​

   -  Глупая жизнь. Бессмыслица.

   -  Ты не можешь так думать. Иначе...

   -  Я так не думаю. Сейчас не думаю.

   -  Не думай никогда. Без тебя в моей жизни не было бы смысла.

   -  Ты эгоистка.

   -  Да. Ты сам сказал, что все было устроено ради меня.

   -  Останься. Может...

   -  Нет. Терпеть так долго – и под самый конец все испортить. Ни за что.

   -  Я скоро приеду в Москву.

   -  Не знаю, захочу ли  увидеться с тобой там.

   -  Я хочу, чтобы захотела.

   -  Одна из многих... Самое горькое ощущение.

   -  Одна-единственная. До конца жизни.

   -  Я хочу, чтобы и потом тоже. Мне там будет одиноко.

   -  Потом тоже.

   -  Ты в этом не уверен.

   -  Уверен... Там все будет по справедливости. И ты меня спасешь от гнева Господа.

   -  Спасу. Только это... не грех. Или не самый большой грех, я уверена.

   -  Мама тоже успокаивала меня. Она считала, это передалось по наследству, а потому я не виноват.

  - Ты на самом деле не виноват. Просто не можешь быть виноватым. Ты сделал счастливыми очень много людей. Главное – меня.

   -  Мне сейчас кажется, я не смогу без тебя.

   -  Это пройдет. Очень скоро. Мне пора.

   -  Тебя отвезет Роби. А как ты доехала сюда?

   -  С одним... чернокожим, бывшим проповедником. Возможно, он вез наркотики, но нас ни разу не остановили. Он уверен, это потому, что я ехала к тебе.

   -  Ты бесстрашная.

   -  У меня не было выбора.

   -  Я бы прислал за тобой самолет.

   -  Это было бы... тривиально, что ли. Я столько всего вспомнила и передумала, когда ехала к тебе с этим Томасом. А Роби...

   -  Он мой родственник. Любит животных. Как и мы с тобой.

   -  Мы с тобой... Ни разу так и не осмелилась сказать «мы с тобой». Но мне очень нравится. Спасибо.

   -  Не спеши. Чего ты боишься?

   -  Себя боюсь. Словно выпустили воздух... и я куда-то падаю.

   -  Тебе нужно вздремнуть. Мне тоже.

   - Я спала в этой закусочной.  - Я показала на эмблему на майке.  -  Очень сладко и тревожно одновременно.

   -  Поспи в моем доме. - Он наклонился и поцеловал меня в лоб. - Та девочка, которой я пренебрегал в смиренной доле.

   -  Ты читал «Онегина» по-русски?

   -  Слышал много раз. Если бы я знал тебя так хорошо, я бы не стал...

   - Пренебрегать? По-английски это neglect, да? Странное слово.  Холодное и  безнадежное. Ты не мог мною пренебречь – ты просто меня не знал в мои лучшие годы. Длинные красивые волосы – это очень мало. Совсем ничего.

   -  Поспи. Если хочешь, я отведу тебя в спальню, где спала мама. Там больше никто не спал.

   -  Хочу. Ты посидишь со мной немножко?

   -  Сколько хочешь...

  Я держала его за руку и все время боялась заснуть. Мне казалось, будто меня поместили в вакуум, хотя дышалось легко и даже приятно. Но мне так хотелось выбраться из этого вакуума.

   -  Я люблю тебя, - прошептала я где-то на грани сна и яви. - Let me go, please...

​

​

​

   Кресло, в котором сидел он, было пустое, но в комнате вся атмосфера была пропитана им. Странно: я не слышала никакой конкретной музыки, но мне казалось, я слышу – нет, скорее ощущаю – ее всю сразу. И что я теперь на самом деле не одна из многих, а одна-единственная.

   -  Вы проснулись, мэм?  -  Роби появился откуда-то с подносом. - Кофе, чай? Может, мы с вами пообедаем?

   -  А где...

   -  У него срочные дела, мэм. Он просил вас его извинить.

   -  Понятно...

   -  Хотите принять душ или ванну?

   -  Пожалуй...

  Я долго стояла под душем, собираясь с мыслями и силами. Конечно, мне нужно уехать... Уехать... И больше никогда его не видеть. Почему? Ведь я совсем не разочаровалась в нем –  еще сильней очаровалась. Нужно уехать, уехать...

   - Вы замечательно выглядите, мэм. - Роби намазал маслом теплую булочку и протянул ее мне. - Прошу вас, скушайте. Вы осунулись с утра.

   -  Но мне это идет, ты сам сказал.

   -  Да, мэм. Вы красивая. Почему вы не хотите погостить у нас?

   -  Сама не знаю. Мне здесь хорошо. Очень.

   -  Вы боитесь остаться, потому что вам очень хорошо?

   -  Вероятно. Спасибо, Роби, я не хочу есть. Я спала часов пять, наверное. Я все на свете проспала. Как всегда. Помню, в семьдесят втором я просто сидела на скамейке в парке, а сестра оборвала мне телефон, потому что у нее был билет на концерт... О Господи, мне тогда казалось, что я... самое бесчувственное на свете существо. Ведь я даже не знала, что он приехал в Москву и будет давать концерты.

  -  Может, это потому, что тогда он играл хуже, чем обычно. Он сам так сказал. Он не любит вспоминать о тех концертах.

   -  Ты хороший, Роби. Ты заботишься о нем. Я тебе завидую.

   -  Мэм, вы...

  - Мне снился вакуум. А потом я сказала... Let me go. Мне на самом деле вдруг захотелось домой. Но сначала я сказала... сказала по-русски:  я тебя люблю. Как ты думаешь, он понимает по-русски?

   -  Понимает, мэм. Хотите, мы позвоним ему?

   -  Нет. Да. Или лучше... пусть все остается, как есть. Мы, русские, фаталисты. Знаешь, что это такое, Роби?

   -  Да, мэм.

   -  Мне очень нравится твое «мэм». И ты мне нравишься. Пусть все остается, как  есть...

   -  Если хотите, можем полететь на самолете.

   - Не хочу, Роби. Когда-то давно я встречала его в Москве. Одна среди многих. Это ужасное чувство. Я ненавижу с тех пор аэропорты.

   -  Да, мэм. Я тоже их не люблю. Мой отец разбился в самолете.

   -  Но тебе будет тяжело сидеть за рулем так долго...

   -  Не будет, мэм. Я люблю дорогу с детства. Всегда мечтал стать гонщиком.

   -  Ты поедешь только из-за меня.

   -  Мне хочется узнать вас поближе, мэм.

   -  Зачем? Вернее – почему?

   -  Вы мне понравились сразу. Наши женщины ведут себя совсем иначе В вас есть и робость, и неуверенность и что-то еще, что мне нравится. Вы все время подавляете в себе вашу женственность. Как будто стыдитесь ее. Мне это тоже нравится.

   - Может, и стыжусь. Последнее время мне не хочется никому нравиться. Ты понимаешь – как.

   -  Из-за этого вы нравитесь еще больше. Как и все загадочное.

   -  Но во мне загадочное только для... Вообще все только для него.

   -  И для самой себя, не так ли?

   - Я сама прогнала его, Роби. Это сделало мое подсознание, не разум. Откуда подсознание, ты не знаешь?

   -  От Провидения. Значит, от Господа.

   -  А мне кажется, от каких-то древних и дремучих сил, еще не подвластных Господу.

   -  Позвоните ему, мэм. Я вас соединю.

   -  Ты этого не хочешь, Роби. Ты уже представил себе, как я невольно вторгнусь в вашу жизнь и что-то нарушу в ней. Непременно нарушу. И в себе тоже что-то нарушу. И снова вернусь на землю. Понимаешь, Роби, мне уже не хочется связывать себя никакими земными узами. Но если бы он сказал мне твердо: сделай это, я бы повиновалась.

