​

      —  Почему ты не позвонила? Мы так волновались.

      — Я хотела, но в последний момент вспомнила, что телефон вынесли на веранду. У тебя, Пупсик, такой звонкий голос, что слышно даже на соседней улице. Марго любит работать чисто.

      — Решила поиграть в Шерлока Холмса?

      — Пупсик, я нахожусь под влиянием навязчивой идеи. Я даже готова на кое-какие компромиссы с собственной совестью, только бы проверить одну версию. А потому не спеши с выводами, если вдруг увидишь что-то такое, что не поддается логическому объяснению. Надеюсь, рано или поздно тебе все станет ясно.

      —  Марго…

      —  Да, Пупсик?

      Мы сидели рядышком в креслах, и стюардесса уже велела пристегнуть ремни.

      —  Ты и этот… Борис Моисеевич. Это правда?

      Марго похлопала меня по руке.

      —  А как ты думаешь?

      —  Я думаю, ты тоже очень хорошая актриса.

      —  Спасибо, Пупсик. Но только никому об этом не говори, ладно?

      —  А кто был у тебя в ту ночь?

      Марго приложила к губам указательный палец и округлила глаза.

      —  Когда-нибудь узнаешь. А если что—то не так, постарайся все-таки простить свою старую тетушку и не поминать ее лихом. Пупсик, через два часа будем купаться в море. Прощай, треклятая вонючая дыра.

    

 

 

                                                                                             *    *    *

      —  Возьмем по два шашлыка из вырезки и сациви.

       Марго выразительно постукивала кончиком ногтя по правой части меню, где были обозначены цены. Камышевский повел нас обедать в «Гагрипши». В данный момент они с мамой танцевали. Их танец напоминал мне наше со Славкой топтание под пристальными взглядами взрослых.

      — Я ни за что не съем два шашлыка, — взмолилась я. – Лучше давай отыграемся на мороженом.

      — Оно здесь хуже манной каши, да и стоит меньше рубля. Пупсик, не робей, я тебе помогу. У меня сегодня волчий аппетит.

      Взрослые пили шампанское. Камышевский как бы случайно налил мне пол бокала, при этом заговорщицки подмигнул. Мама ничего не заметила. Марго промолчала.

      — Он тебя охмуряет, — сказала Марго, когда Камышевский и мама в очередной раз пошли потоптаться на пятачке. – Он хочет, чтобы Женька вышла за него замуж. Сообразительный прохвост. Дом, стол, уход и три мягкие постельки. Завидую мужской наглости.

      — Ты набралась.

      — Ну и что? Платит-то он. Это потом нам придется за него расплачиваться. А пока гуляй, рванина.

      —  Я не хочу, чтобы он жил с нами.

      — Ну и зря. Он будет тебе замечательным папочкой, поверь. — Марго, прищурясь, наблюдала за танцующими. — И это убережет тебя от более роковых ошибок в дальнейшем.

      —  Все-таки ты к нему не равнодушна.

      —  С чего ты взяла? – Марго посмотрела на меня долго и серьезно. – Это было бы слишком просто, Пупсик. Любовь слепа, я же вижу все пороки этого пижона. И, несмотря на это… — Она прогнула спину и откинула назад голову. Я обратила внимание, что на нее смотрят сидящие за соседними столиками. – Несмотря на это, желаю своей старшей сестре добра. Понимаешь? Хотя могла бы все пустить на самотек и тем самым здорово подставить Женьку.

      Потом мы долго сидели втроем на нашей террасе — Марго куда-то отлучилась. Мама и Камышевский пили местное вино. Мама курила, ничуть не стесняясь меня, а Камышевский то и дело жал ей под столом ногу и одновременно делал комплименты мне. Похоже, маме все это нравилось.

      Мне стало одиноко и грустно. Я улизнула, когда Камышевский рассказывал очередной анекдот из развеселой богемной жизни. Возможно, в ту пору я была занудой.

      На набережной было людно. Пахло шашлыками и свежестью моря. Сквозь листья пальм светили крупные звезды.

      Мое внимание внезапно привлекла парочка. Мужчина и женщина сидели за столиком возле какого-то ларька, где торговали напитками и хачапури. Я не могла разглядеть их лиц – столик находился в густой тени какого-то раскидистого куста, но платье женщины, на которое падал рассеянный свет фонаря, показалось мне знакомым.  Точно такое платье было у Марго. Правда, в ресторан она надевала другое. Но у нее было время переодеться.

