—  Это был Славка.

      Я горько вздохнула.

      — Скорее всего, ты права. Но не спеши вздыхать. Послушай твою старую побитую тетку. Камышевский так и не забрал эти колготки, потому что возле дома все время кто-то околачивался. Он ушел через какое-то время. Потом позвонил Женьке и пригласил ее в кино.

      —  Арсен считает, он был шизиком, этот ваш горе-любовник, — сказала я.

      — Не исключено и такое. Весь день Камышевский чувствовал себя как на раскаленной сковородке. Он больше всего боялся, что милиция обнаружит его гениальное изобретение, и ниточка потянется к нему. Ведь кое-кто в городе знал о его сексуальных чудачествах.  После кино они с Женькой гуляли по Бродвею, естественно, их видели друзья и знакомые. Про убийство Жанки еще не знала ни одна живая душа. И тогда Камышевский решил посетить ее квартиру еще раз, но уже под покровом ночи.

      Снова скрипнули пружины кровати — Марго поменяла позу.

      — Только он собрался влезть в окно, как увидел возле кровати какого-то мужчину. Камышевский не разглядел его лица. Мужчина стоял на коленях и гладил Жанкину руку. Он не заметил Камышевского.

      —  Это был Арсен?

      — Не думаю. — Пальцы Марго нервно перебирали складки косынки у нее на груди. — Камышевский решил выждать:  мысль о колготках не давала ему покоя. К тому же он вспомнил, что не так давно писал Жанке записку, в которой умолял ее сделать аборт и обещал дать ей на это деньги. Мужчина все не выходил. Стало светать. Камышевский отважился заглянуть в окно. Мужчина сидел на полу и снимал с колготок трусики. Он положил их в карман своего пиджака и направился к окну. Камышевский едва успел  спрятаться в кустах. Мужчина вылез в окно и, не оглядываясь, пошел в сторону ликероводочного завода. Мужчина был немолодой — он сильно горбил спину и волочил ноги. У него были седые волосы.

      —  Не может быть!

      Мне пришла в голову абсурдная мысль. Я вдруг вспомнила дедушку Егора в белой кепке и с бидоном в руке. Вряд ли он мог оказаться возле Жанкиного дома случайно.

      —  Что ты сказала, Пупсик?

      —  Ничего. Рассказывай дальше.

      — Камышевский влез в окно. Уже почти совсем рассвело. Зрелище было отвратительное, и его вывернуло наизнанку. Он испугался: еще улика! В помрачении сознания он схватил нож, распорол Жанке живот, вытащил кишки. Он возбудился, увидев ее внутренности, почувствовал, как по его ноге потекло семя. Прости меня за такие подробности, Но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Он впал в самый настоящий экстаз и не помнил себя. Очнулся уже на улице с колготками под мышкой. Он бросил их в какую-то яму. Вспомнил про нож, на котором остались отпечатки его пальцев, но побоялся вернуться за ним — к тому времени уже окончательно рассвело. В тот вечер они с Женькой ходили в ресторан, и Камышевский сделал ей предложение. Надо отдать должное твоей маме, которая вместо того, чтобы сказать ему «да», огорошила его своим «я подумаю».

      —  Когда он тебе все это рассказал, ты наверняка поняла, что он собирается…

      — Когда он мне все это рассказал, я поняла, что пора линять, иначе меня ждет участь Жанки. — Марго невесело усмехнулась. — Но ты, Пупсик, даже не можешь себе представить, как красив был Камышевский в своем возбуждении. Он кинулся на меня как дикий зверь, и мы оба загремели на камни. Я ударилась головой и потеряла сознание. Когда я пришла в себя, было светло. Я попыталась встать, но закружилась голова. Остальное тебе известно. Пупсик, мне ужасно хочется спать. Спокойной ночи.

      Я поняла интуитивно, что Марго рассказала мне  не все. Но я знала, что силой из нее  не вытащить даже словечка.

      Я вздохнула и отвернулась к стенке.

 

 

 

                                                                                                *    *    *

      —  Я сказала следователю, что меня не было дома, когда это случилось. Меня на самом деле не было дома. Дело в том, что между нами произошел окончательный разрыв, и я больше не желала видеть этого человека. Я же не знала, что он психически неуравновешенный тип.

      —  Ты ни в чем не виновата. Даже не думай об этом.

      — Он страшно расстроился из-за этих фотографий, хотя они не произвели на меня особого впечатления. Я давно поняла, что наша плоть приносит нам одни страдания и разочарования. Если хочешь жить в гармонии с собственной душой, нужно плоть подчинить разуму, то есть здравому смыслу. Недаром отшельники уединялись от мира и умертвляли свою плоть всеми возможными способами.

