top of page
Весна Отрасли
SUNP0061.JPG
Лизать Cat

        − Ты уверен?

        Он обернулся и окинул меня растерянным взглядом.

     − Интересно, как у вас происходит это? − спросила я по возможности равнодушней. − Может, занимаясь с ней так называемым сексом, ты воображаешь меня или кого-нибудь еще из своих юных партнерш? Или же твоей старушенции достаточно, чтоб ее пощекотали под мышками и почесали ей спину?

        Я видела его профиль. Или А2 играл, или наш разговор на самом деле давался ему нелегко.

      − Это случилось не сразу… Она увидела меня в современной пьесе − уже не помню названия. У меня там было две фразы, а потом я волок в кусты какую-то девицу − мне нужна была ее одежда. Она пришла за кулисы и пригласила меня поужинать в «Балалайке»[1]… Я был голодней волка и сожрал рублей на пятьдесят, если не больше. Она показалась мне красивой, хоть и полноватой и чересчур накрашенной. Разумеется, я слышал ее по радио, но я плохо разбираюсь в вокале. На следующий день она пела в «Травиате»[2]. Мне понравилось. Ее завалили цветами, вокруг вились молодые поклонники. Она была похожа на королеву, и я сказал ей об этом…  Через неделю мне дали роль Треплева, потом позвонили с «Мосфильма» и пригласили на пробы. В ту пору была только дружба. Нас часто видели вместе.  Разумеется, поползли слушки и сплетни. Она искренне смеялась, но как-то у нее вырвалось вроде в шутку, что она ревновала бы меня, если бы я всерьез в кого-то влюбился. Покраснев, она тут же добавила, что все без исключения матери ревнуют своих сыновей к их возлюбленным. Особенно матери-одиночки. − А2 открыл форточку, прикрыл дверь в холл и взял у меня сигарету. − Потом она предложила мне переехать сюда. Сказала, что вечерами ей бывает одиноко, что у нее нет никого на всем белом свете, кроме троюродного брата, который живет в Ленинграде и с которым она виделась всего два раза. Я с удовольствием принял ее приглашение. Да и как было не принять? Она вручила мне ключи от входной двери и сказала, что я волен уходить и приходить в любое удобное для меня время. В моей комнате когда-то жила домработница, но все равно эта комната показалась мне роскошными апартаментами: вид на улицу Горького, чистая удобная постель, маленький телевизор на тумбочке. Потом Екатерина Викторовна взяла меня на дачу и попросила сесть за руль своей «волги».

        Я обратила внимание, как блеснули при этом глаза А2 − он, видимо, вспомнил ощущение, какое испытал, оказавшись за рулем новенькой «волги».

        − Разумеется, ты еще не догадывался, какую с тебя потребуют плату, − предположила я, закуривая новую сигарету.

        − Нет, я думал об этом. В особенности после того как Е. В. Рассказала мне историю своей несчастной любви с тенором М. и о том, что сделала от него поздний аборт. Она по сей день жалеет, что пошла на это − мальчику сейчас было бы столько же, сколько мне.

    − Скажи, какое роковое совпадение, − изрекла я, красиво потягиваясь и соблазнительно выставляя свои острые, обтянутые тонким свитером грудки.

         − Я хочу тебя, − вдруг сказал А2 утробным голосом. − Пойдем ко мне − ее на самом деле долго не будет.

      − Нет, постой, я сначала хочу дослушать историю вашей трогательной любви, − сказала я, обеими руками ероша свои волосы: знаю, многие мужчины с ума сходят от этого жеста.

       − Я на самом деле ее люблю и не хочу делать ей больно, − тихо и с выражением сказал А2. (Кажется, это исходило от сердца, впрочем, могу и ошибаться.) − Я рано лишился матери, отец женился на другой…

       − Старина Фрейд умилился бы, узнав, что его теории срабатывают даже за железным занавесом, − не преминула заметить я.