   -  Наверное, он думает так же, как и вы, мэм. Хотя, уверен, наша жизнь теперь будет несколько иной. Он ведь тоже загадка, мэм.

    -  Поехали. - Я резко встала. - Пошел дождик, да?

    -  И стало холоднее. - Он протянул мне какую-то вещь в пакете. - Это свитер. Он велел вам обязательно надеть.

    -  Его свитер?

   -  Наверное. - Роби достал из пакета свитер. - Он надел его всего раз. Вам будет как платье. Он сказал, вы можете взять его себе.

    -  Так и сказал? Вспомни, как он сказал. Пожалуйста.

    -  Да, мэм. Он сказал: «I would be glad Natasha take it».

    -  Ты очень искренний человек, Роби.

    -  Вы тоже, мэм. Вы еще больше, чем я.

    -  По-английски «вы» и «ты» звучит одинаково. А у нас есть разница. Очень большая.

    -  Я говорю вам «вы», мэм. Это звучит в подтексте. Я вас очень уважаю.

    -  Мне идет этот свитер, правда? В нем тепло и как-то... Не знаю, как это назвать. Ни по-английски, ни по-русски.

    -  Не называйте, мэм. Не надо. Я сказал вам неправду – он надевал его три раза. Этот свитер выбрала ему мама.

    -  И он отдает его мне?

    -  Она часто выбирала для него вещи. Этот свитер она подарила ему на Рождество.

    -  Спасибо, Роби. Я почти поверила в это. На какой-то миг совсем поверила.

    -  Но это правда, мэм.

   -  Да, Роби. Нас возвышающий обман, как сказал поэт. The lie that makes us happy, можно и так сказать. Мне все равно очень нравится этот свитер.

    -  Вы не  хотите оставить ему записку или какое-нибудь сообщение?

    -  Не хочу.

   - Но я записал ваш голос, мэм. - Он кивнул на похожий на портсигар предмет на столе, который я даже не заметила. - Если хотите, я все сотру или дам вам кассету.

    -  Не хочу... Впрочем, делай, как хочешь сам. Поехали наконец...

​

​

   Мы быстро выехали из дождя. Роби несся на космической скорости. Я попросила его открыть окно. В лицо ударил запах нагревшейся за день степи или как это называется у американцев, прерии. Запах был не такой, как у нас. Я пыталась запомнить его, сохранить в себе. Временами мне казалось, что я оставила сзади все и даже свое «я», и тогда мне хотелось вырвать у Роби руль и развернуть машину на сто восемьдесят градусов. Но я была робкой, Роби это правильно подметил. И очень неуверенной в себе. И в том, что такое счастье. Мое счастье.

   -  Может, повернем назад, мэм?

  -  Может... Постой, Роби. Ты представляешь меня в вашем доме? В его доме? Я даже не знаю, где что лежит и так далее.

   -  Вам это не нужно, мэм.

   -  Я плохо играю на рояле и не смогу, когда он захочет, составить компанию в четыре руки.

   -  Он очень редко играет с кем-нибудь, мэм.

   -  Что я буду делать целыми днями? Ухаживать за цыплятами, как мама Элвиса?

   -  Вы будете украшением нашего дома, мэм.

   -  Ты не думаешь так, Роби. Нет. Но все равно спасибо тебе.

   -  Он рассказывал мне о вас. Да, точно рассказывал.

   -  Вряд ли.

   -  Но у меня такое ощущение, будто я давно вас знаю.

   -  Ты видел меня в страшном сне.

   - Нет, мэм, с юмором у вас сейчас не получится. - Он посмотрел на меня сочувственно. - Неужели вы никогда никого не любили, кроме...

   -  Трудно сказать. Так – не любила. Было одно увлечение. Возможно, потому, что этот человек тоже музыкант.

   -  Вы красивы, мэм. Я это искренне говорю. Наверное, вам хотелось любить, но вы себя... пересиливали, что ли.

   -  Совсем немножко. Тот, кого я хотела любить, очень быстро бледнел в сравнении. И я возвращалась в обитель своей души. Как высокопарно я выразилась, а? Прости.

  - Вернемся, мэм. - Он вдруг съехал на обочину и остановил машину. - Теперь я буду говорить «ты», то есть подразумевать это в уме. В сравнении со мной ты настоящий ребенок в своей душе. Мы можем позвонить твоим родителям и все объяснить. Они поймут тебя.

   - Наверное. Отец поймет. Он очень полюбил Вана. - Я прикусила язык. Произнеся вслух его имя, я почувствовала, как из меня стала вдруг уходить решимость, а вместе с ней силы противостоять желанию остаться. - Если бы мне было хотя бы на десять лет поменьше.

   -  Ты будешь жалеть. - Он медленно выехал на дорогу. - Но ты позвонишь нам, и мы пришлем за тобой самолет.

   -  Зачем я нужна тебе, Роби? Скажи честно?

   -  Сам не знаю. Где-то на уровне подсознания я подумал о том, что женщина в нашем доме, к тому же русская и с такой удивительной биографией, снова возбудит интерес и привлечет внимание всей Америки. Но ему вряд ли нужно внимание. И  хлопоты, с ним связанные. Это ужасно осложнит нашу жизнь. И все равно мне хотелось бы, чтобы ты у нас погостила хотя бы несколько дней.

   -  Все немного не так, как я себе представляла. В своих мечтах. Но лучше, чем могло быть в реальности. Все было просто здорово, и я чувствовала себя очень счастливой. - Я разговаривала сама с собой, забыв про Роби. - Но так было только потому, что мы оба знали о скором расставании. О том, что совсем скоро снова будем жить каждый своей жизнью. Мне нет ни места, ни роли в его доме. Точно так же, как ему нет в моем деревенском. И не было никогда. Я имею в виду реальность, а не свои мечты. Я буду продолжать мечтать... И буду продолжать жить своей прежней жизнью.

    Мне казалось, мы летим над землей – Роби был удивительным водителем. Я вдруг стала испытывать от езды прямо-таки физическое наслаждение. Мне хотелось все время говорить ему: «Скорей, скорей», и я с трудом сдерживала себя. Но, кажется, он понимал меня без слов. У него был красивый – мужественный и в то же время мягко очерченный - профиль, изящные, но сильные руки. Какой-то стороной души я порадовалась тому, что его окружает красота. Но тут же противно заныло сердце.

    -  Я немного ревную, Роби, - прошептала я. - Даже, наверное, много.

    -  Это нормально. Я тоже. Но я боялся признаться в этом даже себе. Ты смелей меня.

    -  Я робкая и неуверенная в себе. Робкая да, но уверенная, очень уверенная. Правда ведь, Роби?

   - Да. Робость придает тебе особое очарование. Я никогда не встречал робких женщин. Может, это русская черта характера?

    -  Может. Но у нас теперь модно перенимать все ваше. Так что эта черта скоро станет настоящим раритетом.

    - Ты молодец. Ты правильно все понимаешь, - сказал он, думая о своем. - Любая другая на твоем месте... поступила бы иначе.

    -  Ты не любишь женщин, Роби.

    -  Я обжегся. Дважды. Я вкладываю очень много в понятие «любовь».

    - Мне... мне на самом деле это нравится, Роби. А что бы ты сделал, если бы я оказалась... любая другая?

    -  Все, чтобы она не смогла причинить ему боль.

    -  Не говори о ней, хоть ее, я думаю, и не существует.

    -  Одна пыталась. Говорила, что любит его всю жизнь. Тоже русская.

    -  Лучше бы ты не рассказывал мне об этом.

    -  Все было иначе. Совсем иначе. Он попросил меня заняться ею.

    -  Сейчас он тоже попросил тебя заняться мною?

    -  Я сам предложил свою помощь. Он не знал, как с тобой поступить. Хотел, чтобы ты все сама решила.