     Я знаю, нехорошо шпионить за родной теткой, которая, как и все мы, имеет право на личную жизнь, но я ничего не могла с собой поделать. Меня словно какая-то сила подтолкнула. Я метнулась к кусту и слилась с его тенью. Здесь воняло пылью и мочой.

      Этот кретин в ларьке вдруг взял и врубил на полную катушку бесконечно длинную и заунывную “Let It Be” «Битлз». Под такую музыку хорошо идти на первомайскую демонстрацию или ехать в колхоз на прополку кукурузы. Неизбежность, как видно, во всем мире выражает себя одинаково.

      Я подобралась совсем близко к столику. Хорошо, что на мне были темная майка и джинсы.

      Мужчина щелкнул зажигалкой. Я зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

      Это был Арсен.

      Но женщина оказалась не Марго. У нее были длинные прямые волосы и челочка. Огонек зажигалки погас. Теперь я видела лишь два огонька от сигарет.

      В перерыве между песнями до меня долетел обрывок фразы, произнесенной Арсеном:

      — …Не делал я этого, клянусь тебе. Ну почему ты мне не веришь? Я так тебя… 

      Теперь этот дурак врубил «Горную лаванду». Мне и без песни было тошно.

      Я вылезла из куста и поплелась на пляж. Море меня слегка отрезвило. Я проплыла метров четыреста, если не больше. Где-то там, за горизонтом, была Турция. Думаю, Арсен преследовал бы меня и в Турции тоже.

      Дома я застала одну Марго. Она стояла перед зеркалом в трусах и в лифчике и накручивала волосы на бигуди.

      —  Я его видела, — доложила я с порога. – Он сидел с какой-то теткой. У нее точно такое, как у тебя, платье.

      —  Пупсик, миражи бывают не только в пустыне.

      —  Это был не мираж. Хотя…    

      Я вспомнила, что уже «видела» Арсена возле нашего дома.

      — Что? Что ты сказала, Пупсик?

      — Со мной это уже было однажды. Мне показалось, я увидела его из своего окна.

      — Он вполне мог шататься по нашей улице. Арсен бывает в общаге.

      — Что же ты мне раньше  не сказала? – Я подскочила к Марго и схватила ее за плечи. – Значит, это был он. А я уже решила…

      — Ты решила, что выдумала этого Арсена, да, Пупсик?

      Я растерянно кивнула головой.

      — Арсен существует в природе, но только это не тот парень, с которым у тебя, Пупсик, было романтическое любовное свидание в крольчатнике. Могу поклясться своими волосами, что это был… — Марго повернула голову и чмокнула меня в щеку. — Это был Славка.

      —  Это исключено. Он сказал бы мне об этом, когда я была у него в больнице.

      Внезапно  я вспомнила сцену в больнице в деталях. У Славки был виноватый и жалкий вид. Как у нашкодившего ребенка. И он почему-то просил у меня прощения.

      Я вспыхнула до корней волос и спрятала лицо в ладонях.

      — Итак, Арсен уходит. На сцене остаются два юных любящих сердца и их пожилая наставница. Уж она-то позаботится о том, чтобы в дальнейшем ничто не омрачило чистую верную любовь.

      —  Этого не может быть, — пробормотала я. — Это… так не похоже на Славку.

      — Как раз, Пупсик, это очень похоже на него. Ты говоришь, тот парень обращался с тобой очень бережно, да? На Арсена это совсем не похоже.

      —  И что мне теперь делать, Марго?

      Я прижалась к ее теплой спине и разревелась как маленькая девочка.

      — Купаться, загорать, поглощать витамины и полностью расслабиться. И еще один совет: если ты хочешь дольше остаться ребенком, не надо подслушивать и подсматривать то, что не предназначено для твоих ушей и глаз. Поверь мне, Пупсик: что-что, а детство не возвращается к нам никогда.

      Мы заснули в обнимку на узкой кровати на веранде. Я плакала во сне, и Марго меня целовала. Хотя, возможно, мне это снилось…

 

 

                                                                                                *    *    *

      Мама была вся потная и раздраженная. Она швырнула на стол сумочку и в изнеможении плюхнулась на кровать Марго.