        − Ты ничего не понимаешь. Ты была благополучным ребенком, а я…

        − Два дня назад меня, как ты знаешь, изнасиловал отчим. Представляешь, мама его даже словом не попрекнула.

        − Ты очень цинична, − сказал А2. − Существует такое, о чем не принято говорить вслух.

     − Это называется здоровым советским ханжеством. А я больше всего ценю в людях искренность и открытость, хотя ненавижу самобичевание в стиле Достоевского с Толстым. Продолжай же, − потребовала я, закуривая новую сигарету.

        Я только сейчас обратила внимание, что у меня дрожат пальцы. Мне это не понравилось.

        − Мы затопили на даче камин, за окном шуршали осенние листья и накрапывал мелкий дождик. Е.В. поставила пластинку, где она поет романсы Чайковского и Рахманинова. Мне показалось, будто я нахожусь в русской усадьбе девятнадцатого века. Она была без грима, волосы заплела в толстую косу. В старинном канделябре на рояле горели свечи…  Это случилось помимо моей и ее воли, и потом нам обоим стало стыдно.

        − Как это случилось? − потребовала я. − Кто из вас сделал первый шаг?

      − Я, − тихо сказал А2. − Я был в восторге от ее исполнения романса «День ли царит» Чайковского, вскочил, опустился перед ней на колени и поцеловал ей руку. Она крепко прижала меня к себе и стала тереться щекой о мою макушку. Дальше на пластинке был романс «Уноси мое сердце в звенящую даль» на слова Фета. Этот романс и стал… Мы одновременно испытали желание.

        − Она была тогда такая же жирная? − поинтересовалась я.

       − Да…  То есть, нет, конечно. Она носила корсет или грацию − не знаю, как это называется. Ну, а в постели она всегда в ночной рубашке.

        − И вы занимались сексом в темноте?

        − Да.

       − Вижу отчетливо, как это происходит: она берет в рот твой член, щекочет его своими фарфоровыми зубами, а ты в это время задираешь ее рубашку и…

        − Прекрати.

        − Но ты сначала скажи: это на самом деле так бывает?

        − Да.

      − Чудесно. − Я снова потянулась, но теперь моя голова оказалась за спинкой дивана, свитер задрался, обнажив голый живот. Я почувствовала, как горячий влажный язык Саши проник глубоко в мой пупок, и в мгновение ока очутилась у него на руках.

        − С ума можно сойти, − бормотал он, пытаясь заглянуть в мои полузакрытые глаза. − Еще ни одна женщина не делала со мной то, что делаешь ты. Но ты не женщина, ты − вечная Джульетта, девственная распутница…

        Он потащил меня в сторону своей каморки, но я стала брыкаться.

        − Хочу на тигровую кровать, − капризно сказала я. − Отдамся тебе только на тигровой кровати.

        − Ее потом очень трудно приводить в порядок, − пробормотал А2. − Это обычно делает Даша.

        − Она знает о вашей связи?

        − Возможно. Господи, да замолчи ты, наконец!

        И он попытался протиснуться в дверь своей каморки.

        Я схватилась обеими руками за притолоку.

       − Нет, только на тигровой кровати, − упорствовала я. − Прямо сверху. Я придумала как: подложишь мне под попку  валик, на котором спит Старуха, чтобы у нее не было морщин на шее.

        − Но я…

        − Ты это сделаешь, иначе я сию минуту уйду.

        − Я могу тебя изнасиловать, − сказал А2, и я поняла, что он не шутит.

      − Давай. Но сначала разобьем парочку ваз, зеркало в спальне и ту фотографию Старухи на рояле − она похожа там на Калягина в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя».

        − Какая же ты… испорченная. − Он больно ущипнул меня за ягодицу и с размаху швырнул на тигровую кровать. − Сейчас только накину цепочку.

        Саша метнулся в холл.

        Я слышала, как звякнул металл.