    -  Я решила правильно.

    -  Наверное. Нет, ты не сравнивай себя с той девушкой.

    - У нее были длинные волосы и она сказала, что о ее любви к нему в России написали роман.

    -  Откуда ты знаешь?

    -  Догадалась.

    -  Он быстро понял, что она самозванка.

    -  Когда это было?

    -  Около года тому назад. Она сказала, что узнала о смерти его мамы, бросила все и прилетела в Штаты.

    -  Может, она сказала правду?

   -  Ему перевели эту книжку. Он понял, что... В общем, та девушка была не при чем. Эта книжка о другой девушке. Скорее о тебе, чем о ней.

   -  Она долго у вас жила?

   -  Она жила в отеле. Они вспоминали московских знакомых – у них оказалось много общих знакомых. Она привезла от них подарки и письма.

    -  Я приехала с пустыми руками.

    - Она ему быстро надоела. Играла на рояле, бегала по дому, всем восхищалась. Говорила, что у нас как в музее.

    - А я ничего не заметила. Помню только цветы. Нет, и их не помню. Я словно ослепла на какое-то время.

   -  Он хвалил, как она играет на рояле. Он всех хвалит – такой у него характер. Сказал мне: «Сделай так, чтобы она уехала. Она самозванка».

    -  Так и сказал?

    -  Да. Она каждый день посылает на его сайт приветы и прочую ерунду. Почему ты никогда не прислала ни строчки?

  - Однажды прислала. Просила музыку для своего фильма. Он дал согласие. Почти моментально. Видишь, я тоже корыстна в своем роде. Мне так хотелось, чтобы там звучала «Маха» в его исполнении. Я тогда была просто влюблена в эту «Маху». А как зовут эту девушку?

   -  Как и тебя. Но она...

   -  Она меня моложе и красивей, я знаю. Когда-то я тоже думала, что смогу завоевать его своей красотой.

   -  Она хотела другого.

   -  Чего же?

  - Чтобы он помог ей сделать карьеру. Привлечь к ней внимание своим романом со знаменитым на всю Америку человеком. Кто-то  написал про это в газете, и к нам стали приставать журналисты.

   -  Ты переживал, Роби.

   -  Я держал ситуацию под контролем. Это моя прямая обязанность.

   -  Ты и сейчас держал ее под контролем, Роби, - сказала я утвердительно.

   -  Только поначалу. Потом я оставил вас одних, если ты помнишь.

   -  Нет, Роби, я ничего не помню, кроме...

   -  Она все время пыталась от меня отделаться.

   -  Как он ее называл?

   -  Натали. Она сама так попросила ее называть.

   - Меня так называют в деревне пьяницы, которые приносят рыбу моим кошкам. - Мне вдруг стало приятно и тепло на душе, когда я вспомнила их. - Я для них почти королева.

   -  Она говорит, что забросила музыку, хотя подавала большие надежды. Что-то в ней сломалось, что ли.

   -  Бедняжка.

   -  Тебе на самом деле ее жаль?

   -  Немного. Можно и ревновать, и жалеть одновременно.

   -  А я ее не люблю. Если бы я не верил в Господа, я бы сказал, что ненавижу ее. Если бы ты видела, как она к нему липла.

   -  Не видела. Я... ничего не хочу видеть.

   -  Ты смотришь только внутрь себя.

   Он сказал это, как мне показалось, с осуждением.

   -  Ну да. И люблю только себя. За то, что люблю его всю жизнь.

   -  Ты ему изменяла.

   -  Всякая плоть... Ты сам знаешь, что это такое. И все равно я подчас ненавижу себя за это. Если бы я пришла к нему чистой, любящей, готовой на любые жертвы. Пришла и сказала, что люблю без оглядки. - Я невольно улыбнулась. - Как много я стала говорить. Прости.

   -  На самом деле эту самозванку зовут Карина. Когда он узнал об этом, он совсем потерял к ней интерес.

   -  А у него был к ней какой-то интерес?

   -  Возможно, из-за имени. Ему всегда нравилось имя Натали.

   -  Я могу показать тебе свой паспорт. Меня на самом деле зовут...

   -  Я знаю. Я много всего про тебя знаю.

   -  Давно?

  - Я наводил справки об этой самозванке и наткнулся на информацию о тебе. Там даже есть твоя фотография. В тельняшке и с длинными волосами.

   -  Но у меня нет своего сайта, а эта фотография всегда хранилась в альбоме. Вместе с фотографией...

   -  Там вы тоже вместе. Смотрите друг на друга так, будто кроме вас двоих никого и ничего на свете не существует. Красиво смотритесь.

   -  Я бы хотела, чтобы мы на самом деле так смотрели друг на друга.

   -  Я узнал тебя сразу.

   -  И все благодаря этой... Карине. Он видел эти фотографии?

   -  Да. Он попросил напечатать их. Вернее, это одна фотография. И выдержки из твоего дневника.

   -  О Господи, зачем я не послушалась своего шефа?!

   Это вырвалось из меня настоящим воплем.

   -  Мы можем вернуться.

   -  Я тоже самозванка, Роби.

   -  Думаешь, я не читал Достоевского?

   -  Если бы не ты, он бы ей поверил и...

   -  И ничего бы не было. Как и с тобой.

   -  Все было. Все...

   -  С ней он тоже пил шампанское. И становился перед ней на колени.

   -  И называл моим именем...

   -  Нет. Он называл ее Натали. Она купалась в бассейне. Она то и дело купалась в бассейне. У нее короткие ноги, между прочим. Не то, что у тебя.

   -  А я не догадалась искупаться в бассейне. Не захотелось почему-то. Хотя я обожаю плавать.

   Он посмотрел на меня лукаво. Как вдруг его лицо сделалось серьезным.

   -  В бассейне утонул его друг. Самый любимый.

   -  Да... Правда, я забыла об этом.

   -  Она не знала. Она слишком молодая, чтобы знать, какой бывает горькой память.

   -  Ты ей не сказал об этом.

   -  Она бы и слушать меня не стала. Она обращалась со мной как с прислугой.

   -  Роби, ты... ты не попробовал за ней поухаживать?

   -  Она ударила меня по щеке, а потом сама вдруг хотела соблазнить.

   -  Ты не соблазнился.

  -  Зря ты так думаешь. Мне иногда нравится с женщинами. Им со мной тоже. Женщины очень развратны по своей натуре. Это они предлагают нам всякие... мерзости.

   -  Как хорошо, что ты называешь это «мерзостями».

   -  Ты их попробовала?

   - Не смогла. Но... Мне хотелось когда-то узнать о жизни все.

   -  Зачем?

   -  Назло себе. И по пьяному делу. Зато знаю теперь, что это на самом деле мерзко.

   -  И ты давно не спишь с мужчинами?

   -  Сплю. Регулярно сплю. - Мне вдруг стало смешно. - У меня есть кот. И не один. Они приходят ко мне в постель каждое утро. Иногда ночью. Кошки не приходят. Интересно, почему?

   -  А со мной ты бы не хотела заняться любовью? Тогда бы получилось, как будто это он...

   -  Нет. Ничего бы не получилось. Ты тоже не хочешь этого, Роби. Ты решил меня проверить.

   -  А если я начну к тебе приставать? Неужели сумеешь устоять?

  - Попробуй. - Я достала газовый баллончик, который сунул мне в сумку шеф уже в дверях. - Но лучше не надо. Ты мне нравишься, Роби.

   -  Ты мне тоже. - Мне показалось, будто он вздохнул с облегчением. - И как женщина.

   -  Ты не такой, каким пытаешься себя изобразить. Иначе бы он...

   -  Он такой же наивный, как и ты. Откуда ему знать, какой я?

  - Но если ты его по-настоящему любишь, ты не станешь причинять ему боль. Все тайное когда-то становится явным, помнишь?