      — Все-таки ты, Женька, порядочная зануда. — Марго беззлобно рассмеялась. — Если следовать твоей теории, то по настоящему счастливыми могут быть только скопцы и монашки.

      — У меня нет никакой теории. Оба мои экскурса в так называемую страну плотской любви принесли мне, мягко выражаясь, массу разочарований.

      —  Бог любит троицу.

      —  Нет уж, с меня хватит. Это у тебя еще все…

      Я дремала под их разговор. Самолет шел на посадку. Мне не терпелось попасть домой. Все предыдущие годы я плакала, расставаясь с морем.

 

 

 

                                                                                                *    *    *

      Славка сидел в плетеном кресле на нашей веранде. Рядом стояли костыли.

      —  Прекрасная сеньорита, я узнал, что вы сегодня прибываете из Акапулько. Мне не терпелось увидеть вас. Вы уж простите, если некстати. — Он протянул мне большой букет махровых георгин, который прятал за спиной. — Мне очень жаль, что не успели доставить орхидеи. Говорят, во Флориде густой туман, и самолет не смог вылететь по расписанию.

      Я быстро чмокнула Славку в щеку. И поспешила отвернуться, чтобы он не заметил моих слез.

      — Славик у нас с утра, — сказала мне на кухне бабушка. — Сосед ехал на работу и подвез его. Ему еще почти целый месяц в доспехах ходить.

      Мы обедали на веранде: наше семейство и Славка с дедушкой Егором. Все было бы как обычно, если бы взрослые не пытались изо всех сил избегать в разговоре Камышевского. Хотя, уверена, они только и думали о том, что с ним случилось.

      Я помогла Славке спуститься в сад, и мы сели на скамейку под орехом. Было жарко, но день уже клонился к закату. И лето тоже. Я подумала о том, что в этом году мне уже, вероятно, не удастся покататься на мотоцикле. Славка угадал мои мысли.

      — Осень будет длинная и теплая. Вот увидишь. — Он постучал костылем по бетону фонтанчика. — На будущий год я куплю машину. Права у меня есть. Ты с ходу научишься водить.

      Я смотрела на крольчатник, который в мое отсутствие еще больше покосился и осел. Славка перехватил мой взгляд.

      — Я сломаю его, когда снимут гипс. Там можно посадить георгины. Этот цветок любили рисовать в эпоху Возрождения. Обожаю картины старых итальянцев.

      —  Я тоже. Но пускай крольчатник стоит, пока сам не развалится.

      Славка как бы ненароком коснулся моей руки и вздохнул.

      —  Я должен кое-что сказать тебе.

      —  Важное?

      — Может, для тебя и не очень, но для меня да. Понимаешь, после той ночи в степи, когда мы с тобой пили шампанское и…. — Он громко прочистил горло. — Ну, короче, я понял, что, кроме тебя, мне никто не нужен. И я… я решил порвать с прошлым. Ты простишь меня за то, что было у меня в прошлом?

      —  У тебя было что-то с Жанкой?

      — Нет. Понимаешь… Хотя, наверное, это еще хуже, чем если бы у меня с ней что-то было. Это… отвратительно. — Славка отвернулся и стукнул несколько раз по земле тяжелой гипсовой пяткой. — Она мне никогда нее нравилась, но они звали меня на всякие пьянки-гулянки и просили их снимать. Я был тогда совсем зеленым, и мне очень нравилось фотографировать всех подряд. Они мне за это платили. Помню, Камышевский отвалил мне полсотни за то, чтобы я пощелкал их с Жанкой в постели. Это было так отвратительно!  Наверное, ты никогда не сможешь мне этого простить.

      Я положила руку Славке на плечо и сказала:

      —  Я тоже стала другой. После той ночи в крольчатнике.

      Славка покосился на меня с опаской.

      — Было так чудесно. Мне показалось, будто с меня вдруг слетела вся грязь. Я понял: даже если ты увидишь эти мерзкие фотографии, ты поверишь, что все это в прошлом. Я бы с удовольствием устроил из этой пакости грандиозный костер.

      —  Камышевский видел, как ты заходил к Жанке.

      Славка судорожно набрал воздуха.

      —  Она была неплохая девчонка. Мне ее жаль. Но…

      —  Что?

      — Это должно было случиться. Бабушка говорит, Жанка была настоящей блудницей. Она думает, что я с ней спал и велит просить у тебя прощения. Прости меня. Но только я никогда не спал с Жанкой.

