​

      — Уже привезли?

      Наталья Кирилловна бросила жакет на руки Нине Львовне и осторожно открыла крышку рояля. Это был кабинетный «Бехштейн» выпуска 1917 года. Она мечтала о таком с детства.

      Рояль откликнулся густым до мажорным трезвучием. Потом сказал что-то по-рахманиновски  таинственно нежное ре минорным арпеджио. Наталья Кирилловна подвинула стул и вдруг сыграла Собачий вальс. Громко, весело. И захлопнула крышку.

      — Дура, — сказала она вслух. — Только и помнишь из всего, чему учили. Но рояль очень украсил собой гостиную. В нем будет отражаться пламя камина… Нужно купить подсвечники. Настоящие бронзовые подсвечники. Как в девятнадцатом веке. — Она говорила это вслух, хотя Нина Львовна уже  ушла. — Да, его, наверное, нужно настроить. После перевозки инструмент всегда бывает расстроен. Пережил революцию, войну, застой, перестройку. — Она вдруг рассмеялась и упала на диван. — Ну и что?  Напишу об этом роман. Непременно с детективным сюжетом. Рояль — немой свидетель убийств, грабежей и так далее. Только, пожалуйста, не вдавайся ни в какие дебри подсознательного, как ты сделала это в прошлом романе. Никто ничего не понял, а ты выпендривалась. Если пишешь ради денег, забудь о своих амбициях интеллектуалки. Вот так.

      — Наталечка, тут один тип приходил. Между прочим, если бы не он, грузчики  сломали бы заднюю ногу. Он говорит, что может настроить инструмент, — сказала за  чаем Нина Львовна.

      — Кто такой? — Наталье Кирилловне наконец удалось продумать вчерне очередной эпизод и она, набросав его канву, отключила ноутбук, который, она знала, действовал на нервы Нине Львовне прежде всего своим, как она выражалась, металлическим видом. — Я его знаю?

      — Вряд ли. Он появился здесь, когда ты была на Франкфуртской ярмарке. Сторожит дом у Литвиновых. Похож на бомжа, но разговор у него вполне интеллигентный.

      — Думаешь, ему можно доверить такой инструмент?

      — Он  сыграл «Метель» Листа. С моего разрешения, разумеется. Знаешь, вполне профессионально. Наверняка учился в консерватории. Сейчас такое время…

      Нина Львовна сделала неопределенный жест своей  сухонькой изящной ручкой.

      — Время никому не угождает. Это мы обязаны платить ему дань. — Наталья Кирилловна снова раскрыла свой ноутбук и сделала в нем какую-то запись. — Пускай зайдет. Ты знаешь, как с ним связаться?

      — Он дал номер своего мобильного. — Нина Львовна протянула Наталье Кирилловне клочок бумаги. — Нынче бомжи и те с мобильниками. А у меня от него голова болит. Я читала, он излучает какие-то волны…

      Наталья Кирилловна набрала номер, написанный на бумажке. Ответили сразу. Она  вздрогнула, услышав: «Антонов у аппарата».

      — Я по поводу рояля. Мне сказали, вы можете настраивать рояли. Я из двенадцатого дома…

      — Вы хотите, чтобы я к вам пришел? Когда?

      — Когда вам удобно. Чем скорее, тем…

      — Могу сейчас. Вас устроит?

      — Вполне. Я поздно ложусь спать.

      — Наталечка, а это не опасно? Каля уже спит. Может, это какой-то…

      — Ты же сама сказала, что он учился в консерватории.

      — Ну и что? Сейчас такое время…

      — Брось. Мне не терпится послушать, как он звучит. Я так рада, что купила его, ты представить себе не можешь.

    — Только когда тебе играть. Да и теперь каких только нет записей. Нажал кнопку — и наслаждайся себе. Правда, я тоже в молодости часто садилась за инструмент. Особенно когда к нам приходили гости. Тогда это было в моде.

      — Я и не собираюсь играть на нем. Хотя… Знаешь, на антресолях лежит столько старых нот. Еще Милка привезла  целую кучу. Перед тем, как уехать в Америку.

      — Милка это…

      — Двоюродная сестра Ильи. Тетя, ты помнишь Илью Печерского?

      — Конечно, Наталечка. — Нина Львовна почему-то смутилась. — Говорят, он уехал в Японию и там на него чуть ли не молятся.

      — Кто говорит?

    Нина Львовна неопределенно пожала плечами в розовой ажурной шали, которую связала сама, несмотря на ухудшающееся зрение.

      — Талантливый молодой человек. И очень целеустремленный. Правда…

      — Что?

      — Слишком ранняя слава часто лишает человека способности смотреть на себя со стороны и критически. Но, я думаю, эта его Изольда…

      — Я не уверена, что он на ней женился.

    — Ты вела себя тогда так наивно… — начала было Нина Львовна, но встретившись со взглядом Натальи Кирилловны, осеклась. — Ты была настоящая дворянская барышня.

      — Мне скучно участвовать в схватке, призом в которой является супружество. — Она почему-то вздохнула. — Мы бы уже давно осточертели друг другу. Это неизбежно.

    — Мы с Игорьком прожили душа в душу почти пятьдесят лет, и я до сих пор ощущаю возле себя пустоту. Если бы не ты, Наталечка, я бы, наверное, давно наложила на себя руки.

      — Перестань. — Наталья Кирилловна быстро вскочила и обняла тетку за шею. — Ты для меня так много значишь. Ты и…

      Залаял Сильвестр, и Наталья Кирилловна направилась к двери. Колокольчик почему-то не зазвонил, хотя она слышала, что за дверью стояли.

      — Проходите, — сказала она и распахнула дверь. — Вы Антонов? А как вас по имени-отчеству?

      — Сергей Васильевич. — Мужчина снял полушубок и остался в свитере и джинсах. В прихожей был довольно темный фонарь, и Наталья Кирилловна не смогла разглядеть его как следует. Много волос. Борода. — Можно пройти?