      —  Ритка не объявилась?

      Я с трудом оторвалась от «Прощай, оружие!» Второй день я не купалась в море по вполне прозаической причине и почти все время валялась в постели с книжками.

      —  Мне кажется, она поехала в Сухуми.

      — Знаю. А без меня никто не заходил? – поинтересовалась мама осторожно и слегка виновато.

      —  Нет.

      — Странно. Мы же определенно договорились встретиться возле ларька с мороженым. Я два часа проторчала на пекле.

      Она встала и подошла к окну, откуда открывался вид на поросшие зеленью склоны гор. В предыдущие годы я лазила по ним в веселой компании своих сверстников, с которыми знакомилась прямо на пляже. В этом году мне совсем не хотелось лазить по горам, а уж тем более заводить новые знакомства. Все-таки, наверное, кончилось мое детство.

      Мама направилась в свою комнатушку — узкая койка и столик на одной ножке. У нас с Марго, по крайней мере, был настоящий четвероногий стол. Она вышла оттуда почти сразу. Я заметила, как пылают ее щеки.

      — Схожу куплю фруктов. Да и хлеба нет на завтрак. – Мама на ходу попудрила нос. — Скоро вернусь.

      Я снова уткнулась в книгу. Но мои мысли теперь были далеко от бедняжки Кэт, умиравшей в объятьях возлюбленного. Я вспомнила о том, что произошло вчера между мамой и Эдуардом. Увы, я не последовала совету Марго и, конечно же, с удовольствием слушала их разговор,  притаившись в душном вонючем сортире в конце сада. Впрочем, я оказалась там по своей нужде, а они подошли попозже, так что моей вины здесь почти не было.

      —  Ты мне не рассказывал, что дружил с Жанной.

      —  Дружил? Я даже плохо помню, как выглядела эта девушка.

      —  А ты вспомни. Могу, между прочим, тебе помочь.

      —  Чушь какая-то. Ты же знаешь, у меня многие девушки просят автографы.

      —  Ей ты наверняка дал свой автограф.

      Я слышала, как мама закуривает сигарету. Последнее время она много курила.

      —  Что ты имеешь в виду?

      —  Говорят, она была на третьем месяце  беременности. Не исключено, что тот маньяк, который считал себя отцом ребенка, вспорол ей живот.

      — Но ко мне это имеет  какое отношение? Я даже не знал, где она живет. Послушай, Женечка, у меня есть предложение продолжить наш разговор в ресторане. Сегодня такой замечательный вечер.

      — Погоди, — упрямо возразила мама. – Сначала ты должен рассказать мне историю ваших взаимоотношений с Жанной. Рано или поздно я все равно об этом узнаю. Между прочим, я сама буду решать: простить тебя или же указать тебе на дверь.

      —  Ах ты, моя любимая Кассандра.

      Похоже, Камышевский попытался обнять маму, но она не далась.

      Наконец, мама сказала:

      — У меня взрослая дочь. Как я смогу смотреть ей в глаза, если поселю в своем доме Казанову?

      —  Но я давно исправился, Женечка. Казанова превратился в Дон Кихота. И всему виной ты, моя прекрасная Дульцинея.

      — Хотелось бы в это верить. — Мама вздохнула. — И все равно, прежде чем решиться на столь отчаянный шаг в моей жизни, я должна знать кое-какие детали из твоего прошлого.

      — Мое прошлое было очень скучным и однообразным, моя милая. Прошлое холостяка — это пыльная захламленная квартира, в которой сердобольная душа наконец догадалась открыть форточку и впустить свежий воздух.

      — Эдуард, повторяю: я должна это знать. Клянусь забыть навсегда обо всем и в дальнейшем не попрекнуть тебя ни единым словом. Скажи мне честно: у тебя были интимные отношения с Жанной?

      — Конечно нет. Как тебе могло прийти в голову подобное? Мы с ней люди разного круга, даже, можно сказать, разных измерений. Совместить несовместимое так же невозможно, как заставить соловья кукарекать или кукушку петь, как…

      —  Тогда   откуда эти фотографии?

      Мама щелкнула замком сумки.

      — Боже, какая мерзость! – весьма натурально возмутился Камышевский. – Это наверняка дело рук какого-нибудь местного фокусника. Откуда у тебя эта… дрянь?