   -  Ты всегда такая или  у тебя сегодня звездный час?

   -  Я стараюсь. Иногда получается. Но ты правильно сказал про звездный час.

   -  Прости. Я ужасно нервничаю. Весь день.

   -  Из-за меня?

   -  В какой-то степени. Хотя я понял, что ты делаешь все так, как  хорошо тебе. Только тебе.

   -  Мне кажется, так поступают все. Практически без исключений.

   -  Но кто-то умеет жертвовать собой ради другого. Ты не сумеешь это сделать, верно?

   -  Жертва – это...  да, это что-то малопонятное и весьма расплывчатое. Как сказал один герой или антигерой русской литературы – сапоги всмятку. Soft-boiled boots. То есть, полная бессмыслица. Потому что потом... В общем, плохо бывает и тому, кто жертвует, и тому, ради кого жертвуют. Невыносимо плохо.

    -  Ты никогда ни чем не жертвовала?

   -  Думаю, что нет. Если я делала добро, из-за этого в чем-то отказывая себе, я делала это только потому, что мне так хотелось. Потому что я любила себя за этот поступок, понимаешь? Любовалась собой как бы со стороны.

   - Но несколько часов назад ты пожертвовала многим. Ты  теперь любуешься собой?

   -  Я потом в себе разберусь, ладно? Тем более что ты не годишься в психоаналитики. И ты что-то не досказал про эту... Карину.

   - Она залезла ко мне в постель, и он узнал об этом. Я сам ему сказал. Она выпила снотворное. Целый пузырек. Идиотка. Был бы такой скандал, если бы я вовремя не сориентировался.

   - Ты не такой простой, каким показался мне сначала, Роби. Нечто подобное ты рассчитывал сделать со мной, не так ли? А я... приняла все за чистую монету. В том числе и твои уговоры погостить. Я успела полюбить тебя, Роби.

   -  Простите, мэм. Откуда мне было знать, какая вы? Но как вы догадались, что я вам не все рассказал?

   -  Когда ты сказал, что она купалась все время в бассейне. Ты дал мне понять, что она соблазняла тебя. Это интуиция. Бывает, она подсказывает мне удивительные вещи.

   -  Но про фотографию я вам не соврал. Ваш дневник был на английском. Но я понял, что вы писали его по-русски.

  - Когда как. Я начала его в пятнадцать, когда плохо знала английский. Я выучила английский только потому, что думала... В общем, я хотела, чтобы он стал моим родным языком, понимаешь?

   -  Вы прекрасно говорите по-английски, мэм.

   -  Но он не стал мне родным языком. Сама не знаю – почему. Зато музыка стала. Хоть я сама давно не садилась за рояль.

   -  Мэм, простите меня, ладно?

   -  В общем и не за что, Роби. Я знаю: он смотрел из окна сверху, когда мы садились в машину. И вообще все время был рядом. Думаешь, я это не чувствовала?

   -  Сейчас я не думаю так, мэм.

   -  Мне казалось, я слышу его дыхание. Наши сердца отныне бьются в одном ритме, это он так сказал. Но все равно... что-то здесь не так. Неужели все только из-за того, что мы познакомились поближе, уже каждый прожив длинную жизнь?

   -  И из-за того, что вы не умеете жертвовать. Вы считаете жертву чепухой, дерьмом. Может, вы и правы, но зачем заглядывать в будущее? Вы не умеете жить сегодняшним днем, мэм.

    - Ты тоже не умеешь, Роби. Это редкий дар. Тем более что я всегда жила не в настоящем, а в своей мечте.

    -  Можно заехать вон в тот ресторанчик. Мне нужно заправиться.

   - Как скажешь. - Я закрыла глаза и почувствовала, что меня укачало. Совсем как в детстве, когда я ездила с родителями по нашим изрытым колеями грунтовым дорогам. Сейчас окружающий мир казался мне незнакомым и таким же таинственным, как в детстве. - Хорошо, - сказала я и потянулась.

   -  Вы совсем лишены чувства страха, мэм.

   -  А чего мне бояться? Или нужно?

   -  Вы в чужой стране, с чужим человеком. Быть может, он ваш лютый враг.

   -  Ну и что? Вряд ли тебе захочется заняться со мной любовью против моей воли. А больше я ничего не боюсь.

   -  Я могу сказать ему...

   -  Он не поверит. Ни за что. Но ты лучше не делай этого, ладно?

   -  Я не знаю, что я сделаю. - Он открыл мою дверцу, и я, попытавшись встать, упала ему на руки. - Вам плохо, мэм?

   -  Вовсе нет. Мне хорошо. Я как пьяная. Извини меня, Роби.

​

​

​

      Я что-то ела, вернее, пыталась есть, полулежа на мягком диване в небольшой комнате. Роби сидел напротив и улыбался мне.

   -  Нужно отдохнуть. И тебе, и мне. - Он лег на диван напротив. - Вздремнуть хотя бы часика два.

   - Согласна. - Я чувствовала, что засыпаю. Он выключил свет, и комната оказалась залитой лунным светом. Луна была полная и очень яркая. Я давно не видела такой луны. Последнее время, мне казалось, луна стала меньше и тусклее. Она была точно такой в тот год, когда я полюбила. Мне было пятнадцать с половиной, и я была наивной девчонкой, уверенной, что прикосновения и даже невинные поцелуи в лоб или в щеку  тоже  измена. Я увертывалась даже от поцелуев отца, а потом матери и сестры... Мне хотелось сохранить свежесть ощущения от прикосновений для него, только для него. Зато я с удовольствием подставляла руки, шею, плечи луне и испытывала почти физическое наслаждение от ласки ее света. Мне снова захотелось этой ласки. Я встала и выглянула в окно. Поле, деревья поблизости, пахнет ночной фиалкой и еще какими-то цветами, которые растут у нас тоже. Петуния, что ли... Или декоративный табак. Окно легко открывается. И совсем бесшумно. Я встала на подоконник и спрыгнула вниз, в прохладную  мягкую траву. Я была босиком и в одной майке, которая доходила почти до колен. Я не помнила, когда сняла джинсы.

      Ни души вокруг. Тишина, если бы не шоссе вдалеке, по которому проносились время от времени машины. Нет, вовсе не тишина – кто-то стрекочет в кустах, какая-то птица по-русски просит пить, еще какая-то говорит – на английском и, вероятно, самой себе: - dream, dream... Спать, мечтать – по-английски звучит одинаково. Есть нюансы в употреблении, но птица наверняка их не знает. «Буду, буду мечтать, - отвечаю ей. - До самой смерти. И потом тоже буду...» Интересно, где я? Это Техас или уже какой-то другой штат? Мне нравится, как это название звучит по-русски – перевели неправильно, но красиво. Они говорят «Тексис». Техас – это как будто по обе стороны дороги шумит высокая рожь или пшеница, а за ней раскидистые деревья, а под их сенью всегда звучит Третий концерт Рахманинова... Но тут нет ни ржи, ни деревьев, потому что это Тексис... Зато пахнет изумительно, и луна ласкает очень страстно. Я таю от ее ласки. Луна может меня ласкать, потому что это она сказала мне: «люби – и будешь самой счастливой на свете». Я самая счастливая на свете. Мне так хорошо сейчас... Я должна сказать кому-то об этом. Но только не Роби, только не Роби... Это противоестественно, что я еду в одной машине с Роби, поверяю ему невольно свои тайны, слушаю его... Лучше бы я возвращалась назад с Томасом. Возле того дерева кто-то стоит. Нет, не может быть, не может...

    Мой нос уткнулся во что-то мягкое, спину обхватили сильные руки. Я прижимаюсь всем телом и вдруг перестаю дрожать и чувствую себя такой сильной, такой...

     -  Теперь ты никуда от меня не денешься. Я ждал тебя долго.

     -  Ты ехал за нами?