      — Да, конечно. — Она посторонилась, пропуская его в гостиную. — Мне сказали, вы хорошо играете. Я была бы рада…

     Она не докончила фразу. Потому что не знала, хотелось ей или нет услышать, как кто-то играет только для нее на  ж и в о м  рояле.

      Он  пробежался пальцами по клавиатуре.

      — Вы купили его у профессионального музыканта?

      — Мне сказали, он когда-то принадлежал скрипачу. Потом он умер, и на рояле  долгое время никто не играл.

      Мужчина аккуратно откинул верхнюю крышку.

      — Механика в полном порядке. И моль ничего не тронула. Похоже, здесь был склад нафталина. — Вы собираетесь на нем играть?

      —  Я давно не садилась… А в общем, почему бы и нет? — не без вызова сказала Наталья Кирилловна.

      — Сейчас домашнее музицирование не в моде.

      — Я всегда отставала от нее.

      Он вдруг повернулся от рояля и измерил ее внимательным взглядом.

      — Вы на самом деле хотите, чтобы я для вас сыграл?

      — А что в этом особенного? Если можете — сыграйте.

      Он подкрутил колки, пробежался из конца в конец по клавиатуре, потом взял несколько минорных аккордов. Рояль зазвучал слаженно и, как показалось Наталье Кирилловне, с явной покорностью тому, кто за ним сидел. Впрочем, она любила всякие замысловатые выражения и метафоры, за что ее уважали издатели.

      — Замечательный инструмент. Кто вам его выбрал?

      — Сама. По объявлению в газете.

      Он заиграл Элегию Рахманинова. Сбился на середине и стал импровизировать. У него это здорово получалось. Она забралась с ногами на диван и закрыла глаза. Она всегда любила музыку, у нее было много дисков с записями классики, которые она слушала почти каждый вечер. Но ей казалось, что все эти годы она испытывала настоящую жажду и сейчас утоляет ее большими глотками.

      — Как здорово! — прошептала она и открыла глаза. — Играйте же. Я вам заплачу.

   — Кажется, я нашел неплохую работенку. — Он усмехнулся. — Представьте себе, не откажусь. В наше время деньги зарабатывают даже в постели.

      Он стал играть Фантазию Шопена. У него был замечательный звук и великолепное рубато. Она давно не слышала  ничего подобного, хоть и бывала на концертах  известных современных пианистов.

      — Вы учились у…

      — Я самоучка. — Он  аккуратно закрыл крышку. — Думаю, на сегодня хватит. Уже поздно.

     Она засунула ему в карман полушубка тысячу рублей. Ей было неловко, когда она давала людям деньги за  оказанные ей услуги. Всегда казалось, что она дает мало, и человек на нее обижается. Он достал эту тысячу и перепрятал в задний карман джинсов.

      — Приходите завтра… — Она подумала и сказала: — к обеду. Мы обедаем в четыре. Вам удобно?

      — Приду. Нам нужно составить контракт.

      Он тихо прикрыл за собой дверь и заскрипел морозным снегом.

      — Наталечка, что ему от тебя нужно?

      Нина Львовна стояла на пороге своей комнаты при полном обмундировании. Хотя обычно в это время уже ложилась спать.

      — Ему? Ничего. — Она вдруг сбросила шлепанцы и стала кружиться босиком по ковру. — А мне нужно, нужно. Чтобы он играл мне каждый вечер. Шопена, Листа, Рахманинова, Шумана…

      — Господи, ты сошла с ума. Он все высмотрит, а потом они нас застрелят или…

      — Кто они?

      — Его дружки-приятели. Или подожгут дом.

      — Зачем, тетя?

      — По телевизору все время показывают, как грабят состоятельных людей, жгут их дома. И их самих. Иногда живьем.

      Наталья Кирилловна перестала кружиться, подошла к роялю и стоя сыграла вступление Второго концерта Рахманинова. Как ни странно, у нее хорошо получилось.

      — Представляешь, я помню, помню! Последнее время я столько забыла из того, что когда-то составляло смысл моей жизни. Ах, тетя, я живу совсем не так, как хочу. Почему?

      — Ты объездила полмира. Ты пишешь книжки, которые издательства хватают мгновенно. И платят за них хорошие деньги. О такой судьбе можно только мечтать.

      — Но я мечтала о другой… — Она закрыла крышку рояля и погладила ее поверхность. — Я ни о чем не жалею, но…

     — Пора спать. Завтра с утра приедет эта фрау, которая собирается переводить твой последний роман. В одиннадцать. Не забыла?

      — Тетя, а зачем мне все это? У меня ни детей, ни плетей. Деньги, деньги…

      — Тебе еще не поздно их завести. Правда, это такая морока.

     — Морока, морока… — Она снова сделала несколько па на ковре и замерла посредине комнаты. — Писать романы тоже морока. И любить морока. И ездить в поездки морока. И даже одеваться. Зачем? Можно лежать целыми днями в постели и слушать музыку.

      — Наталечка, тебе нужно выпить реланиум. Ты так возбуждена. Это я виновата. Черт меня дернул связаться с этим бомжем…

      Нина Львовна перекрестилась и что-то прошептала.

      — Он не бомж, тетя. О, об этом человеке можно написать целый роман. Разумеется, он не тот, за кого себя выдает. На то есть причины. Быть может, личного характера. Или же он совершил какое-то тяжкое преступление и теперь скрывается от… Нет, это так банально. Ненавижу банальные ситуации. Скорее всего он… захотел быть свободным от всех условностей, обязанностей и так далее. Живет сегодняшним днем. Ах, тетя, как я завидую ему.

      — Дуреха ты моя. Я давно говорю: брось все, на какое-то время, разумеется, и поезжай развеяться. Куда глаза глядят. На Ямайку, В Париж. В Венецию.

      — В этом есть определенная заданность. Я буду делать там то же самое, что делают все. И на третий день, если не раньше,  начну томиться. Вот разве что уехать к Вере на хутор… Но и там тоска. Нет, тетя, уж лучше я буду писать свои глупые романы.