      —  Мне дала их одна… знакомая.

      —  Маргарита, что ли?

      —  Какое это имеет значение?

      — Женя, я не раз тебя предупреждал: эта женщина сделает все возможное, чтобы нас разлучить. Она была в меня…

      —  Я все знаю, — перебила его мать. – Но как ты объяснишь происхождение этих фотографий?

      — Я ведь тебе сказал, что это проделки какого-то фокусника. Возможно, Ставицкого. Это тип меня несколько раз снимал.

      — В обнаженном виде, что ли?

      — Нет, конечно. Но я слышал, что эти проказники владеют искусством фотомонтажа: приставляют голову одного человека к туловищу другого и тому подобное.

      —  Это твое туловище, Эдуард. И ты прекрасно это знаешь.

      — Женечка, это какой-то абсурд. А если завтра мне покажут точно такие же фотографии, где ты предаешься любовным утехам с каким-нибудь развратным самцом, я что, должен этому поверить?

      —  Не покажут.

      — Но ведь ревнивая женщина, как ты понимаешь, способна на все, что угодно, лишь бы не позволить тому, кого она любит, соединиться с другой. Даже если та другая ее родная сестра.

      —  Ты переоцениваешь себя, Эдуард.

      —  Женечка, пойми…

      — Ладно, закончим этот неприятный для нас обоих разговор. Приглашение в ресторан все еще остается в силе?

      — Женя, родная, я тебя очень люблю. Я не мог себе представить, что так влюблюсь на старости лет. Ты удивительная женщина.

      Я услышала мамин довольный смех и их удаляющиеся шаги. Выждала еще минут пять. Когда я вернулась в дом, там уже никого не было.

      …Я отложила книгу в сторону и спустила с кровати ноги. Мне вдруг очень захотелось взглянуть на фотографию Камышевского и покойной Жанки. Я бросилась в мамину комнату, раскрыла чемодан. Фотографии лежали в кармашке.

      На всех трех был запечатлен акт любви. Камышевский лежал, Жанка сидела на нем верхом. На одном из снимков он тискал ее грудь и показывал язык.

      Я не могла оторвать взгляда от этих черно белых глянцевых прямоугольников. В них было что-то постыдно мерзкое, но оно влекло меня к себе, затягивало в свою воронку. Помню, я опустилась на колени, потом села прямо на пол.

      Шаги я услышала слишком поздно. Резко повернула голову и увидела Камышевского. Он стоял на пороге комнаты и в упор на меня смотрел. Он был весь потный и тяжело дышал.

      Я прижала фотографии к груди и поспешно встала.

      — Моя девочка, позволь мне швырнуть эту грязь туда, где ей и следует лежать. – Камышевский протянул ко мне руку. – Дай их сюда. Это такая мерзость. Изнанка человеческой жизни. Я не позволю, чтобы при тебе выворачивали наизнанку жизнь.

      Я попятилась. Он сделал шаг в мою сторону. Я уперлась ногами в кровать, коленки подогнулись, и я упала на нее, больно стукнувшись об стенку затылком. Камышевский горячо дышал мне в лицо. Его глаза налились кровью.

      —  Нет! — крикнула я во всю мощь легких. — Уходи! Я тебя боюсь!

      — Тише, моя сладкая. – Его руки мягко, но властно легли мне на бедра. Они оказались очень сильными. У меня закружилась голова. — Ты такая чистая, такая красивая.  Позволишь мне тебя поцеловать?

      —  Нет, — прошептала я, чувствуя, как меня оставляют силы. – Я… ненавижу тебя.

      —  Неправда.

      Он уже тянулся своими губами к моим губам. Я сделала над собой усилие и отвернулась. Он впился в мою щеку. Мне стало больно. Я брыкнула ногами и высвободилась.

      — Дурочка. Тот, кто введет тебя в прекрасную страну любви, наверняка сделает это неловко, и у тебя на всю жизнь останется горький осадок. Но это твое личное дело. А вот фотографии ты мне все равно отдашь.

      Я метнулась на веранду. Он настиг меня на крыльце и схватил за волосы.  Я буквально взвыла от боли. Поплыло перед глазами…

      Я очнулась на своей кровати. Открыла глаза и подпрыгнула почти на пол метра, когда увидела сидевшего рядом Арсена.