      − Ты прав, любовью нужно дорожить, − сказала я, когда он вернулся, запыхавшийся и возбуждающе возбужденный. − Только не надо рвать колготки − я их только сегодня надела. Господи, ты похож на сексуального маньяка. Счастливая Старуха…

      Наше занятие любовью больше напоминало борьбу, в которой каждый из противников стремился сделать другому как можно больней, то есть доставить больше наслаждения. Такого я еще не испытывала. А2, похоже, тоже. Он взмок с головы до пят и, достигнув наконец оргазма, рухнул на меня с громким стоном. Мне показалось, его вот-вот хватит кондрашка.

        − Ты невозможная девчонка, − сказал он, слегка отдышавшись. − Мне казалось, будто вас несколько.

       − И ты сумел справиться со всеми. Интересно, кто из нас забеременеет? Я, кажется, нахожусь в весьма благоприятном для этого периоде.

        − Было бы здорово, если бы ты забеременела, − вдруг отмочил Саша. − Она… мы бы взяли ребенка себе.

      − Скорее брошусь со шпиля МГУ, чем соглашусь доставить Старухе такую радость, − заявила я и поспешила под душ. Саша присоединился ко мне минуты через две, и мы резвились в Старухиной ванной комнате, похожей на заставленный цветами склеп из серо розового мрамора, как парочка дельфинов.

        Вдруг раздался звонок в дверь. Дельфин по имени Саша, выпрыгнув из пены, открыл рот, потом глаза и застыл в такой позе, словно его паралич разбил.

        − Нужно открыть, − сказала я. − Если Старуха не сможет попасть в собственную квартиру, она вызовет милицию.

     Я выскочила из воды, сорвала с вешалки махровый халат такого же серо розового цвета, как и облицовка комнаты, обернувшись им раза три, отважно шагнула в прихожую.

        − Постой! − крикнул мне вслед Саша. − Это, наверное, почтальон.

        Но я была уже возле двери, которую распахнула, даже не поглядев в глазок.

        Почтальонша измерила меня хитрющим взглядом исподлобья.

        − Чтой-то я тебя никогда здесь не видела. Ты кто такая?

        − Она моет у нас окна, − раздался из-за спины Сашин голос Я невольно обернулась и чуть не упала − он был в костюме и даже при галстуке.

        (Лицо как гипсовая маска, но это я заметила уже потом).

        Он расписался в положенной графе и взял из рук почтальонши сложенный вчетверо запечатанный листок.

        − Не первый раз, да? − поинтересовалась я, когда за почтальоном захлопнулась дверь. − Вторая космическая скорость.

        Он промолчал и дрожащими пальцами распечатал телеграмму.

        Старуху зовут в Мариинку петь Тоску. Отбудет через неделю.

 

                Позднее утро какого-то дня. И ни-ку-да не нужно идти! И ОН рядом!

 

        Чувствую себя настоящей принцессой и так вошла в роль, что расхаживаю по квартире в длинных платьях. Никто, даже мама, не знает, где я, − сказала всем, что укатила на киносъемки, благо Фантик с театром смылся на неделю в Уфу. (Хвала Господу, мы с А2 не заняты ни в «Утиной охоте», ни в «Гамлете».) Дашу Старуха отправила в Кисловодск лечить язву. (Саша сказал, что прекрасно обойдется без горячих завтраков, а носки и рубашки постирает сам). Можно не выходить на улицу, что мы и делаем, тем более что огромный финский рефрижератор набит напитками-наедками из «Березки». К телефону не подходим, да он почти не звонит − Старуха приучила своих абонентов щадить ее покой.

        − Хотел бы жить так всегда? − спросила как-то я у Саши. Мы лежали голенькие под тигровым покрывалом и курили одну сигарету.

     − Пожалуй, да, − не сразу ответил он. − Но я бы хотел, чтоб у нас были дети. И, прости за откровенность, я бы категорически запретил тебе появляться на сцене и на экране.

      − Понятно. Твой идеал − кухонная женщина. Как у любого Дон Жуана − (Черт побери, почему у меня вдруг защипали глаза?!) − Но я не гожусь на роль Долли Облонской, хотя из тебя получился бы отличный Стива.