      — Я не считаю их глупыми. — Нина Львовна обиженно поджала губы. — Детектив — это отдых для души. Тем более ты умеешь глубоко копнуть в плане психологии и…

      — Тетя, я копаю только там, где за это платят. Старатели не станут искать  золото, где его нет, понимаешь? Я нащупала свою жилу и…

      Наталья Кирилловна стала раздеваться, разбрасывая вещи по всей комнате. Оставшись в одних трусиках, сладко зевнула, потянулась и поплелась в ванную.

 

 

      — Может, заверим у нотариуса?

      Наталья Кирилловна посмотрела на Антонова не без иронии.

      — Как хотите. Но если вы будете платить мне каждый вечер, не вижу в этом никакого смысла. Тем более,  я потерял свой паспорт.

      — Сколько вы хотите?

      — В зависимости от времени. И от услуг, которые я буду вам оказывать.

      — Вы будете играть на рояле. Жиголо мне не нужен. Пока.

      — Все ясно. — Он посмотрел на нее серьезно. — Тысяча рублей в час. Пойдет?

      — Да. Сейчас я составлю договор…    

      — Не стоит. Мне кажется, вы не из тех, кто может надуть.

      — Кто знает. Люди идут на всякое, когда дело заходит о деньгах.

      — Это верно. Но…

      Он смотрел на нее слишком внимательно.

      — Хотите что-то спросить? Валяйте.

      — Вы многим пожертвовали ради своей карьеры?

      — Наверное. Свободой прежде всего. Очень часто мои дни бывают расписаны по минутам. Но… В общем, я втянулась.

      — Вы хотели сказать, что так оно даже лучше. Не успеваешь задуматься над тем, для чего все это.

      — В общем, да. А вы часто задумывались?

      — Пока у меня все было в порядке, не задумывался совсем. Или крайне редко.

      — Все в порядке — это, значит, карьера, деньги, счастливая семья?

      — Семья не может быть счастливой. Вы знаете это лучше меня.

      — Пожалуй. Но через это нужно пройти. — Она вздохнула. — Все проходят.

      — Да. Но не все выходят такими, как были.

      — Разумеется. Но я думала, мужчине легче пережить сердечные неурядицы.

      — Я тоже так думал. — Он тоже вздохнул. — Но кому это интересно?

      — Сейчас будем обедать. — Она встала. — Потом ко мне придет… редактор. Сегодня, наверное…

      — Я все понял. До свиданья.

      — Нет, вы должны остаться пообедать. Это входит в условия нашего контракта.

      — Я уже обедал. Спасибо.

      Она смотрела, как он шел по аллее к воротам. У него была легкая походка. Этот человек напоминал ей кого-то.  Она тряхнула головой. Такой же высокий, как…

      Она быстро раскрыла свой ноутбук и углубилась в работу.

 

 

   — Вы сегодня свободны. — Наталья Кирилловна вышла в прихожую с бокалом шампанского в руке. Дверь открыла домработница Каля. — Я могу вам заплатить за простой.

      — Я забыл свою записную книжку. Когда был у вас днем.

      Он уже стоял возле двери в гостиную.

      — Сейчас посмотрю на столе.

      Она поднялась в свой кабинет и вернулась с черной потрепанной книжкой в руке.

      — Это?

      — Да. Спасибо.

      Он стоял на пороге, вовсе не собираясь уходить.

      — Выпьете шампанского? — вдруг предложила Наталья Кирилловна.

   — С удовольствием. — Он снял полушубок. Под ним оказался совсем новый джемпер модной расцветки, из-под которого выглядывали белоснежные манжеты и такой же воротничок. — Давно не пил шампанское.

      Он взял бокал с подноса на маленьком столике и только тогда огляделся по сторонам.

     — Это Сергей Сергеевич, мой редактор, — сказала Наталья Кирилловна, кивая в сторону человека в очках, который развалился в кресле. — А это…

        — Я сторожу дом в этом поселке. Думаю, мне платят за это больше, чем вам в издательстве.

        Он сказал это без всякого вызова. Просто констатировал факт.

      — Вполне возможно. — Сергей Сергеевич удивленно посмотрел на Наталью Кирилловну, которая так и стояла посреди комнаты с бокалом в руке. — Экзотичный экземпляр. Предлагаю выпить за любовь. Свободную от предрассудков.

          — Она не может быть свободной, — сказал Антонов вполне серьезно. — Но выпью с удовольствием. За что угодно.

      Наталья Кирилловна наконец села на диван и машинально взяла из вазы апельсин. Антонов на какую-то долю секунды опередил Сергея Сергеевича. Он взял у нее из рук апельсин и стал чистить его лежавшим на подносе ножиком. Получился красивый цветок. Так чистил апельсины ее отец, когда она была совсем ребенком.

          — Спасибо. — Раз вы здесь, сыграйте нам что-нибудь.  Я хочу Листа. «Утешение».

       Он взял еще бокал с шампанским и пошел к роялю. «Утешение» прозвучало классически правильно, но как-то отстраненно. Он заиграл «Посвящение» Шумана, словно это было продолжение предыдущей пьесы.

      — Что за маскарад, Наташа? Ты же сказала, что это сторож.

      Сергей Сергеевич был чем-то расстроен.

      — Это не я сказала.

      — Но он ведь твой знакомый, — нарочито громким голосом сказал Сергей Сергеевич.

      Наталья Кирилловна приложила к губам палец и откинулась на спинку дивана. Она давно не слышала эту пьесу Шумана-Листа. Она сама когда-то играла ее. С ней было много связано.

      — Еще, — сказала она, когда смолк последний звук. — Вы играете «Мазепу» Листа?

      — Давно не играл. Но можно попробовать.

      Он сбился несколько раз.

      — Охота тебе слушать всяких дилетантов? Давай лучше поставим Горовица, — сказал Сергей Сергеевич.

      — Ты же знаешь, я не люблю Горовица. — Наталья Кирилловна сказала это назло Сергею Сергеевичу. — Он вовсе не дилетант.

