комсомольское собрание заседало, грязи нашлепали - не иначе цибарок десять греть придется.

   Щенок послушно опустил морду и, потоптавшись на своих длинных лапах, улегся возле кровати.

   "Поигрались и выкинули, - думала Полина, ворочаясь с боку на бок.. - Можно ли так? Лучше не бери, коли не любишь. Другой возьмет. А он, дурошлеп, должно, еще тосковал по прежним хозяевам. Ждал - вернутся за ним. Как же, вернулись..."

   Наутро она, расшуровав печку, вскипятила чайник и наскоро выпила кипятку, закрашенного вишневым вареньем. Щенок лишь приподнял морду и тут же бацнул ею об пол.

   - Ишь, устал-то как. Ну, спи, спи, я недолго. Приду - пообедаем, а там решим, что с тобой делать. Может, Филипыч тебя возьмет  - у него под самый Спас  Пирату иголку дали. Три дня, бедняга, маялся. Должно, те самые, с водокачки, кого Пират прошлый год в винограднике застал. Ученый был кобель. Ничего, Филипыч и тебя обучит. Ты, видать, смекалистый.

   Она оделась и пошла к двери. Щенок тоже вскочил. 

   - Да лежи, лежи. Там дождик сеет. Я мигом обернусь.

   Щенок крутил своим обрубком и царапал лапой дверь.

   - Ну, сходи, я подожду, а после замкну тебя в хате.

   Неуклюже перебирая огромными лапищами, щенок скатился с крыльца и побежал к калитке, то и дело оглядываясь назад.

   - Куда же ты? - разочарованно спросила Полина. - Значится, переспал ночку в тепле, а утром я тебе и не нужна.

   Но щенок и не думал уходить. Он ждал, пока Полина замотает цепью калитку, потом зашагал возле ее левой ноги.

   У магазина им встретился сторож нефтебазы Васька Вещевайлов.

   - Гляди, Степановна какого породистого завела. Никак дочка из города привезла. А лапы-то, лапы - как у настоящего волкодава, - изумлялся Васька. - Ух ты, кутя. - Он хотел погладить щенка, но тот ощерил длинные белые клыки и раскатисто рыкнул. - Ишь ты, серьезный. Мне б такого помощника - никакая сволочь близко не подойдет. Может, уступишь, Степановна?   -Такому живодеру, как ты, приблудную дворнягу и то жалко, а тут породистый. Уморите со своей Лидкой голодом. Вон Пальма, бедная, как сорвется - все чисто помойки обегит. 

   - Собаку ежели досыта кормить, она гавкать отучится.

   - То-то Лидка твоя голодная ходит: печку такую разъела - за прилавком не умещается, а гавкает на людей дюжей цепной собаки.

    Васька промолчал, лишь недобро стрельнул на Полину из-под заячьей ушанки своими глубоко посаженными глазами.

     Полина убиралась до самого обеда. Щенок ходил за ней по пятам: и в котельную, и в подсобку за веником, и на двор. Он не топтался по вымытому полу, не путался под ногами - наоборот, уступал ей дорогу, а потом аккуратно пристраивался к левой ноге. Она все время разговаривала с ним6 жаловалась, что спина все ломит, ругала людей, которые не соскабливают с сапог грязь.  Она ведь вкопала возле входа железный скребок, им же, сатанам, лень ногу задрать.

    Полдня прошло незаметно. По дороге домой взяла в сельпо две буханки хлеба и полкило пряников, хотя все знали, что сладкое она не уважает.

   После обеда неспеша перекидала в сарайчик уголь, заделала дырку в заборе, через которую шастали в огород соседские куры. Все поздние помидоры. какие на купорку берегла, посклевали. Пришлось на томат пустить...

   Уже в сумерках вспомнила, что собиралась к Филипычу насчет щенка. "Куды же теперь, по темному, грязь месить, - думала Полина. - Нехай еще ночку переночует в тепле. Филипыч не станет его в хате держать - Ульяновна ни в жизнь не позволит. А у него пузо все голое. Совсем кутюк..."

    Она с улыбкой смотрела, как щенок приставал к коту, надеясь вовлечь его в игру, а тот становился\ на дыбки и размахивал в воздухе передними лапами.. Щенок, неуклюже убегая от него под стол, лаял оттуда звонким дурашливым лаем. Потом выскакивал из-под стола, и все начиналось сначала. Один раз кот изловчился и ударил его лапой по носу. Щенок в недоумении отскочил, потом ощерил зубы и с воинственным лаем бросился в атаку. Кот кубарем скатился в подпол.