       − Дуреха ты моя, − сказал А2 и слишком нежно, совсем по-телячьи, поцеловал меня в щеку. − Я бы не смог изменить матери моих детей. Я помню, как ненавидел отца за то, что он пропадал где-то ночами, а мы с сестренкой видели, как мама ждет его в кресле с книгой в руках и не переворачивает страницы. Ненавижу мужчин, которые изменяют своим женам, а  потом обнимают их и собственных детей теми же руками, которыми только что тискали своих шлюх. Я и к Е.В. привязался еще из-за того, что здесь хотя бы видимость семьи, какие-то условности, которые приходится соблюдать…

        − И которые так заманчиво нарушать тайком, − подхватила я. − Говорят, прелесть адюльтера состоит в том, что все время ходишь по лезвию бритвы. Один неверный шаг − и все летит к чертовой матери. Это возбуждает, верно?

        А2 вздохнул и слегка отодвинулся от меня.

        − Ты меня не любишь, − театральным шепотом произнес он.

        − Разве тебе нужна моя любовь? Это что-то новое в наших отношениях.

       Он промолчал. Мы спали, повернувшись спиной друг к другу. Я слышала, как он вздыхал. Мне очень его хотелось, но я выдержала характер.

 

           Ночь. Дома. Принцесса снова превратилась в простолюдинку.

 

        А2 как ищейка ходил по квартире, высматривая, как он выразился, «вещественные доказательства». Старуха прибывает утром, о чем сообщила еще вчера. (Слышала из сортира, как А2 ворковал с ней по телефону голосом блудливого великовозрастного сыночка.) В тазу в ванной уже лежит громадный букет темно красных роз. Я долго соображала, не оставить ли смеха ради под этим валиком-подушкой осеннего цвета свои нейлоновые трусики 42-го размера. Или, на худой конец, неиспользованный презерватив. (Выяснилось, я ненавижу заниматься любовью с этой гадостью, хотя до А2 ничего против не имела.)

        Перед расставанием сцена ревности. Угрозы, что убьет, если застукает, и т.д. Похоже, это не театр.

        − Но ты же будешь трахать свою Старуху, − сказала я, с невинным видом подпиливая ногти.

        − Я ведь не ревную тебя к Алешке. Он твой законный муж и…

        Я от души расхохоталась.

     − О да, мое милое педрило. А что, меня к нему,  без шуток, тянет.  И против его ласк я ничего не имею − это какие-то родственные ласки. Знаешь, я вовсе не жалею, что вышла за него замуж. (Что это я разоткровенничалась вдруг, а?) Меня к нему с детства тянуло, и я по своей наивности приняла это притяжение души к душе за любовь женщины к мужчине.  Пожалуй, я прозрела благодаря тебе. Но зачем, спрашивается? Страдать лучше на сцене.

       А2 опустился на колени возле дивана, обнял меня таким образом, что мои согнутые в коленях ноги оказались между нами, заглянул снизу вверх в глаза. Это была почти мизансцена из «Ромео и Джульетты», которую Фантик считал своей гениальной находкой.

        − Значит, ты тоже любишь меня? И ты сделала это, чтобы мне отомстить? − страстным шепотом говорил он. − Я так и думал: Л.К. настоящий слизняк.

         − На съемках у меня был романчик с М., − будничным голосом сообщила я. − У тебя хронически не отвечал телефон. (О, чертов день исповедей!)

       − Мы были на даче… − Он слишком уж картинно схватился за голову и стал раскачиваться из стороны в сторону. − Проклятая жизнь. В ней всего четыре угла. Хоть в доску расшибись, а пятого не найдешь.

        − Зачем его искать? Я ни при каких обстоятельствах не собираюсь становиться твоей женой. Мужчины полагают по своей жестокой наивности, что мы должны жить только для вас и ради вас. Я так не считаю. Возможно, потому, что ненавижу рутину под названием советский быт. − Я оживилась, чтобы не расплакаться. − Интересно, а ты сумеешь трахнуть Старуху завтра же? Неужели получится? Или твой член  тоже актер? − ехидно поинтересовалась я.