      — Чего от тебя хотел этот проходимец? — спросил он.

      —  Ты… ты откуда взялся? – пролепетала я.

      —  Какая разница? Оттуда, откуда здесь все берутся.

      —  Я решила, что ты… что я выдумала тебя.

      — Маргарита мне все рассказала. — Арсен повернул голову и продемонстрировал длинную царапину на левой щеке. — Не женщина, а дикая кошка. Но я тут чист как стеклышко. Да и ты не в моем вкусе.

      — Ты был прав… про Жанку, — пробормотала я, отвернувшись к стенке. — Я видела фотографии, на которых она… занимается любовью с Камышевским.  

      — С этим придурком, который таскал тебя за волосы? – Арсен встал и стиснул кулаки. — Выходит, он еще легко отделался. Я всего лишь засветил ему в челюсть. Где эти фотографии?

      —  Они были у меня в руках. Я…  не помню.

      Арсен выскочил на крыльцо.

      — Нет ничего. Наверное, он забрал их. Постой… — Он вернулся на веранду. У него в руке была одна из фотографий. – Сука! Жалко, что не я ее прикончил. Послушай, зачем вы пускаете к себе в дом этого типа?

      Арсен перевел взгляд с фотографии на меня.

      —  Он… знакомый моей мамы. Кажется, она хотела выйти за него замуж.

      —  Хотела? Теперь уже не хочет, что ли?

      —  Не знаю.

      — Ладно. – Арсен брезгливым жестом швырнул фотографию на стол. – Теперь, когда мы с тобой  выяснили все в деталях, скажи мне: где Маргарита?

      — Поехала в Сухуми.

      — Она не поехала в Сухуми.

      — Откуда ты знаешь?

      — Мы вместе собирались туда поехать. Я прождал ее полтора часа.

      — Может, она уехала одна?

      — Нет. Ее не было среди пассажиров «кометы». Теплоход ушел рано утром. Я не думаю, чтобы она уехала теплоходом. Да и мы с ней накануне твердо договорились о встрече.

      — Марго бывает непредсказуема.

      — Это верно. – Арсен вздохнул. – Если бы не она, мне туго бы пришлось. Хорошая у тебя тетка.

      —  Знаю.

      — Ничего ты не знаешь. Она пустила меня к себе в комнату, хотя я вполне мог оказаться бандитом. Но она мне поверила, понимаешь? Сразу и безоговорочно. Я, можно сказать, обязан ей жизнью.

      —  Звучит напыщенно.

      — Ты ничего в этом не понимаешь. Бывают минуты, когда достаточно одного косого взгляда или невзначай брошенного слова — и ты готов полезть в петлю. Я так страдал из-за этой Жанки.

      —  Ее убийцу пока не нашли, — пробормотала я.

      —  Вряд ли его найдут. С кем только она не переспала!

      — Ты говорил, будто оставил в ее комнате пиджак с деньгами и документами, — вспомнила я. — Как тебе удалось выйти сухим из воды?

      — У тебя хорошая память. – Арсен улыбнулся мне вполне дружелюбно. —  Я побывал там еще раз. До прибытия милиции, естественно. И уничтожил все улики. Вплоть до отпечатков пальцев. Видишь, как я ловко умыл ментов? – Он нахмурился. — Правда, до меня там уже кто-то побывал. И этот кто-то разворотил ей, уже мертвой, живот. Садист настоящий. Это было жуткое зрелище.

      — Все эти дни ты прятался в нашем доме, — вдруг догадалась я. – В комнате у Марго. А она мне ничего не сказала.

      — Маргарита дала мне слово молчать. Я слышал, как ты рассказывала ей о свидании в крольчатнике.

      Он наклонился и быстро поцеловал меня в лоб.

      В этот момент на ступеньках веранды появилась мама.

      — Что вы здесь делаете? Кто вы? — набросилась она на Арсена. — Саша, что здесь делает этот мужчина?

      — Он мой друг, — сказала я. – Пришел меня навестить. Если бы не он, я бы осталась без скальпа.

      — Что еще за шутки? Саша, как тебе стыдно лежать в присутствии чужого мужчины? Господи, нельзя на полчаса отлучиться.

      Мама сняла шляпу и швырнула ее на кровать Марго. Я обратила внимание, что у нее дрожат руки.