      Антонов сыграл «Мазепу» почти безукоризненно в техническом плане, но без особого подъема. Наталья Кирилловна поняла каким-то чутьем, что ему мешает присутствие Сергея Сергеевича.

      — Браво, — сказала она, когда он кончил играть. — А теперь пошли ужинать.

      — Какой стол! — воскликнул Сергей Сергеевич, когда они вошли в столовую. — И что у нас сегодня за торжество?

      — Мой день рождения. — Антонов  усмехнулся. — А я совсем забыл. Спасибо вам, Натали.

      Наталья Кирилловна вздрогнула. Она сама не знала — почему. Антонов начинал ее раздражать. Кстати, и Сергей Сергеевич тоже. Ей вдруг захотелось остаться одной, поставить диск…

      — Сегодня день рождения одного человека, который оказал на меня большое влияние в юности. Я никогда не забывала об этом. Ему вряд ли это нужно. А мне…  Это нужно для меня.

      — Как романтично. — Сергей Сергеевич уже намазывал бутерброд черной икрой. — А я, честно говоря, считал тебя сугубо прагматичной женщиной. Прости меня, Наташенька.

      Он хотел поцеловать ее в щеку, но она отодвинулась. Это вышло инстинктивно.

      — Давайте выпьем за этого человека. За здравие, если он жив. Или за упокой, — сказал Антонов и поднял свой бокал.

      — Я уверена, он жив.

    — Ну, это очень просто выяснить в наше время. Поручи, если хочешь, мне, — сказал Сергей Сергеевич. — Он что, тоже из литературных кругов?

      — Это не имеет значения. В этот день я всегда пью за его здоровье.

      — Может, потому он до сих пор здоров, — сказал серьезно Антонов.

    Наталья Кирилловна выпила свой бокал до дна и сразу почувствовала себя пьяной. «С чего бы вдруг? — подумала она. — Теперь начну болтать всякие глупости».

      — Наталечка, мне сказала Виктория Самойловна, что Печерского не так давно видели в Москве, — сказала Нина Львовна, вертя в руке пустую рюмку из-под «Амаретто». — Приезжал ненадолго. Какие-то дела, связанные не то с квартирой, не то с чем-то еще. С ним была какая-то японка. Намного старше его. Возможно, жена.

      — А, какая мне разница? Все равно он совсем не такой, каким я… Словом, совершенно чужой человек.

      Наталья Кирилловна сделала широкий жест рукой, опрокинула пустой бокал в блюдо с семгой. И засмеялась. Ей на самом деле стало весело.

      — Был такой пианист. Илья Печерский, если мне не изменяет память. — Сергей Сергеевич снова занялся намазыванием икры. — Они так быстро гаснут, эти новые звезды. Что, он тебе нравился, Наташенька?

      — Забавно, но я… я вбила себе в голову, что влюблена в него. — Наталья Кирилловна сделала большой глоток шампанского и почувствовала, что совсем пьяна. Легко и беззаботно пьяна, как в самой ранней юности. — Я преследовала этого беднягу. Писала ему пылкие письма, дарила цветы. Причем, делала это инкогнито. Один раз даже надела маску и… В общем, прошла после концерта за кулисы и поцеловала ему руку. — Она откинулась на спинку стула и весело рассмеялась. — Глупая девчонка. Но было так… замечательно. Каждая минута, секунда, были наполнены каким-то смыслом. — Она снова приложилась к бокалу. — Меня хотели познакомить с ним, я согласилась, но в последний момент чего-то испугалась.

      — У тебя выскочил маленький прыщик возле носа, и ты сказала, что ни за что не пойдешь к нему в таком виде, — напомнила Наталья Львовна.

      — Да, тетя. Честно говоря, я боялась, что просто окажусь одной из многих. Я всю жизнь боялась стать одной из многих. Вы с мамой и бабушкой внушали мне, что я неповторима. Я уверовала в это и…

      Сергей Сергеевич наклонился и прошептал ей на ухо:

      — Стоит ли так обнажать душу перед… чужим человеком, Наташенька?

      — А почему бы и нет? — громко сказала она. — Я не могу обнажить ее в своих романах, потому что сейчас никто не хочет читать о… настоящей любви. Все обожают дикие страсти, секс, кровь…

       — Какую любовь вы считаете настоящей? — спросил Антонов, глядя на Наталью Кирилловну из-за высокой вазы с фруктами.

      — Уже не знаю сама. Мне казалось тогда, что секс превращает любовь во что-то пошленькое, недостойное тех высот, которых достигает музыка. Я вообще ненавидела слово «секс». И сейчас, кстати, не люблю его.

      — Но тебе наверняка должно нравиться сочетание «сексуальная женщина». Ты сама мне очень нравишься, Наташенька.

      Сергей Сергеевич поцеловал ей руку, потом локоть. Она подставила ему обнаженное плечо.

      — Целуй же. Раньше мне казалось, что я живу в коконе из музыки и своей любви. Я никому не позволяла себя целовать. Даже брать за руку. Одному парню заехала по физиономии только потому, что он взял меня за талию. Теперь же… Ха-ха-ха… Я стала настоящей богемной женщиной. Как Жорж Санд. Друзья так и называют меня.

      — Не наговаривай на себя, Наташенька. Ты чистая и очень честная в любви. У меня была возможность в этом убедиться, — сказал Сергей Сергеевич и обвел присутствующих многоговорящим взглядом.

      — Но я с тех пор никого не любила. Увлекалась, проводила время, расслаблялась.  Все это не затрагивало мою душу. Или почти не затрагивало.

      — Жаль, что вы не познакомились с этим человеком.

      Это сказал Антонов, и все взгляды устремились на него.

      — Вы думаете? А мне совсем не жаль. Я не умею потворствовать чьим бы то ни было капризам. Но тогда мне казалось, что я растворюсь в этом человеке без остатка. Глупо, правда?

      — Наталечка, все гении очень тяжелые в быту люди. К тому же они падки на женщин. — Нина Львовна раскраснелась от «Амаретто» и даже помолодела. — Они влюбляются в молодых девиц, от которых нет отбоя, они думают, что черпают вдохновение в постели с этими… девушками легкого поведения. Вряд ли бы ты смогла смотреть сквозь пальцы на похождения человека, которого так безумно любила.