         Он медленно встал с пола и отошел к окну, по пути нагнулся и подобрал с пола мой волос, который машинально засунул в карман своих джинсов.

        − Когда-нибудь ты поймешь, как была жестока, − тихо изрек он.

       

                За окном серо и дождливо. Я пьяная вусмерть.

 

 

        Расхаживаю по квартире в костюме пажа. В фехтовании я, оказывается, непобедима в нашем театре. Видела свою пленку − настоящий балет. Приятели А1 утверждают, что все голубенькие с улицы сходят по мне с ума. (Ну да, большинство из них не догадывается, какого я пола.) Проклятье, а какого я на самом деле пола? Наши знакомые уже при мне не стесняются. Мне даже кажется иной раз, что мой вид их заводит. И вовсе нет ничего мерзкого и гадкого в любви двух мужских тел. Земля давным-давно скатилась бы со своей орбиты, если б не было голубых − эта страсть людей к заселению пространства себе подобными меня угнетает.

     Видела А2 на дневной репетиции. Из него Манфред как из дерьма пуля. Но наши московские бабы будут писать от восторга. Черт, зачем я все это пишу? Ко мне это не имеет никакого отношения. Да, я очень жалею, что не родилась мальчишкой. Ненавижу бабье и себя в том числе. Хотят не меня, а мое тело. Самцам на чувства женщины наплевать. У моих мальчиков страсть рождается из сплава духа, чувства, интеллекта.  Они не станут трахаться просто так, скуки ради, как это делают самцы и самки.

        Но я очень хочу А2. Сейчас! Сию минуту!! Что делать???

 

         Ночь. Луна. «Она меня за муки полюбила». Тьфу, наоборот. Но разницы никакой. Для меня.

 

      Старуха собирает у себя на квартире творческо-артистическую молодежь и почему-то пригласила меня. Приглашение передано через А2.

        Сегодня играли «Ромео и Джульетту». Успех, успех. Это был дневной спектакль. Старуха спешила на прием к Кухарскому или еще какой-то шишке из минкульта и бросила нас в объятья друг друга. Мы устроились в кабинете Фантика − терпеть уже не было никакой мочи (о мерзкая, мерзкая плоть!), и он запер нас снаружи на ключ (Боится Старухи еще больше, чем А2.) Я спросила потом у А2: что будет, если она нас застукает?

        − Она пыталась покончить с собой, когда…

        − Когда застала тебя с моей мамой, да?

        − Увы. Прости меня.

        − За что? − искренне удивилась я. − Мама еще вполне сексапильная женщина. Одобряю твой вкус.

        − Ты без комплексов.

        Я заметила, как тщательно вытирает он свой член салфеткой.

        − Она нюхает твое нижнее белье? − поинтересовалась я.

        − Не будем об этом, ладно? Третьего приезжай к шести. Ты ей очень понравилась.

       − Вот уж не чаяла. − Я достала из Фантикового сейфа початую бутылку коньяка: код замка, думаю, знает даже уборщица, но поскольку там обычно нет ничего, кроме пустых стаканов и нескольких капель какой-нибудь «табуретовки», Фантика это не колышет. − А как она пыталась с собой покончить?

        − Мне не хотелось бы об этом вспоминать, − сказал А2, натягивая джинсы.

     − Если ты не расскажешь мне все сию минуту и в подробностях, я постараюсь, чтобы ей донесли о нашем с тобой романчике. Подробно и в сочных тонах.

        А2 посмотрел на меня так, как смотрит на хозяина собака, которая его очень боится и очень любит, но в данный момент с удовольствием бы тяпнула за руку.

        − Она… выпила нембутал. Даша заподозрила неладное и вызвала…

      − Я просила в подробностях, если ты помнишь, − перебила я, надела трусики и уселась на Фантиковы бумажки. − Выпьем?

        Я протянула ему полстакана какой-то бурой дряни. Он дернул одним махом.