     -  Я прилетел в Талсу, оттуда совсем близко

     -  Что  будем делать?

     -  Эта ночь наша. Она только началась. Целая ночь.

     -  Но мы не похожи на Ромео и Джульетту. Правда, мне еще лучше из-за того, что   не похожи. Роби говорит...

     -  Тебе не нравится Роби.

   - Нравится. Это противоестественно, верно? Но я ничего не могу с собой поделать. Хотя он все время грозился подставить меня.

     -  Не посмеет. Он видел, как ты мне дорога.

     -  Дорога? Я так давно мечтала это услышать. Как хорошо, что я сбежала от тебя.

     -  От себя ты не сбежишь.

    - И не собираюсь. Я словно под балдой, хотя  никогда не пробовала никакую балду, кроме алкоголя. А что если Роби нарочно угостил меня...

     - Забудь о Роби. Есть ты и я. Роби тут не при чем. Это все мы оставим здесь, на земле.

     -  Думаешь, там мы будем вместе?

     - Думаю...  Нет, уверен. Иначе... иначе зачем все это? Какое счастье прикасаться к тебе, гладить по голове, обнимать. Как будто все в самый первый раз.

     -  Все на самом деле в самый первый раз. И у тебя, и у меня.

     -  Ночь будет длинная. Я хочу запомнить каждое ее мгновение.

    - Моя юность пролетела как один миг, но в него вместилось столько... счастья. Нет, это не то слово. И восторг не подходит. Экстаз слишком приземленно, правда?

     -  Наслаждение. Это было сплошное наслаждение.

     -  И борьба. За то, чтобы оно длилось как можно дольше.

     - Я хотел тебе много сказать. Почему-то забыл показать твою фотографию в тельняшке.

     -  Мне рассказал о ней Роби.

     - Он вряд ли бы тебя пустил, но я почему-то проснулся рано и больше не смог заснуть. Внутри была  тревога...

     - Канал связи, который я так долго настраивала. Интересно, как давно он действует между нами?

     - Давно... Мне снилась девушка с толстой книгой в руках. Свеча на подоконнике... Или луна. Такая, как сейчас.

  - Я читала ночами Библию на английском, которую мне подарила подруга. Читала и представляла себе, как произносишь эти слова ты, как молишься на сон грядущий, осеняешь себя крестным знамением. Она цела у меня по сей день. Но я виновата, очень виновата: тебя  я любила больше, чем Иисуса.

    - Еще я видел какой-то странный сад и холмы над ним. Ночные тени... Я долго помнил эти сны. Когда они снились мне, у меня все получалось, как я хотел, на концерте. Или почти все.

   - Моя робость и застенчивость сгубили меня. Я всегда боялась тебе помешать. Хотела помешать, но боялась. Я не умею бороться. Мне казалось с детства, что все должно прийти ко мне само. Потому я и потеряла тебя.

    - Ты никогда не потеряешь меня. Я сам тебя найду.

    Бред... Да это же самый настоящий бред. Меня укачало и... я столько пережила за несколько часов.

   Я выскользнула из его рук – они вдруг ослабли – и очутилась на земле. Он стоял, заслонив от меня луну. Я вдруг поняла, что ни о чем не могу думать, и вообще с головой происходит что-то странное. Во сне мы забываем, что у нас есть голова и мы можем думать.

    Это сон...

    -  Но я всегда любила только ту часть тебя, которая была обращена к музыке. Я очень быстро поняла, что мне нужна только эта часть. Что она моя, только моя... До остального мне было мало дела. Поначалу было – и я страдала... Но очень скоро поняла, что то все не твое,  что его навязал тебе этот грязный мир. Ведь мне он тоже много всего навязал. И почти все из этого я презираю... Мне хочется и там, после жизни, любить тебя свободной любовью. Знаю, там не будет плоти, но воспоминания о ней наверняка будут нас какое-то время искушать. Здесь, на земле, от плоти слишком многое зависит. Там так не будет. Иначе это было бы несправедливо. А я верю в справедливость мира Иисуса Христа. И он прекрасен, этот мир. Самые лучшие ощущения, которые мы испытываем здесь, на земле, долетели до нас оттуда...

     Меня вдруг пронзила острая боль – все тело, каждую клеточку. Я услышала свой собственный душераздирающий крик. Он отлетел от меня и понесся на стремительной скорости вверх, в залитое луной пространство. Я попыталась лететь вслед за ним, но была накрепко прикована к земле собственным телом. Я закрыла глаза. Под самым ухом настырно стрекотала цикада. Почти так, как дома, жаркой июльской ночью под моей верандой. Но она звучала почти на пол тона ниже, то есть фальшивила, как струнная группа в плохом оркестре. Мой крик был уже где-то далеко, быть может, достиг луны – она вдруг сморщилась на моих глазах, затянулась дымкой... Я одернула майку – мне  стало холодно и очень легко. Вскочила с земли. Вокруг ни души. Я самый настоящий лунатик, это болезнь, я слышала, нечто вроде помешательства разума. Но знал бы кто, каким интересным и сговорчивым становится наш собственный разум во время подобного помешательства. Я побрела в сторону облитого лунным светом дома, который вероятно, был нашим отелем. Я наступала на свою тень, я с удовольствием давила ее – мне нужно было дать выход какой-то злой энергии, вдруг меня обуявшей. Зачем я здесь? Кольку не послушалась. Голос своего разума в трезвом состоянии тоже отвергла. Пришла по душу самого тонкого и деликатного человека в мире... Все должно остаться так, как было. Как было... Зачем вторгаться в чью-то жизнь, тем более, что ничего уже не хочешь менять в своей... Я влезла в единственное раскрытое окно, легла на пустую растерзанную кровать. Всхлипнула и провалилась в тяжелый черный сон.

 

 

     - Эй, вставай наконец. Сколько можно спать?  Ты обещала сводить меня в музей. Помнишь? Ну, что же ты? Открывай дверь! Открывай! Ты  живая?..

     Я бросилась к двери, как была, в пижаме. Коля стоял при полном параде и от него благоухало этой ужасной туалетной водой «Жюль».

    - Дай мне одеться... Слушай, какое сегодня число?

    - Двенадцатое. Автобус подадут к четырем. Я уже собрал вещи...

    - Какой автобус?

    - Мы сегодня улетаем в Москву. Ты что, остаешься?

   - Нет... – Я только сейчас заметила под пижамой ту самую майку, в которой... Впрочем, я очень смутно помнила то, что со мной было, когда я была... в той майке. – Нет, конечно. – Я почему-то вздохнула. – Значит, я...

    - Как ты съездила? Повидала кого хотела?

    - Наверное. Да, конечно. – Я села прямо на ковер, потому что подо мной вдруг подкосились ноги. – Я... ты не знаешь, как я сюда попала?

    - Ты что, напилась? – У Кольки были веселые полные любопытства глаза. – Хороша, мать.

   - Я пила шампанское. – Я вдруг увидела  перед собой отчетливо, как Ван... Нет, даже в мыслях трудно выговаривать это имя. Неужели я все испортила своим глупым вояжем? Неужели?...

   - Да что с тобой? Ну, напилась – с кем не бывает? – Коля пытался поднять меня с ковра. – Если не хочешь, никуда не пойдем. Попьем здесь кофе или чай. Я сейчас принесу.

   Он вышел, а я растянулась во весь рост на ковре и вдруг расслабилась совсем. Меня охватила сладкая истома. Как будто бы я... будто бы он... мы... любили друг друга. А ведь я в своих мечтах даже никогда с ним не целовалась. Но ведь когда мы пили шампанское он меня поцеловал... В щеку... Слегка в губы... А зачем сильно и больно? Зачем эта дурацкая страсть-секс?.. Вообще зачем все так глупо придумано?.. Где я была?.. Что я делала?..