      — Сейчас бы смогла. Но сейчас я уже не в состоянии раствориться до конца в ком-то другом.

      Она выпила еще шампанского и вдруг поняла, что наконец совсем свободна от своего прошлого. Это открытие ее радовало и огорчало одновременно.

      — И как долго вы испытывали к этому человеку столь необычное чувство?

      Это спросил Антонов. Он теперь не спускал с Наталья Кирилловны  своего блестящего взгляда. В нем было что-то неприятное для нее. И интригующее одновременно.

      — Трудно сказать. Лет пять, наверное. Да, я берегла себя для него пять с половиной лет. А потом узнала, что он собрался жениться на… В общем, не важно, на ком. К тому времени я закончила университет и поступила на работу в издательство. В общем, ничего особенного из себя не представляла. А та женщина была актрисой. Известной и довольно красивой. Да, она была очень красива. Я  страдала и… один раз наглоталась таблеток. — Наталья Кирилловна вдруг рассмеялась. — Я тогда была ужасно наивна. Еще мне очень хотелось спихнуть эту Изольду под поезд метро. Возможно, и спихнула, если бы представилась такая возможность. К счастью, не представилась.

      — Почему к счастью, Наташенька? — Сергей Сергеевич смотрел на нее восхищенно. — Какие страсти. Кто бы мог подумать. Прямо готовый сценарий для сериала. Я могу воспользоваться этим материалом?

      — Нет. У вас все равно ничего не получится. — Антонов сказал это, не отрывая своего взгляда от Натальи Кирилловны. — Будет махровая пошлость. Как и все вокруг.

     — С какой стати вы лезете в чужие разговоры? — Сергей Сергеевич встал, покачнулся и тут же сел. — Кто вы такой, спрашивается?

      — Такой же неудачник, как и вы. Только я не скрываю этого.

      — Наташенька, а что делает здесь этот… человек?

       Сергей Сергеевич пьяно икнул и с трудом сосредоточил на Наталье Кирилловне свой взгляд.

      — Он мой друг. Давнишний друг, — сказала она и сама удивилась своим словам.

— Мы не виделись много-много лет. Я сначала не узнала его. Я почти забыла о его существовании. Правда, где-то в подсознании осталось…

      — Вы ошибаетесь, мадам. Я не Илья Печерский, хоть и хорошо знал этого человека. Мы с ним учились у одного педагога.

      — Да, конечно. — Наталья Кирилловна села прямо и повела своими худенькими плечами, словно стряхивая с них что-то. — Вы не Илья. Но вы могли бы им быть. Или стать хотя бы на один вечер. Почему бы и нет?

      — Вы сказали, вам не нужен жиголо. Помните?

      — А вы умеете быть жиголо? Это довольно сложная профессия.

      Наталья Кирилловна сказала это не без кокетства.

      — Нужда заставит, и сумею. Работа как работа.

     — Наташенька, этот человек ведет себя непристойно. Ты должна выгнать его. — Сергей Сергеевич уже не делал попыток встать. — Ты стала очень неразборчива в своих связях.

      — Могу уйти. — Антонов встал. — Позвоните, когда буду нужен.

      — Постойте. — Наталья Кирилловна тоже встала. — Я хочу сказать вам… Давайте пройдем в гостиную.

    Он пропустил ее вперед. Она чувствовала спиной, что он идет не просто сзади, а в каких-нибудь полуметре от нее. Она вдруг почувствовала возбуждение.

      — Вы хотели мне что-то сказать?

      Он остался стоять, а она села на диван, красиво закинув ногу за ногу.

      — Я нравлюсь вам, не так ли?

      — Нет. У меня были  более красивые женщины. И вообще я не люблю богемных.

      — Но я вовсе не богемная. Я осталась в душе такой же, какой была двадцать лет назад. К сожалению, обстоятельства жизни…

      — Не сожалейте. У вас много поклонников. Это пьянит, верно?

      — Присядьте. Я не собираюсь к вам приставать. — Наталья Кирилловна похлопала рядом с собой рукой. — Вы на самом деле напомнили мне то, что я успела похоронить под толстым слоем житейской грязи.

      Он сел, но не на диван, а в кресло напротив. Он смотрел поверх ее головы.

      — Так вы знали Илью Печерского?

      — Да. И вас я вспомнил. Одно время я ходил на все его концерты.

     — Вы смеялись надо мной. Я была такой глупой и… неуклюжей. Помню, один раз шла по проходу с букетом и зацепилась за складку ковра. Упала во весь рост, рассыпала цветы.

     — Мы не смеялись над вами. Илья говорил перед концертом, что будет играть  для девушки с фиалками. Интересно, как вам удавалось достать фиалки в любое время года?

      — Обычно Илья играл весной. Летом я дарила ему ландыши. Зимой… Да, наверное гвоздики. Тогда еще не было такого обилия цветов, как сейчас. А вы не выступали на эстраде?

     — Только на классных вечерах. И то в самом начале учебы в консерватории. Я повредил палец, и он долго не заживал. Я потерял много времени.

      — Хочу шампанского.

      — Сейчас принесу.

      Он вернулся через две минуты с непочатой бутылкой и двумя чистыми бокалами.

      — Взял на кухне. У вашей домработницы знакомое лицо. Или мне показалось…

      — Вам ничего не показалось. Она  работала гардеробщицей в консерватории. У нее никого нет. Она теперь живет у нас.

      Он открыл бутылку и налил им шампанского.

      — С пьяной бабы взятки гладки. — Она выпила бокал до дна. — Но приставать к вам я все равно не буду. Не бойтесь. Я в постели холодна, как бревно. Правда, иной раз делаю вид…

      — Зачем?

      — Не хочу быть белой вороной, понимаешь?

      — Я сразу хотел на «ты». Это делает людей более откровенными.

      — Тебе хочется моей откровенности? Представь себе, мне самой сегодня ее хочется. А что тебе рассказать? Про своих любовников?