      И тут мама заметила эту фотографию. Она побледнела и часто заморгала. Мне показалось, она сейчас расплачется.

      —  Откуда здесь это? Саша, я у тебя спрашиваю: откуда здесь это?

      —  Приходил Камышевский. Он хотел забрать фотографии.

      —  Здесь был Камышевский? Когда?

      Голос мамы звучал неестественно спокойно.

      —  Десять минут назад.

      —  Он что, спрашивал меня?

      Мама смотрела куда-то вдаль, на гору.

      — Он никого не спрашивал. Я не хотела отдавать ему фотографии. Тогда он схватил меня за волосы.

      По щеке мамы скатилась слеза. Она опустила плечи и побрела в свою комнату.

      — Этот тип похож на шизофреника, — пробормотал Арсен. – Видела бы ты, какая у него была зверская физиономия, когда он вцепился тебе в волосы. Такой может запросто убить.

      — Камышевский ненавидит Марго, — внезапно вспомнила я. – Она сказала, что ляжет костьми, но не позволит маме выйти за него замуж. Думаю, это Марго откопала фотографии.

  

 

 

                                                                                                *    *    *

      Мы обшарили весь город в поисках Марго. Арсен выпросил у спасателей бинокль и, взобравшись на вышку, внимательно осмотрел окрестности.

      — Мы даже не знаем, в чем она была, — я еще спала, когда Марго ушла. Кстати, я спала и когда она вечером вернулась.

      —  Мы сидели в кафе. Потом купались. Она нырнула и потеряла парик.

      —  Парик? Какой еще парик? – недоумевала я.

      —  Она говорит, что стащила его у твоей бабушки.

      —  Ничего не понимаю! Никогда в жизни не видела Варечку в парике.

      Арсен хмыкнул.

      — Маргарита обожает чудить. Мне больше нравятся ее собственные волосы, но прямые тоже ей идут.

      — Значит, это я вас видела в тот вечер.

      Мне казалось, я смотрю в разбитый калейдоскоп. Вместо того чтобы сложиться в узор, камешки валяются бесформенной кучкой. Марго и Арсен… Невероятно. А еще этот маскарад.

      — Я боюсь за нее. – Он опустил бинокль. – Она всегда рубит с плеча. Некоторые звереют, когда им в лицо говорят правду. В местную милицию обращаться без толку. Послушай, а, может, тот шизик что-то знает? Где он живет?

      Мы прокрались к дому, в котором Камышевский снимал комнату с отдельным входом, со стороны сада, прячась за лавровыми кустами. Он сидел в качалке на пороге и, судя по всему, дремал, прикрыв газетой лицо. Арсен громко кашлянул. Человек в качалке не шевельнулся. Тогда Арсен вышел из кустов и направился прямо к нему.

      — Где Маргарита? — спросил он, грозно возвышаясь над Камышевским. — Не прикидывайся идиотом. Я из тебя начинку вытряхну!

      Резким движением руки он сорвал газету. Я увидела обыкновенную дыню. Она лежала поверх скатанного матраца, который имитировал одетого в тренировочный костюм мужчину. Нижняя часть манекена была накрыта махровым полотенцем. Под ним оказались туго набитые сеном колготки в кружевных мини-трусиках.  

      —  Постой, кажется, я уже видел такое где-то… Черт! Ну да. Когда я обнаружил, что Жанку зарезали, я обо что-то споткнулся. Это были женские колготки, набитые сеном. И тоже в трусах. Этот тип настоящий извращенец. Я очень боюсь за Маргариту.

      …Она была в маминой гофрированной юбке и черной кофточке с люрексом. Я заметила пестрый кусочек материи сверху, с шоссе. Там были крупные камни, о которые разбивались волны и ни души. Ее волосы слиплись от крови, но она была жива и даже узнала меня. Арсен нес ее до шоссе на руках. Добрые люди довезли нас до больницы.

      — Сотрясение мозгла и рваная рана на голове. Судя по всему, она ударилась об острый край валуна, — сказал врач, оказавший Марго первую помощь. – Ваша родственница родилась в сорочке. И что это ей вздумалось купаться в таком неприспособленном для купания месте? А тут еще штормит. Будем надеяться, все обойдется. Но к ней пока нельзя. Ей сделали успокоительное, и она будет долго спать.