        − Она заперлась в спальне. Я стучал, она не впустила. Я слышал, что там играет музыка − она поставила свой любимый диск «Реквием» Верди с Ренатой Тебальди[3]. Через неделю она должна была петь эту партию в Осло. Я решил отложить объяснение до утра. Выпил полбутылки водки и…

        − Ты страдал? − уточнила я.

        − Мне было гадко. Словно я обманул родную мать. Даже, наверное, еще похуже.

        А2 жадно затянулся сигаретой.

        − И ты дал себе слово или даже торжественную клятву никогда не изменять Старухе.

        − Что-то вроде этого.

     − Но, будучи реалистом до мозга костей, ты знал, что сие неосуществимо, а потому в дальнейшем научился умело заметать следы.

        Он сверкнул в меня колючим взглядом.

        − Я заснул. В третьем часу меня разбудила Даша, − рассказывал А2, не глядя в мою сторону. − К счастью, она не поехала в тот вечер домой, потому что было очень скользко.

     − Почему к счастью? Разве Старуха еще не составила завещание? − поинтересовалась я, не то уловив что-то в его интонации, не то слишком умело сымитировав изумление, сама не знаю.

      − Черт, а ведь мысль о завещании мелькнула у меня в ту ночь, но где-то в подсознании. Я… я гнал ее. Как же мерзко устроен человек. Ведь она мне так дорога.

        − Но не дороже собственного «я», верно? Ладно, валяй дальше.

        Я пригубила стакан с «табуретовкой» и засмотрелась на себя в зеркало напротив.

        − Даша сказала, что в комнате Е.В. горит свет,  она стучалась в дверь, но ей никто не ответил.

        − А эта Даша разве не знает про то, что вы иногда совершаете некое подобие полового акта?

       − Черт, при чем тут это? Е.В. в одиннадцать обычно уже спит, если, разумеется, нет спектакля или концерта. У нее строгий режим.

       − От этой твоей Даши пахнет парным молоком, и она напоминает только что вынутую из печи булку. Угадала? − сказала я и приняла свою любимую позу прозорливости: пятки возле ягодиц, носки в первой балетной позиции, подбородок на коленках. А2 было видно в зеркало мое лоно, полураскрытое, обтянутое паутинкой нейлона, и я, чувствуя, что он снова меня хочет, погладила лоно ладошкой. − Попробовал с ней?
        − Нет. Ненавижу деревенских. Сам вырос в деревне.

        − А как же мама с книгой в кресле? − вспомнила я. − Что-то этот образ не очень вписывается в интерьер русской избы.

     − Я придумал и про отца, и про мать. Я вырос в колонии. Они у меня оба алкоголики. Когда мне было двенадцать, я пырнул перочинным ножиком материного любовника. Я никому об этом не рассказывал, даже ей. Хотя она способна понять все. Она… так сострадательна и…

       − Ты уходишь в сторону, − сказала я, опершись локтями о Фантиков стол, развела в стороны коленки. − Ну, и вы с этой Дашей…

        − Мы взломали дверь. Она лежала поперек кровати совершенно нагая…

        − Неразделанная свиная туша.

      − …и сжимала в правой руке пузырек из-под нембутала, − продолжал А2, то ли на самом деле не слыша меня, то ли не желая выходить из трагического образа.

     − Умереть надо красиво, − заметила я. − «Положите меня среди лилий и роз, положите меня среди лилий[4]…» Тебя, случаем, не стошнило?

      − Вывернуло наизнанку, − все на той же трагедийной ноте изрек Саша. − «Скорая» приехала мгновенно, и это спасло ей жизнь. В Осло она, разумеется, не полетела. − А2 смотрел на меня в зеркало так, как смотрит тигр из зоопарка на кусок теплого мяса с кровью. Вдруг он одним прыжком очутился возле меня, и я крепко − намертво − обхватила его ногами за пояс.

    − Ты еще не закончил свой рассказ, − напомнила я. − Не отдамся, пока не услышу монолог из финальной сцены примирения.