    - Еще не оделась? – Коля принес снизу кофе в своем термосе и целую гору горячих пончиков. – Ну, садись, выпей кофе. Там внизу этот твой... знакомый негр шатается. Что-то хотел мне сказать, но я не понял ни бельмеса.

    - Томас?

    - Наверное. Ты ведь с ним ездила?

    - С ним. – Я усмехнулась. – И с ним тоже. Я сейчас спущусь и спрошу у него...

    В дверь робко постучали. Я вскочила и в мгновение ока распахнула ее.

    - Ты в порядке? – было первыми словами Томаса.

    - В порядке. А что?

    - Я ждал тебя. Ты прилетела на самолете?

    - На ковре-самолете. – Я вдруг громко рассмеялась. – Как в сказке.

   - Я рад, что у тебя все в порядке. – Он громко вздохнул. – Прости меня. Я на самом деле перед тобой виноват. Вот твои деньги.

    Он протянул триста долларов.

     - Почему так много?

     - Они твои. Возьми – и все. Я так хочу. До свидания.

     Он развернулся и почти побежал в сторону лифта.

   - Разве ты не с ним приехала? – допытывался Коля, наливая в бумажные стаканчики горячий черный кофе.  – Ты прилетела самолетом?

     - Ну и что, если самолетом? Меня укачивает в машине.

     - Все ясно. – Ему ничего не было ясно, о чем говорил его удивленный взгляд. – Кажется, мне придется лететь в Москву одному.

     - Кажется. – Я удобно устроилась в кресле, поджав под себя ноги, как в детстве. – И чего еще тебе кажется?

     - Что ты... какая-то слишком счастливая. И растерянная, что ли.

    - Может, ты прав. – Я расстегнула пижамную кофточку  и стала гладить майку. – Нравится? Приобрела в отеле. На память.

     - О чем?

     - Об Америке. О том, что побывала в Техасе.

     - А еще о чем?

  Колька  никогда не был навязчивым, за что я ценила его больше других своих работодателей. Его теперешнее любопытство было, как я догадалась, неотъемлемым свойством его творческой  натуры. Я как никто это понимала.

    - О том, что я лунатик. Что мне уже много лет и пора успокоиться. Еще о том, что я никогда не успокоюсь.

    - Хочешь шампанского?

    - Но ты ведь завязал с выпивкой. – Я все поняла, но притворилась дурочкой. – Хочу. Очень хочу.

    - Я угощаю.

    - Я не буду пить одна.

    - Я выпью ради такого случая.

    - Какого?

    - Ну, это почти невозможно объяснить.

    - Все-таки объясни.

    - Это ничего не изменит в наших с тобой отношениях.

    - Разве в них  нужно что-то менять?

    Я посмотрела на Кольку. Еще раз. Моложе меня лет на десять. Нравится женщинам. Умен. Деликатен.  Но мне все это зачем?  Просто секса я не хочу. Никогда не хотела, так сказать, по случаю. Настоящая идиотка. Берегу себя для вечности, что ли...

    - Мы с тобой знакомы сто...

    - Ну да.

   Я сделала большой глоток кофе. Откусила от пончика. Не тесто, а настоящая  синтетика. Как и вся Америка. Вся ли?..

   - Ты...

   - Ты обещал шампанское.

   - Сейчас принесут.

   - Пускай сначала принесут, а потом все остальное.

   - Ты можешь когда-нибудь быть серьезной?

   - Очень редко. Была на пароходе, если ты помнишь.

   Он вскочил как ужаленный и стал ходить взад-вперед по комнате.

   - Я художник, как ты знаешь, и меня всегда привлекала красота. Неужели это так трудно понять?

   - Не трудно. Но зачем?

  Официант принес шампанское и бокалы. Это было очень дорогое шампанское. Французское, скорее всего. В Техасе я пила какое-то другое.

   - Мы подходим друг другу. Даже Егор сказал...

   - Ты что, собрался посвататься? Пойдем лучше в музей.

   - Никуда мы не пойдем. Пей шампанское.

   - Расхотелось. – Я налила в свой бокал кофе. – Мне нужно прочистить мозги.

   - А я выпью.

  Он пил шампанское долго, трогательно смакуя вкус. Я почувствовала к нему жалость. Но ведь я никогда не делала ни малейшей попытки ему понравиться. И была с ним всегда сама собой.

   - Коля, я...

   - Ты... Ты такая естественная. А они все пускают в глаза пыль.

   - Я тоже ее пускаю, уверяю тебя.

   - Неправда. Мы с тобой были в пяти поездках. Я все вижу.

   - И что ты видишь?

   - Я часто думаю о тебе.

   - Спасибо.

   - Я предоставлю тебе полную свободу, понимаешь?

   - Зачем ты в таком случае хочешь на мне жениться?

   - Кто тебе это сказал?

   - Извини, если я возомнила слишком много о себе.

   - Я на самом деле хочу на тебе жениться.

   - Я еще не развелась со своим прежним мужем.

   - Ну и что?

   - Да ничего особенного. Разведусь – и буду совсем свободна. Как в юности.

   - В старости не нужна свобода. Нужна поддержка, опора.

   - Я не смогу быть чьим-то плетнем. И вообще я старше тебя.

   - Я убавил себе возраст, если тебя волнуют подобные проблемы.

   - Знаешь, кофе на самом деле хорошо прочищает мозги. Зачем ты отпустил меня?

   - Не жалей никогда о том, что сделано. Начни жизнь с чистого холста.

   - Я не художник и у меня нет в запасе чистого холста.

   - Послушай, подумай обо всем  хорошенько. Я ведь не собираюсь трясти тебя за душу.

   - Я буду думать очень долго. Всю жизнь, может быть.

   - У меня есть капиталы. Открою свое издательство. Буду издавать все твои книги.

   - Николай и Наталья. НН. Кто их будет читать?

   - Такие же лунатики, как ты. Лунатички.

   - Ты  пытаешься мне льстить, но я совсем лишена тщеславия. Зато у меня гипертрофированный ужас перед неволей.

   - Ладно, оставим этот разговор. Нам еще лететь часов двенадцать. Там и продолжим.

   - Я боюсь высоты. Могу  со страха не оценить твой юмор.

   - Это скорее слезы. Разве ты не помнишь тот день в Венеции?

   - А что я должна помнить?

   - Ты со мной во всем соглашалась, а я  нес всякую влюбленную чушь.

   - В Венеции особенный воздух.

   - Ты ничего не помнишь...

   - Помню кислую малину в пластмассовой коробке. Или это было в Болонье?..

  - В Ферраре. Ты рассказывала про Леонору Д Эсте, читала на английском Байрона и купила в музыкальном магазине «Годы странствий» Листа.

   - Мне не понравилось исполнение, и я подарила диск подруге.

   - Скажи: ты его видела?

  В его глазах теперь появилось что-то еще, кроме чистого любопытства. Как у моего бывшего мужа в период ухаживания, когда я заводила пластинки молодого Вана Клиберна.

   - Видела... – Я зажмурила глаза и подумала, что это скорее всего был не сон и не лунатическое помешательство. – Видела – и все. Больше ничего.

    -  Я видел, как тебя вел, обняв за плечи красивый молодой парень. В пятом часу утра.

    - Ты ждал меня в холле?

   - Я волновался за тебя и не мог заснуть. Он сам открывал дверь в твою комнату. Он пробыл в ней тридцать пять минут.

    - Ты сказал, что предоставишь мне полную свободу.

    - Я говорю это как твой шеф. Потом все будет иначе.

   - Прости, я забыла. Так это Роби надел на меня пижаму... Я теперь вспомнила: мне ужасно хотелось вытянуться на чем-то мягком, помечтать, как в юности, досмотреть сны... Обожаю смотреть сны.

    - Твой Томас сказал, что этот Роби – голубой.

    - Томас выучил русский? Браво!