      — Что хочешь, то и говори. Я тоже достаточно пьян, чтобы понять тебя.

      — Нет, ты не Илья. Илью я бы узнала сразу. Даже с такой ужасной бородой. Зачем ты приклеил ее?

      — У меня изуродовано лицо.

      — Врешь. Ты кого-то убил или ограбил и скрываешься от ментов. Я тебя не выдам, не бойся.

      Он медленно отклеил усы, потом бороду. Наталья Кирилловна приглушенно вскрикнула и закрыла лицо ладонями.

      — Кто это сделал? — спросила она, не отнимая рук от лица.

      — Женщина, которую я бросил.

      — Почему ты не сделал пластику?

      Наталья Кирилловна отняла от лица руки и смело посмотрела на Антонова.

      — Делал дважды. Было значительно хуже. Теперь по крайней мере не тянет губы. Еще хорошо, что я был в темных очках.

      — Но ты не Илья, правда? Илья живет в Японии и… Да, на него там молятся.

      — Меня зовут Сергей Васильевич Антонов.

      — Врешь. Ты убил эту женщину, потерял паспорт и… — Она сделала неопределенный жест рукой и расплескала себе в подол шампанское. — Ты поступил не по христиански, но я тебя одобряю. Зло должно быть наказуемо. Его развелось слишком много.

      — Я ее не убивал. Она увидела меня и сама бросилась под поезд метро.

      — Это самый настоящий плагиат. Ты украл у меня мой лучший сюжет. Кстати, я почему-то так и не использовала его. Почему, а?

      — Ты осуществишь его в реальности.

      — Теперь уже нет. Какая мне разница, с кем спит или не спит мой редактор или на ком он женится? Этот еще не самый худший вариант. По крайней мере, знает, что некоторые женщины любят больше всего период ухаживания.

      — Ты собираешься с ним переспать?

      — Не знаю. Как получится. Бывает такое настроение, когда хочется повиснуть на шее у первого встречного.

      Наталья Кирилловна снова сделала неловкое движение, и теперь шампанское пролилось ей на грудь.

      — Но ты же была не такой. Или ты все придумала?

      — Ничего я не придумала. Я даже скрыла много. Как я ждала его возле дома, спрятавшись за куст сирени. Он входил в подъезд, и я целовала ручки, которых касались его пальцы. И не только ручки. Один раз я поцеловала след от его грязного ботинка. — Она тряхнула своими короткими волосами и звонко рассмеялась. — Ну почему бы, спрашивается, мне не написать об этом роман? Мой бывший возлюбленный стал грузчиком, сторожем, продавцом и так далее, а она теперь преуспевающая актриса, бизнесменша, писательница, наконец. Она любила его так, как я любила Илью. Они встречаются через двадцать лет. Она сразу его узнает, но делает вид, что… А он ее не помнит. Совсем не помнит. У него было столько поклонниц. Он был известным актером. Да, актером, потому что классическая музыка нынче не в моде, и никакой пианист не сравнится по своей популярности  с  самым последним телеведущим какого-нибудь пошленького шоу про секс в семейной жизни и так далее. Он влюбляется в нее. Или в ее деньги. Или и в то, и в другое. Так тоже бывает, правда? А она его отвергает. Грубо, цинично, с наслаждением. Как будто мстит за свое  прошлое. Но ведь оно у нее было таким чистым и светлым как раз благодаря этой любви. — Наталья Кирилловна всхлипнула. — И все равно в натуре женщины в определенный момент проглядывает настоящая садистка. Она его унижает… Он ее убивает. Душит. Тоже с наслаждением. Она не захотела тогда познакомиться с ним ближе, и его жизнь пошла наперекосяк. Он так считает, понимаешь?

      — Может, он и прав. Но только все-таки лучше спихнуть под поезд метро.

      — Я забыла, когда последний раз была в метро.

      — Это замечательно. Она спустилась в метро в первый раз за последние пять лет и у нее закружилась голова. Никто ничего не заметил.

      — А он потом окончательно спился и рассказывал своим собутыльникам, что его любила прекрасная женщина, которая из-за него бросилась под поезд, отравилась, удавилась, умерла от туберкулеза.

      — Это уже было. Сюжет для оперетты Оффенбаха, которую почему-то упорно называют оперой.

      — Ну и что? Существует определенный набор сюжетов, которые, кстати, использовал еще Шекспир. Как семь нот. Или сколько-то гамм. Забыла, сколько их.

      — Это не имеет значения.

      — Можно потрогать… твое лицо?

      — Да.

      Он даже не пошевелился.

      — Подойди ко мне. Я...  меня окончательно развезло.

      Он сел на диван. На расстоянии вытянутой руки от Натальи Кирилловны

      — Нет, я боюсь. Может, это тоже камуфляж?

      — Может быть. — Он усмехнулся, взял ее руку и приложил к своей щеке. — Очень гладкая кожа, правда? Мне пересадили ее с задницы. И бриться теперь не надо. Хочешь поцеловать?

      — Да. — Она закрыла глаза и потянулась к нему всем телом. — Я представлю себе, будто целую…

      Он резко отодвинулся, и она упала лицом на диван. Звякнуло стекло. Кровь смотрелась очень эффектно на белой коже дивана.

      — Зачем ты это сделала? — Он схватил ее раненую руку и стал слизывать капавшую кровь. — Очень глубокая рана. Там могло остаться стекло.

      — Ну и пусть. — Она смотрела на него совершенно трезвыми глазами. — Я представила себе, что ты несешь на руках мое бездыханное тело. Я ощутила твои руки на… моем теле. Я столько раз мечтала об этом.

      — Дешевка. — Он крепко стиснул ее запястье. — Нужно промыть ранку. И чем-то заклеить. Где у вас аптечка?

      — Пройдет.

      — Ты сделала это нарочно.

      — Нет. Я подумала, что… мне сейчас очень нужна жалость. И это получилось само собой.

      — Жалость бомжа. Я на самом деле бомж.