      Я глядела на огромный оранжевый шар закатного солнца. Все четыре купола собора сверкали в его лучах червонным золотом, и моим глазам сделалось больно от их сияния.

      — Ты плачешь? — донесся до меня откуда-то издалека Славкин голос. — Жалеешь о том, что произошло в крольчатнике?

      Я покачала головой и зажмурила глаза.

      —  Я жалею о том, что не узнала тебя.

      — А я думал, ты меня узнала… Я сел на Росинанта и сделал несколько кругов вокруг собора, потом покатил к спуску. Мне казалось, я вот-вот взлечу. Мне так хотелось взлететь и глянуть на нашу Землю сверху. Но этот проклятый поворот возле ликероводочного стоил Росинанту разбитой фары и искореженного руля.

      —  Я так и думала, что на Маяковке ты оказался случайно.

      — Ага, голубки, вот вы где. Пупсик, твой кавалер напоминает мне средневекового рыцаря. Я всегда мечтала о сэре Ланселоте. — Марго была при полном параде и благоухала «Черной магией». — Можно присоединиться к вашей компании? — Прежде чем сесть на лавку, Марго аккуратно расправила юбку. — Сегодня грандиозный день в моей жизни. Впервые за всю историю существования небезызвестной вам простолюдинки Марго некий мужчина, а точнее кавказский князь и хмырь в одном лице, собирается предложить ей свои руку и сердце. Только вы не подумайте, дети мои, что это предложение бескорыстно. Взамен он потребует то, что крошка Марго не сможет отдать ему при всем своем желании. А она всегда так мечтала об этой торжественной минуте.

      Марго притворно шмыгнула носом.

      —  Этот твой князь еще тот фрукт, — сказал Славка. — Жалко, я не успел набить ему морду. Он так и не расплатился со мной за фотографии.

      —  Какие фотографии?

      Марго улыбалась и смотрела на Славку невинными глазами.

      —  Они там в одежде снимались. Велел напечатать на глянцевой бумаге и в пяти экземплярах.

      —  И ты напечатал? — спросила Марго слишком уж безразличным тоном.

      —  Конечно. Я же профессионал.

      —  А меня напечатаешь… на глянцевой бумаге?

      —  Только не с ним. Ты с ним еще наплачешься.

      —  Я не собираюсь плакать. Ни с ним, ни с кем-либо еще. Скажите, дети, вы любите ходить в театр?

      —  Нет, — сказала я, невольно подумав о Камышевском.

      — Жаль. — Она сделала вид, что обиделась. — А я собираюсь завтра собрать друзей по случаю нашей помолвки.

      —  Дурочка. — Славка резко встал и чуть не запахал носом в фонтан. — Я не приду.

      —  А я приду, Марго. Обязательно приду.

      Мне вдруг сделалось легко и весело. Я подмигнула своей тетке и показала ей язык.

 

 

                                                                                                *    *    *

      Мы накрыли на лужайке возле фонтана длинный стол. Так распорядилась Марго. Гости потянулись косяком:  девчонки с сиреневыми веками и ярко малиновыми губами, парни, примечательные своей непримечательностью. Среди них оказалось много знакомых лиц. Я терялась в догадках, где я их видела. Пока не вспомнила: это были те самые одноклеточные бородавки из общаги. Я с опаской покосилась на бабушку, хлопотавшую вокруг праздничного стола. Она, похоже, ничего не заметила.

      Арсен явился в черном костюме с галстуком-бабочкой и большим букетом цветов. У него был чрезвычайно торжественный вид. Они с Марго заняли места во главе стола. Напротив восседали дедушка Егор и  бабушка. Мама села возле меня на табуретку.

      — Наконец, — сказала она. – Но мне будет очень жалко, если Рита нас покинет.

      О помолвке объявил дедушка Егор. Он толкнул очень длинную речь, которую я, разумеется, не запомнила. Суть ее сводилась к следующему: как хорошо, что любви покорны все возрасты, народы, социальные прослойки и так далее. Под конец дедушка прослезился, полез в карман за платком и вытащил оттуда какую-то кружевную тряпку.

      —  С ума сошел, — услышала я мамин шепот. — Шутить тоже нужно в меру.

      Ее последние слова потонули в диком хохоте. Дедушка Егор вертел в руках «платок». Он взирал на него с искренним недоумением. Это были женские трусики.

      Бабушка демонстративно встала из-за стола и, окинув дедушку Егора уничижительным взглядом, направилась в дом.

      — Куда же ты, Варечка? – Дедушка Егор стал краснее вареного рака. – Прости меня.

      —  Умора, — слышалось отовсюду. — Ну и выдал! Наш человек.