    - Ага, так тебе, старому дураку, и надо, - злорадствовала Полина. - Смалился с дитем. Он тебе еще  покажет. Вот и сиди там, карауль мышей. Молодец, молодец... Мишка. Да ты вылитый Мишка. Лохматый, косолапый. Иди, я тебе пряника дам.

    Щенок осторожно взял из ее рук пряник, благодарно вильнул обрубком.

   - Мишка, Мишка, - гладила его Полина по лохматой, свалявшейся шерсти. - ГЛяди, а ты пуховый весь, как овечка. Я из тебя еще шерсти напряду - у меня и прялка на полатях сохранилась. Еще с тех пор, как коз держали. С ними, проклятыми, хлопотно, в сад ежели забредут, даже кору обгложут. И морды у них злые, чертячьи. У тебя добрая морда. Мишка, Мишка...

​

​

   К весне  Мишка вытянулся на ногах, раздался вширь, оброс дремучими бурыми лохмами. Теперь он еще больше смахивал на овцу, да и ростом был с хорошую ярку. Днем лежал на крыльце и зорко следил за тем, что происходит во дворе и на улице. Попусту не лаял, но если кто-то брался за калитку, сотрясал воздух густым раскатистым басом.

    - Ишь ты, ушлый какой, ведьмак, - качала головой соседка баба Нюся. - По всему двору мотаюсь - ухом не поведет, а толечко вчера к твоей гороже подошла, дай, думаю, щавеля на борщ сорву - вон у тебя какой густой да зеленый, а мой весь чисто куры поклевали, - дак он как сиганет с приступок, ажнак земля вздрогнула. НЕ помню, как в летнице очутилась.

   Полина теперь каждый день брала в сельпо по две булки хлеба и борщ варила в большой семейной кастрюле. Мишка ел не так уж и много: утром миску борща с хлебом, а вечером, то, что было у нее на столе к ужину, - картошку с постным маслом, хлеб с солью или песком. В хату он заходил только на ночь, да и то потому, что Полина приглашала: привыкла, проснувшись среди ночи, слышать его мерное посапывание, а когда и настоящий мужицкий храп.  И голос всегда подаст, ежели кто сунется. Мало ли шпаны по хутору бродит - вон у Очередихи средь бела дня двести рублей из-под Божьей Матери утянули. Пока она капусту в подвале смывала. Милиционер только руками развел: "Они ж не расписались в получении. Другой раз, Васильевна, будешь хату замыкать, даже когда до ветру соберешься". Еще и засмеялся, охальник. Шутка ли, двести рублей! Васильевна каждый месяц от пенсии  откладывала сыну послать - он мотоциклетку собрался купить. Вот и послала.

    Зато Полина может и вовсе хату не замыкать. При таком стороже никакой замок не нужен. Вон клыки у него какие - мослы коровьи будто семечки разгрызает. А за воротами никого не трогает, с детьми даже заигрывает. И с собаками хуторскими в свору не вступает: они штакетины со злости грызут, когда Мишка по улице идет, а он хоть бы обернулся на них.

   Дочка с зятем, когда вырвались летом на денек, все охали да ахали, какой Мишка большой да умный. "Ты бы, мамка, отдала него на винцех, - смеясь, предложила Раиса. - Враз бы перестали спирт тягать. А то канистрами выносят средь бела дня. Вишь она какой натурный: мы давеча с Костей табуретки взяли из залы, под грушей хотели посидеть. А он лег поперек порожка и не выпустил. Я ему и печенье давала, и конфеты - не понюхал даже. Мы табуретки на место отнесли, тогда встал и хвостом завилял".

   Полина даже шуток на эту тему не принимала - она теперь не представляла, как можно прожить без Мишки. Домой с работы приходишь, а тебя ждут, радуются тебе. И поделиться есть с кем разными думами. Мишка все понимает, только говорить не умеет. Поскуливает тоненько и морду косматую на колени кладет.

   Только вот беда - загулял к осени Мишка. Оно понятно, ни один кобель не может прожить без этого дела, да все ж как-то тревожно. Полина с вечера и за калитку выходила, и под яром кликала. Домой уже ближе к утру представился. Слыхала, как по приступкам подымался, притворилась спящей и в дом не пустила. Пусть знает: серчает хозяйка.  Он утром уж так к ней ластился: и ноги лизал, и кверху лапами перекидывался. "Батюшки, да у тебя ж все брюхо в репухах, - не выдержала Полина и выцепила из его шерсти с десяток здоровенных желтых репьев. - Так-то плутаться по ночам..." Мишка понял,Э что прощен, вскочил на ноги и, изловчившись, лизнул Полину в щеку. "Фу, скаженный! Ты ж повалишь меня, - сказала она. - Ну, иди борща дам".