      — Знаю. И в этом виновата я. Отчасти.

      — Но я не Илья Печерский. И вообще ты выдумала того типа. Способный красавчик, которому невероятно подфартило. А тебе известно, что он спал со своим педагогом по специальности, и она тащила его на все конкурсы?

      — Завидуешь? — Наталья Кирилловна посмотрела на Антонова почти с ненавистью. — Я в это не верю. Она похожа на жабу.

      — Да, завидую. — Антонов выкинул на пол фрукты из хрустальной вазы, вылил туда бутылку джина и засунул в вазу руку Натальи Кирилловны. — Та тварь перепутала нас и плеснула кислотой в меня. Илье, как всегда, здорово подфартило.

      — Очень щиплет. Представляю, во что превратится моя рука. У меня завтра важная встреча.

      Он промокнул руку льняной салфеткой и умело перевязал другой такой же. Наталья Кирилловна вдруг почувствовала себя под защитой. «Почти за каменной стеной, — промелькнуло в голове. — Давно такого не было. А зачем мне это?..»

      Он налил им шампанского. Они выпили, не глядя друг на друга.

      — Я изменял ей. Мы еще не были мужем и женой. Честно говоря, мне не хотелось так рано жениться. Но я ее ревновал. Она была такой сексапильной… В какой-то период жизни секс начинает занимать все твои мысли. Музыка — это ведь тоже призыв к совокуплению. Только очень закамуфлированный. Разве нет?

      — Нет. Я никогда не представляла себя в постели… с Ильей.

      — Потому что ты была невинна. — Антонов вздохнул. — Я не знаю, как бывает с невинной девушкой. Я всегда имел дело только с развратными шлюхами.

      —  Они вешались тебе на шею и ты… тебе этого хватало. Разве ты не искал свой идеал?

      — Я всегда много занимался. С раннего детства. Это притупляло чувства. Я был амбициозен. Хотел быть первым среди первых. Поиски идеала помешали бы мне сделать то, что я сделал.

      — Наверное. Я стала тем, кем стала, когда выкинула из головы все эти глупости. Остались только воспоминания о них. Наверное, я все-таки напишу об этом роман.

      — Тогда у тебя ничего не останется. Даже воспоминаний.

      — Ты так думаешь?

      Она посмотрела на Антонова без удивления. Она сама думала точно так же.

      — Ты бы не узнала этого человека. Он здорово изменился. Я видел его в последний раз… два с лишним месяца назад. Растолстел и стал слишком респектабельным. Концертов больше не дает. Только записывает диски.

      — У тебя есть его диски?

      — Только старые. Соната Листа. Пятый концерт Бетховена. Сейчас он играет в основном современную музыку. Я не люблю современную музыку.

      — Я тоже, — сказала она машинально. — Никогда не любила. Илья говорил, что музыка умерла вместе с Рахманиновым.

      — Мало ли что говорил этот пижон! — неожиданно зло сказал Антонов. — А сам играл Прокофьева. И даже Шнитке.

      — Он был профессионалом. Профессионализм — это всеядность, понимаешь? Знаю  по себе.

      — Всеядность — погибель для души. Хотя верить в душу в двадцать первом веке это все равно что видеть смысл жизни в любви.

      — И все равно я бы хотела встретиться с Печерским. Ты наверняка наговариваешь на него.

      — Может быть… — Антонов прицепил усы и бороду, потому что в коридоре послышались шаги. — Это твой любовник.

      — Наташенька, ты совсем потеряла чувство приличия. — Сергей Сергеевич едва держался на ногах. — Кругом кровь. Вы занимались каким-то особенным сексом?

      — Шампанское, стекло, откровенности, разочарования, ревность. В общем, очень длинное название. Хочешь попробовать?

      — С тобой что угодно. — Он покачнулся и сел прямо в лужицу крови на диване. — У тебя очень холодная кровь, Наташенька.

      Антонов встал и направился к двери.

      — Я должна вам деньги, — сказала Наталья Кирилловна.

      — Вы мне ничего не должны.

      Он громко хлопнул входной дверью.

 

 

      — Девочка моя, он сказал, ты разрешила ему приходить и играть на рояле. Он занимался пять с половиной часов. Я нарочно засекла время.

      Нина Львовна хотела сказать что-то еще, но Наталья Кирилловна бросила на столик в прихожей шубу и стала быстро подниматься к себе.

      — Он сказал, что придет в восемь часов, — крикнула ей вслед Нина Львовна.

      — Скажешь, что я занята.

      — От этого человека не так-то просто отвязаться.

      Наталья Кирилловна остановилась на самом верху лестницы и сказала, не поворачиваясь:

      — Пускай поднимется ко мне.

      — Я боюсь, Наталечка, что он…

      Наталья Кирилловна уже закрыла за собой дверь и так не услышала, чего боится Нина Львовна.

      Она растянулась во весь рост на диване, закрыла глаза. Кружится голова. И поташнивает. Вчера слишком много выпила. Через две недели нужно отдать хотя бы черновой вариант нового романа. У нее еще и половина не написана.

      «Напечатают этот, потом следующий. Весной придется ехать на ярмарку в Болонью. Я там уже была пять, нет, шесть раз. Потом Чикаго… Наташка, ты превратилась в цирковую лошадку. Шаг влево — и прозвучит над головой хлыст. Ты сама этого добивалась. Тебе хотелось славы, денег… Да, да, хотелось. Чего хорошего в бедности? Считаешь эти проклятые рубли и обходишь стороной дорогие магазины. Я же ни у кого не ворую, правда? Люди обожают детективы. Это раньше нам навязывали, что читать, смотреть и так далее. Нет, так, как раньше, я бы уже не смогла. Садись-ка за работу, голубушка. И выкинь из головы…»

      Она вздрогнула, услышав входной звонок. Но заставила себя остаться на месте. Потом посмотрела на часы.

      Пять. Кто это может быть? Вроде бы она не назначала никаких встреч.

      — Наталечка, это к тебе. — Нина Львовна просунула в дверь свою аккуратную серебряно голубую головку. — Он говорит, что пришел попрощаться.