      Арсен повел меня в кафе перекусить. Мы молча жевали жесткий шашлык, запивали кислым местным вином. Я отупела от пережитого. В голове все время вертелась эта привязчивая мелодия  “Let It Be”.

      Внезапно Арсен стиснул мое запястье.

      — Я знаю, кто это сделал. Я разрежу этого типа на кусочки.

      — Так он тебе и дался. Да у тебя и доказательств нет. Она проснется и все нам расскажет.

      — Нет, я должен сделать это сейчас, по горячим следам. Иначе он успеет скрыться. Пошли. — Он потащил меня к двери. — Твоя мать послужит приманкой. Не говори ей о том, что случилось с Маргаритой.

      —  Но она все поймет по моему виду.

      —  Ничего она не поймет. Ей сейчас не до того.

      —  А если она спросит, где я была?

      — Мы втроем ходили в кино. Ты, я и Маргарита. Скажешь маме, что Маргарита скоро придет. Я спрячусь в саду.

      Мама сидела возле открытого окна. Она даже не повернула голову на звук моих шагов. На ней было все то же нарядное поплиновое платье с оборками, только теперь они все поникли, и платье казалось совсем будничным. Я подошла и обняла ее за плечи.

      — Доченька, прости меня, — прошептала она и потерлась щекой о мою руку. — Ты, такая чистая и невинная, оказалась замешанной в жуткую грязь.

      —  Она не пристанет к нам, мама.

      — Рита была права. Он ужасный человек. Но я не замечала этого. Меня так к нему тянуло. – Мама всхлипнула. – Чего я только не фантазировала про него!  И это было замечательно. Теперь у меня снова начнется  серая будничная жизнь.

      —  Ты еще влюбишься.

      —  Не хочу. Нет. — Мама решительно замотала головой. — Лучше жить без любви, тогда и разочаровываться не придется.

      —  Он больше не приходил? — как бы невзначай поинтересовалась я.

      — Два раза приходил. Но я приказала ему уйти. Стоял передо мной на коленях. Он сказал, что будет просить у тебя прощения. — Она горько вздохнула. — Говорит, не спал всю ночь, вот и нервы не выдержали. Он очень раскаивается в том, что причинил тебе боль. — Мама посмотрела на меня снизу вверх. У нее были заплаканные глаза. — Доченька, может,  он на самом деле стал другим, встретив меня? Как ты думаешь?

      Я неопределенно пожала плечами, хотя мне очень хотелось сказать маме все, что я узнала за последние несколько часов. Но я не имела права.

      —  Ты не возненавидишь меня, если я прощу Эдуарда?

      —  Нет, мама.

      — Рита на этом не успокоится. Она по-своему права, но ей не понять, что иногда любовь может сотворить с человеком настоящее чудо.

      Я поспешила отвернуться, чтобы мама не заметила моей ехидной ухмылки.

      —  Ты в это не веришь?

      —  Верю, мама.

      —  Опять он идет. Доченька, прошу тебя, оставь нас.

      Я столкнулась с Камышевским на тропинке возле крыльца. Он схватил мою руку и поднес к губам. Я вырвалась и нырнула в кусты.

      —  Я сделаю из него отбивную.

      Арсен решительно направился к дому, но я повисла на нем всем телом.  

      —  Он никуда от нас не денется. Пожалей маму.

      —  Он может сделать с ней то же самое, что сделал с Маргаритой.

      Я умоляюще смотрела на Арсена. Он нехотя вернулся в кусты.

      Между тем на веранде разыгрывалась настоящая мелодрама. Камышевский ползал у матери в ногах и рыдал самыми натуральными слезами. Она пыталась несколько раз его поднять, даже гладила по голове, но он все твердил:

      —  Мое место здесь, у этих ног.

      Наконец, он поднялся с пола и присел на краешек стула.

      —  Я прощаю тебя, Эдуард, — услышала я слабый мамин голос. – Но выйти за тебя замуж не смогу. Понимаешь, мне будет стыдно перед семьей, перед Сашей в первую очередь. Она видела эти фотографии. К тому же ты с ней поступил ужасно.

      — Я постараюсь ей все объяснить. Я был невменяем в ту минуту. Такое не повторится. Неужели ты совсем потеряла в меня веру, Женя?

      — Я верю, но… —  Мама встала и положила руку ему на плечо. — Оставь нас в покое, Эдуард. Прошу тебя.