   Так продолжалось несколько дней. Полина уже стала привыкать к недолгим его отлучкам. Он так же исправно стерег дом, гонял с грядок нахальных кур и незаметно исчезал уже по темному.

   - Ты б его на цепь посадила, - советовала баба Нюся. - Еще, гляди, кто из ружья шарахнет. Мало ль в хуторе дураков.

   "И в самом деле посажу. Вот утром возьму и посажу", - злорадно думала Полина, лежа без сна в кромешной осенней темени и прислушиваясь, когда же наконец заскрипят под Мишкиными тяжелыми лапами приступки. И все откладывала. Сызмальства нужно было к цепи приучать. Да такого телка и не всякая цепь выдержит.

   Как-то утром она проснулась позже обычного.

   - Гляди-кось, даже не слыхала, как Мишка пришел, - разговаривала она с ама с собой, подтягивая гирю у ходиков.  - Скажет, померла, что ли, хозяйка".

   Она надела стеганку и вышла на крыльцо. Во дворе вовсю светило осеннее солнце, такое же желтое, как и густо усыпавшие крыльцо листья старой груши. Мишки не было нигде. "Ну и забулдыга, вовсе от дома отбился, - ворчала Полина, на ходу запивая кипятком черствый кусок хлеба. Для одной себя ей не хотелось разогревать борщ. - Уже и ночи мало на гулянки. Сказано: мужик".

   Мишка не пришел и к вечеру. Полина, отбросив обиду, кликала его и по-над вербами, и на дальнем краю хутора. Ей отвечал нестройный собачий брех, в котором она напрасно надеялась различить густой Мишкин бас.

   Она взялась за кольцо своей калитки в надежде, что вот сейчас под ноги ей кинется Мишка. ТЯжело взошла по приступкам, отомкнула хату. Сняв стеганку, села на стул, глядя невидящими глазами в темноту. Разные мысли лезли в голову. Вдруг и в самом деле какой дурак из ружья пальнул? Потом тревога сменилась жгучей обидой. "Убег и не простился, а я же его, падлюшонка, считай, от смерти спасла. Вот так и Семен утек по темному. Все они такие - чем душой к ним мягше, тем неблагодарнее".

   Она забылась неспокойным сном уже после первых петухов. Проснулась от какого-то странного скрипа, а может, писка. "Вроде, мыши в подполе пищат. Нет, кажись, акация скрипит. От старости". Сон как рукой сняло. Вертелась с боку на бок, стараясь не обращать внимание на этот настойчивый писк.

   - Пойду воздухом дыхну, что ли, - решила она. - Душно в хате, оттого и сердце ломит.

   В сенях нечаянно зацепила коромысло, и оно с грохотом упало на пол. И тут раздался яростный, точно всхлипывающий лай. Полина торопливо распахнула дверь. В лунном свете тускло поблескивала усыпанная осенней листвой дорожка, за калиткой металась огромная черная тень.

   - Ну, вернулся, дак заходи, - прикинулась равнодушной Полина.

   В ответ донесся новый всплеск радостного лая.

   - Иль дорогу забыл? Ну, иди, иди, - уже добрей сказала она.

   Тень заметалась еще быстрей.

   Полина, не выдержав, сама распахнула калитку. Мишка бросился ей навстречу, но вдруг взвизгнул, осел на землю.

   - Что с тобой? - перепугалась она. Нащупала ладонью его лохматую спину и наткнулась рукой на толстую веревку. Ее другой конец был привязан за тяжелющее железное колесо. - Ай да Васечка, ну и подлюга! - возмущалась Полина, развязывая на Мишкиной шее тугой жесткий узел. - Прошлый год он за это колесо свой баркас цеплял, а теперь тебя зацепил. Хотел, чтобы ты заместо него дежурил, а сам чтоб залил глаза и на боковую. На-кось, выкуси! - Она ширяла в темноту скрученной в шиш рукой. - Теперича уж обязательно скажу на собрании, что нету такого закона, по какому переметы можно ставить. И селедку черпаком ловить, когда она на нерест идет. Обязательно скажу. И как же ты, милый, дотащился с такой железякой? В ней же пуда четыре, не меньше. А от хутора до нефтебазы километров пять будет. Вот до чего гулянки доводят.

   Мишка отвечал ей рыдающим лаем.

​

​