      Она сбежала босиком по лестнице. Он стоял возле рояля в гостиной. В костюме и модных ботинках. Он подстриг волосы и что-то сделал с бородой и усами. В общем, у него теперь был вполне цивилизованный вид.

      — Я должна вам… — начала было она.

      — Вы мне ничего не должны. Присядем. На пять минут.

      Она машинально опустилась на диван. Он сел рядом.

      — Болит рука? — вдруг спросил он и посмотрел на нее с сожалением и даже состраданием, как ей показалось.

      — Нет. Я была в поликлинике и мне сделали на всякий случай укол. Рана совсем не глубокая.

      — Я уезжаю.

      — Когда?

      — Сегодня. Сейчас. Уже приехал хозяин с новым сторожем.

      — Такая спешка… Это с чем-то связано?

      — С вами. — Он снова посмотрел на нее. Теперь без всякого сострадания. — Я  бы не хотел усложнять нам обоим жизнь.

     — Понимаю. — Она потянулась за пачкой с сигаретами на столике. Он осторожно вставил ей в губы сигарету, поднес зажигалку. — А вообще-то ничего не понимаю.

      — Я так и думал. Я принес вам фотографию настоящего Ильи. — Он полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда конверт. — Снимок позапрошлого года. Хотите взглянуть?

      — Не надо! — Она загородилась обеими руками. — Он мне совершенно чужой человек.

      — Тогда тем более взгляните.

      Она взяла фотографии. Это на самом деле был Илья. Почти такой, каким она его помнила. Только совсем седой.

      — Ему здесь лет тридцать, не больше. Сейчас ему уже…

      — Он замечательно выглядит, вы правы. У него есть все и даже больше.

      — Зачем вам это нужно?

      Он пожал плечами и засунул фотографии в конверт.

      — Может, не стоит спешить с отъездом?

      — Вы этого хотите?

      — Я не знаю, чего  хочу. Наверное потому, что когда-то я слишком хорошо это знала.

      — Меня разыскивает милиция.

      — За убийство той женщины, которая плеснула вам в лицо кислотой, приняв вас за Илью?

      — Нет. Я убил… еще одного человека.

      Она посмотрела ему в глаза. Но ничего не поняла.

      — И куда вы поедете? У вас  нет паспорта.

      — Пока не знаю. Мне обещали сделать паспорт. Самый настоящий. Я похож хоть немного на Илью Печерского?

      — Ростом. Руками. Манерой играть. Может, даже глазами. И походкой. Но я такая выдумщица…

      — Ты не будешь возражать, если я стану Ильей Печерским?

      — Я? А что скажет настоящий Илья?

    — Мне плевать, что он скажет. — Его глаза  злобно блеснули. — Он оказался самым настоящим дерьмом. Он сказал, я сам виноват, что эта тварь плеснула мне в лицо кислотой. Он не дал мне ни цента на операцию. Мои родители продали дачу и квартиру.

      — Ее звали Изольда? — неожиданно спросила Наталья Кирилловна.

      — Кажется. Он даже не прилетел на ее похороны.

      — Скажи: он когда-нибудь говорил с тобой обо мне?

      — Нет. У него было много поклонниц. Ты была лишь одной из них.

      — Врешь! — Она вдруг очень разозлилась. — Он не мог не думать обо мне. Я… Но ты никогда этого не поймешь. Тебя никто не любил так, как я любила Илью.

      — И слава Богу. Любовь сопливой девчонки, потеющей от волнения даже когда на нее смотрят. У меня были такие женщины…

     — Ты убил Илью. Она это знала и хотела за него отомстить. Она правильно сделала, что оставила тебя уродом на всю жизнь. Это еще страшней, чем смерть.

      — Страшнее смерти нет ничего. Поверь мне.

      — Его родители умерли, кузина эмигрировала в Америку. Он приехал в Россию как частное лицо. Продать квартиру родителей или пойти к ним на могилы. Он был гражданином России. Здесь он уже был никому не нужен. Там и подавно.

      — Тебе недаром платят деньги.

      — Нет, конечно. Я могу заявить на тебя в милицию. Кстати, у меня есть знакомые на Петровке.

      — Нет трупа. Нет и убийства. И вообще это никому не нужно.

      — Я заплачу им. Я назначу денежный приз за поимку убийцы Ильи Печерского.

      — И подскажешь им, где его искать. Это нечестно, мадам.

     — Неужели ты на самом деле был его другом? — Наталья Кирилловна почувствовала, что от нее словно осталась одна оболочка. Все, что было внутри, вынул и куда-то дел человек, сидевший теперь рядом с ней. — Нет, это все мое больное воображение. С какой стати тебе было убивать Илью Печерского?

      — Он продал квартиру. У них была роскошная квартира на улице Неждановой.

      — Знаю, — машинально кивнула она.

     — Он получил за нее много денег. В баксах, разумеется. Тогда были ограничения с вывозом валюты. Я вызвался ему помочь. Просто так, без всякой задней мысли. Он стал рассказывать, какой у него дом в Лугано, про свои творческие успехи, гонорары.  Он даже не поинтересовался, как и на что я жил все эти годы. А ведь я был его лучшим другом. Мы  выпили. Он быстро отключился. У него был порок сердца. Он умер во сне. Я должен был заявить в милицию, но меня попутали эти проклятые баксы. Я кинул труп в реку. В одном нижнем белье и без документов. Она догадалась об этом и…

      — Мне очень жаль, что я так долго ненавидела Изольду. Она удивительная женщина.

      — Она хотела, чтобы я поделился с ней деньгами. Она шантажировала меня, и мне пришлось… прибегнуть к крайней мере.

      — А кто плеснул в тебя кислотой? Отвечай! Только без всяких выдумок.

      Наталья Кирилловна невольно обратила внимание, что Антонов весь съежился.

      — Мы боролись, и он ткнул мне в лицо  бутылкой без донышка. Я залился кровью и озверел. Я не собирался его убивать. Он был таким же неудачником, как и я.