    - Он остановился по пути в том же мотеле, что и вы. Вы гуляли при луне. Обнимались.

    - Ну да. Роби сделал мне предложение. И сказал, что предоставит полную свободу.

    - Прекрати.

  - Почему же? И дал время подумать. Он приедет в аэропорт за моим ответом. Если я скажу «да», тебе придется лететь в Москву в обществе Галины и наших толстых теток с кофрами из американских уцененок. Вас будут шмонять и здесь, и в Шереметьево. Правда, я могу отдать тебе свои книги и диски – и ты окажешься вне всякого подозрения с точки зрения контрабанды, зато тобой могут заняться психологи и...

    - Хватит словоблудить. – Он резко встал.

    - Ты думаешь? А вот я не в состоянии сложить два и...

    -  Я твой шеф, между прочим. Вожу по заграницам, живем в дорогих отелях...

    -  Обедаем в забегаловках, ездим на автобусе. Но я всем довольна, представляешь?

    - Я больше с тобой никуда не поеду.

    - Поедешь с Галей. Перышко в...

    - Ага, заело. Все  равно все уверены, что мы вместе спим.

    - В Болонье я слышала твой храп через стенку. Словно мы на самом деле...

    - Прекрати! – Я никогда не видела  Кольку таким раздраженным, даже злым. – Пять лет я вздыхаю возле тебя. У меня раньше были женщины, много женщин, а теперь я... О тебе все время думаю, вот и все.

    Он даже вспотел, и я невольно прониклась к нему состраданием.

    - Послушай, я уже не гожусь... для этого дела. Для постели,  хочу сказать.  Мне  скоро пятьдесят.

    - Всем когда-то исполняется пятьдесят.

    - Ты человек состоятельный. Можешь кого угодно...

    - Хочешь сказать, купить за деньги? Но я хочу того, что не покупается за деньги.

    - В музее сегодня, кстати, бесплатный вход. Пошли, а? – Я дотронулась до его руки, и он отдернул ее, как от огня.

    - Дура. Какая же ты непроходимая дура.  Я вот сейчас повалю тебя на кровать и...

   - Если бы хотел на самом деле, уже повалил. – Он смотрел на меня как-то странно, и я струсила. – Коля, дорогой, я дорожу твоей дружбой, понимаешь?

    - Своей халявной работой, вот ты чем дорожишь. Весь мир посмотрела за мои деньги.

    - Больше не буду. – Я вздохнула. – Прости.

    - Меня Егор давно предупредил, что ты с большими закидонами.

    - Я сама ему об этом сказала.

    - Он что, тоже к тебе приставал?

    - Егор, в отличие от тебя, любит молоденьких. Сам знаешь.

    - Но тут особый случай.

    - Вовсе нет. Все тот же волшебный яд желаний.

   Мне стало тепло, когда я произнесла эти слова. За долю мгновения я пережила свои сладкие сны минувшей ночи. За мной раньше никогда не наблюдалась эта лунная болезнь, которую обессмертил Беллини в своей опере «Сомнамбула». Я слышала, это болезнь гениев. Отец в молодости был лунатиком, ходил по крыше... У меня, наверное, случился приступ от сильного потрясения.  Видела я или не видела... Вана? – Я огляделась по сторонам, в надежде увидеть тот самый свитер, который дал мне Роби.

    - Чего ты ищешь?

   - Свитер. Ночь была холодная, и мне подарили... – Я осеклась. – Тот парень, который меня привез. Наверное, мне все приснилось. Но тогда где я встретила этого Роби? Постой, постой, в той закусочной был один белый тип, который...  Нет, это не он. Не он. Я должна увидеть Томаса.

    Я быстро натянула джинсы, стащила на ходу  кофточку от пижамы.

    - Обуйся, - услышала я голос Коли, когда уже была в коридоре.

   Томас сидел возле стойки и пил кофе. Я села рядом, и Харви тут же поставил передо мной чашку горячего кофе и тарелку с пончиками.

    - Доброе утро. Довольна своей поездкой? – спросил он, как-то уж больно хитро улыбаясь.

    - Да. – Я чуть не поперхнулась кофе, который оказался очень горячим. – Спасибо Томасу. И тебе, Харви.

    - Тебе тоже, - сказали они оба чуть ли не в унисон.

    - Что, на самом деле...

    Харви приложил к губам палец.

    - Понятно.

    - Не то, что ты подумала.

    - А что?

  - Слишком много хочешь знать. – Он вдруг достал из-под прилавка бутерброд с зернистой икрой. – Или ты предпочитаешь паюсную?

    - Обожаю черную икру. – Я с наслаждением уплетала бутерброд, вдруг почувствовав, какая тяжесть свалилась с моей души. – Русская икра, русские спекулянты. Уж не те ли самые бабки, которые тут выступали и...

    - Может, и они. – Харви загадочно подмигнул. – Какая разница?

    - Так это был спектакль в честь дураков. А я еще...

    - Дуракам везет. – Томас многозначительно хмыкнул. – Такой парень тебя охмурял. А ты его по мордасам.

    - Когда? – изумилась я. – Ты хочешь сказать, Роби...

  - Вовсе он не голубой. Это я нарочно твоему шефу сказал, чтобы он не злился. Он  чуть всю мебель в холле не переломал.

   - Когда? – настаивала я.

  - Не помнишь? В мотеле. Когда вы только вошли. Он вдруг присмирел, как овечка. Всю ночь ходил туда-сюда и спрашивал про тебя. А ты выпрыгнула в окно – и была такова.

   - Да... Томас, а ты видел, с кем я была?

 - Я видел, как ты танцевала на лужайке. У меня аж дух захватило: прямо ведьма языческая. Но красиво так, соблазнительно.

   - Я была одна?

   - Откуда мне знать? Там вокруг деревья, длинные тени. Наверное, тот, с кем ты была, не хотел, чтобы его видели.

   - Ты его, значит, не видел?

   - Не видел, не видел. А ты повидалась со своим дружком?

   - Кажется... Но я теперь ничего точно не знаю.

   - То есть, как это?

   Оба смотрели на меня так, словно я была совсем голая.

    - Томас, а ты знаешь этого Роби?

   - Видел пару раз, когда был в Форт-Уорте. А кто он такой, не имею представления. Он что, накачал тебя наркотой? Вот сучий сват.

    - У нас говорят сын. Нет, кажется.

    - Кажется?

    - Точно нет. Но я пила много шампанского.

    - Мог туда подмешать.

    - Зачем? Не вижу никакого смысла. Я уже не в том возрасте, чтобы кого-то соблазнить своим телом.

    - Зря ты так. – Томас хмыкнул, как мне показалось, обиженно. – Меня вот соблазнила. А почему его не могла? Ты очень экзотичная женщина. Где же он успел тебя подцепить, этот проныра?

    - На лужайке, где я мечтала о... Сам знаешь, о ком.

    - Я так и знал, что ты слишком робкая, чтобы пройти к нему.

    - Роби тоже так сказал. Но на этой лужайке мне было так хорошо...

    Харви и Томас многозначительно переглянулись.

    - Нет, я не совсем сумасшедшая. Немножко. Так, для собственного удовольствия.

    Я вдруг сникла. Захотелось домой. К родителям на хутор. Захотелось переплыть  через Дон и развалиться на горячем песке под пахнущими терпкой горечью вербами. Захотелось снова хлебнуть своего волшебного яда.

 

 

   Самолет задерживался с вылетом. Это был Эр Франс и стюардессы болтали на своем языке, разнося прохладительные напитки. Я поняла из отдельных реплик, хоть мое знание французского практически равно нулю, что кого-то ждут. Екнуло, заныло сердце. А разум твердил: «Нет, нет, только не это... Пожалуйста, Иисусе, только не...»

     «Почему? – удивлялось сердце. – Ты ведь ждала этого всю жизнь».