      — Не могу! – Камышевский вскочил и заметался по веранде. У него это получалось красиво, как на сцене. – Я привязался к тебе всем своим существом. Я полюбил Сашеньку, я считаю ее своей родной дочкой. Даже к Маргарите я испытываю родственные чувства, хотя она и ненавидит меня. Надеюсь, со временем это пройдет.

      — Я никогда не выйду за тебя замуж, — слабым, но решительным  голосом заявила мама. – Никогда.

      — Тогда я погиб. Я скачусь на дно, вываляюсь по уши в грязи, превращусь в обыкновенное одноклеточное, каких на этом свете много. Мужчина, брошенный любимой женщиной, в ста случаях из ста превращается в полное ничтожество. Ты будешь жить со своей виной до гроба.

      — Давай расстанемся друзьями, без этих громких театральных фраз. Пожмем друг другу руки, скажем «спасибо» за то, что у нас было. И не будем поминать друг друга лихом.

      У мамы дрожал голос. Мне казалось, она вот-вот  расплачется.

      —  Нет! Женя, ты не имеешь права  толкать меня в пропасть. Спаси меня! Спаси!

      По лицу мамы текли слезы, но она даже не пошевелилась. Камышевский  подошел к ней сзади, обнял и зарылся лицом в ее волосы.

      — Подонок, — прошептал Арсен. – Он каждую ночь пробирался к вам в сад и просил твою маму впустить его к ней в комнату. Она ни разу его не впустила.

      — Откуда ты знаешь?

      — Я еще много чего знаю. – Он посмотрел на меня как-то странно. — Последнее время я страдаю бессонницей.

      —  Значит, ты видел, как я ходила в крольчатник в надежде встретить там…

      Он тронул мою руку.

      — Забудем это недоразумение. Тем более что скоро мы с  тобой станем родственниками. Смотри, кажется, этому проходимцу удалось охмурить твою маму.

      На веранде целовались. Это был страстный и очень красивый поцелуй, и я почувствовала, что у меня закружилась голова. Вдруг мама уперлась обеими руками в грудь Камышевскому и с силой оттолкнула его от себя.

      —  Прощай, — сказала она и добавила очень  тихо: — Навсегда.

      Она бросилась в свою комнату и щелкнула щеколдой.

      Камышевский вышел на крыльцо, потом спустился на тропинку, то  и дело оглядываясь на мамину дверь. Он постоял там минуты две и направился в сад. Он прошел  рядом с кустами, в которых прятались мы с Арсеном. Меня обдало волной какого-то незнакомого, резкого до тошноты запаха мужской туалетной воды.

      — Теперь уж он никуда от меня не денется, — сказал Арсен и поднялся во весь рост. — Какой негодяй. Твоя мама очень сильная женщина. Я восхищен ею.

      —  Постой. Он что-то задумал.

      Камышевский остановился под инжиром, где они вчера сидели с мамой на лавочке, достал из кармана моток бельевой веревки. Он держал его в вытянутой руке и смотрел на него  как зачарованный. Потом перекинул конце веревки через ветку инжира, уцепился за нее обеими руками и повис.

      — Представление продолжается, — сказала я. — Он знает, что мамино окно выходит как раз сюда.

      Тем временем Камышевский сделал петлю, просунул в нее голову. Теперь он стоял с петлей на шее и смотрел умоляющим взглядом на мамино окно.

      —  Даже по-настоящему повеситься не умеет, — комментировала я.

      — А он и не собирается. У меня руки чешутся помочь этому придурку отправиться на тот свет.

      —  Смотри! — Я вцепилась Арсену в локоть. —  Похоже, он не шутит.

      Камышевский уже придвинул лавку. Он влез на нее и с трудом выпрямился. Лавка была колченогая и шаталась из стороны в сторону, грозя в любую минуту опрокинуться. Он подтянул петлю повыше и закрепил веревку на ветке. Он проделывал все это, не спуская  глаз с маминого окна.

      — Клоун! – вырвалось у Арсена. — С каким удовольствием я бы выбил из-под него эту лавку!

      Камышевский выпрямился и протянул руки в сторону маминого окна. Лавка угрожающе накренилась и рухнула. Он повис в воздухе, отчаянно дрыгая ногами.

      —  Он задушится! Скорей!