    Я глянула на себя в зеркало. Бледная, лохматая – в Чикаго дует такой ветер с озера, - помаду с пудрой засунула почему-то в чемодан. И зубы забыла почистить.

    «Но разве это так важно? – не унималось сердце. – Вы видите друг друга внутренним взором. Вы чувствуете друг друга».

     Сердце, по-видимому уже успело глотнуть этого волшебного яда.

   - Мадам. - Стюардесса  положила мне на плечо свою изящную наманикюренную руку. – Вы говорите по-английски, мадам? – спросила она на едва понятном английском.

     - Да. – Я подпрыгнула на своем кресле. - А в чем дело?

     - Пожалуйста, пройдите со мной. – Она пропустила меня вперед. – Идите прямо. Потом вниз по трапу. Осторожно...

    Она говорила что-то еще, а я уже летела, не чуя под собой ног. Возле трапа стояла большая черная машина.

   - Допрыгалась, - услышала я злорадный голос одной из наших теток. Той самой, которая просила меня в Москве провезти часть  своих долларов. – В таких ездят фэбэрешники.

    Роби протянул мне пластмассовую сумку. В ней оказался свитер. Потом взял меня за руку и повел к машине. В ней было много цветов. «Как в катафалке, - пронеслось в мозгу. – Но какие красивые».

    - Это тебе от... нас. Я договорился со стюардессами. У вас прямой рейс?

    - Кажется. Значит, мне... мне не приснилось. Я на самом деле...

    Я вдруг громко шмыгнула носом и разрыдалась.

    - На самом деле. – Он обнял меня и поцеловал три раза в обе щеки. – Надеюсь, мы увидимся еще.

   - Передай, что я... я обожаю его. И тебя тоже. – Я подпрыгнула, чтобы поцеловать Роби в щеку. Он схватил меня за талию, поднял в воздух и быстро поцеловал в губы. Я услышала, как щелкнул несколько раз затвор фотоаппарата. – Ты подстраховался все-таки, - сказала я, когда он опустил меня на землю. – Может, и не зря. Женское сердце такое слабое. Все равно спасибо тебе, милый Роби...

 

 

 

   - Не надо было пить столько шампанского, - проворчал Коля, стараясь нарушить мой сладкий сон своим кислым ворчанием. – Пора. Летим над Россией, слава Богу. Ну и поездка выдалась. Давай же, чеши свои кудри и что-нибудь надень. В столице собачий холод – плюс десять.

     - В столице ночь, а в Техасе еще светит солнце. Потом взойдет луна...

     - Наши старухи позеленели от зависти, когда увидели цветы. Это тебе от...

     - Тише. – Я закрыла ему ладошкой рот. – Это за то, что у меня такой замечательный шеф, который мне все прощает. Я обожаю тебя, Колька.

     - Тебя будут встречать?

     - Нет конечно.

     - Тогда я отвезу. Мне как раз по пути.

     - Не ври. Можешь у нас заночевать. И твой водитель тоже. Сергей Сергеевич в отъезде.

     - Идея. Хотя... Нет, с меня достаточно. И так сердце разболелось.

     - Так что, больше не увидимся?

   - Почему же? Неужели ты думаешь, что я на самом деле возьму эту Галину? Она все переговоры завалит. Мы заключили пять выгодных контрактов и...

      - В Штаты я больше не полечу.

      - Так я тебе и поверил. Нас позвали на следующую ярмарку.

      - На Италию согласна, на Германию тоже. А в Штаты... У меня тоже больное сердце.

      - Ладно, потом все обговорим. Сроду не видел таких роскошных цветов.

      - They blossom in my heart.

      - Что ты сказала?

      - Очередную глупость. Не обращай внимания.

      - Послушай, а ты...

      - Собираюсь. Но только для того, чтобы снова стать свободной.

      - Глупо.

      - Глупее не придумаешь. Но дураки – самые счастливые люди на свете.

      Я прошлась по комнате, лавируя между корзин с цветами.

      - Там, наверное, записка...

      - Там нет никакой записки, - сказала я слишком поспешно.

      - Когда это ты успела посмотреть?

      - Я умею читать чужие мысли даже на расстоянии.

      - Зачем же ты тогда...

      - Просто так. Помогла этому Томасу перевезти партию контрабанды.

      - Ну, ты даешь. – Он смотрел на меня с восхищенным удивлением. – Вот почему он вернул тебе деньги.

      - Думаю, не потому. Ему, как и тебе, нравятся безнадежные дурочки.

      - Бабки везли черную икру. Они попросили меня...

      - Это та синяя сумка? А я думала... Нет,  я ничего не думала, прости.

      - Эта Раиса обещала помочь с бумагой. У нее какой-то блат. Почти в три раза дешевле, представляешь?

    - Представляю. Значит, весь спектакль был только в мою честь. Настоящий бенефис. Мне такое даже во сне не снилось.

      - Пожалуйста, не дуйся на меня, ладно?

      - Дуться? С какой стати? – Меня прохватила нервная дрожь. – И у трапа самолета был разыгран спектакль. И тоже в какой-то степени в мою честь. Недаром бабушка звала меня в детстве принцессой.

    - Я, наверное, поеду домой. Спасибо за кофе и  все остальное. – Он достал из кармана конверт и положил на сахарницу. – Твой гонорар.

     - Спасибо.

     Я машинально переложила конверт на буфет сзади.

     - Даже не посмотрела, сколько. Что, дело совсем безнадежное?

     - Какое еще дело? Ах, да... Я завтра уеду на Дон, к родителям. Вернее, уже сегодня.

    - Могу проводить тебя... – Он вдруг резко встал. – Я все понял. Думаю, увидимся. Когда захочешь. Можно позвонить тебе туда?

     - Ну да. Ты обещал когда-то приехать.

     - Тебе хочется этого на самом деле?

     - Сама не знаю... С тобой теперь тоже много связано.

     - Хорошего?

    - Волшебного.  Луч первой звезды, лунная дорожка на воде, ларгетто фа-минорного концерта Шопена... И еще запах апрельского снега, отцовой бурки, утренний туман над Доном в середине июля. Черт, в тот год меня угораздило влюбиться. Идиотка. Но почему-то я об этом не жалею.

     - Ты едешь к нему?

    - Это давно прошло. Как скарлатина в детстве. – Мне понравилось собственное сравнение и я рассмеялась. – Ты болел в детстве скарлатиной?

    - Не помню.

    - А я летала страшными туннелями, на меня сыпались камни, а часы, казалось, замерли. Потом пошли назад. Как и в то лето.

    - Этот дурак сумел тебя потерять.

    - Не будь таким серьезным, Колька. Вовсе он не дурак – я благодарна ему за свободу. Свою свободу.

    - Может, я на самом деле к тебе приеду.

    - Не ко мне, а на Дон.  И отец будет тебе рад. Я рассказывала ему о тебе.

    Он топтался на пороге кухни.

     - А если я на самом деле останусь у тебя и отвезу тебя на вокзал?

     - Не стоит беспокоиться. Юра отвезет. Тот, который провожал нас в Болонью, помнишь?

     - А что будет с цветами?

     - Завянут, и Сергей Сергеевич вынесет их на помойку. Кажется, он завтра приедет. Или послезавтра.

     - Все-таки я советую тебе поискать записку. Чао.

     Коля громко хлопнул входной дверью.

    Я опустилась на колени перед самой большой корзиной и запустила туда руки. Потом в соседнюю... Вода и какие-то пористые камни вроде пемзы. Что-то зашуршало сзади. Я обернулась. Пакет со  свитером валялся на полу возле кресла. Из него вывалился до половины рукав, словно хотел дотянуться до меня.

     У меня мурашки по спине поползли. От страха. Вернее, от ужаса. Но я никогда раньше не увлекалась мистикой.