        − Я рыдал у ее постели и сказал, что если она умрет, последую  за ней.

        − И ты был искренен?

     − В тот момент я был уверен, что если с ней что-то случится, выброшусь из окна. Жизнь без нее показалась серой, бессмысленной и… − Он вдруг схватил меня за запястья и с силой развел их в стороны. − Мне кажется, я смогу сойти с ума из-за тебя. В театре думают, что я стал импотентом.

        Я собрала всю силу воли и, еще крепче стиснув вокруг его пояса ноги, спросила:

        − А ты не опасаешься, что она найдет себе другую игрушку, на которую перепишет все свои богатства?

        Он громко скрипнул зубами и, повалив меня на стол, сказал, дыша, как паровоз:

        − Матери сыновьям не изменяют. Обычно происходит наоборот. Но я всегда останусь верным ей душой.

 

 

          Ночь близится к рассвету. Шум за стеной в маминой комнате. Я, кажется, под впечатлением Старухи.

 

      Она напомнила мне Екатерину Великую. Царственна в своем пышном увядании. Студентки ее обожают.  Глядят с вожделением на А2, а он играет роль оскопленного Дон Жуана. Забавно… Он их обнимает  и целует на глазах у Старухи, она это даже, кажется, поощряет, но дураку и то понятно, что это сугубо театральные ласки. Впрочем, вокалистки − народ специфический: сиськи, живот, жопа и деревенские манеры. Словом, не у каждого встанет.

        Поет она грандиозно. Примадонна с партбилетом. Кстати, он и помешал ей стать русской Марией Каллас или хотя бы Миреллой Френи − пришлось отказаться от многих и многих зарубежных контрактов. Это уже как пить дать пришлось. Что ее здесь держало?.. Ни детей, ни плетей, как говорится, ну, а жиголо можно прикупить и там. Гонорары забирает и забирал Госконцерт, швыряя мизерные подачки. Русские романсы поет так, что даже меня чуть слеза не прошибла.

        Я вырядилась а-ля юный эльф. (Ей Богу, как-то случайно вышло − от тоски, что ли.) Концертмейстер взирал на меня изумленно и почти с вожделением. А2 был предупредителен, ласков, и ни одного лишнего взгляда. Скучища…

        При расставании Старуха настоятельно просила ее не забывать. Хитрожопая баба. Этот педик-концертмейстер  подвез меня в своем задрипанном «москвиче». Ныл всю дорогу, что ему ходу здесь не дают. Тоже мне, Рихтер долбанный.

         Дома пир горой.

         Впрочем, никакого дома у меня нет.

 

                Ночь. Петрарка и я. Не знала, что во мне еще жива романтика.

 

        Прага накрылась. Ну и черт с ней. Фантик уверен: это козни Пиковой дамы. Запил по-черному. Мне поступило предложение − лично от Екатерины Великой − выступить вместе с ней в концерте в ЦДРИ. Уже готов сценарий и даже режиссура. Она поет песни Листа, «Рихтер» играет его музыку для ф-но, я в костюме юноши эпохи Возрождения читаю сонеты Петрарки. Согласилась. Тут же раскрыла книжку и наткнулась:

 

                Я мыслям говорю: как ни прелестна

                Любовь, но от нее, о сумасброды,

                Плоть словно снег от солнечной погоды,

                Истает, сгинет, пропадет безвестно[5].

 

        А1 надулся и почти не разговаривает со мной. Он сказал, что с тех пор, как я «спуталась» с А2, у меня выросла грудь и «безобразно округлилась задница». Враки: рассматривала себя в зеркало чуть ли не в микроскоп. Хороша!  Совершенно  новый тип красоты. Аналогов что-то не припомню. Думаю, не пропала бы и в Голливуде. Вместо него − ЦДРИ и протекция Е.В.

        А2 сторонится меня. Никаких контактов. Но я вижу, как он хочет меня.

     Фантик ввел в наш спектакль студента из Щуки. Не Ромео, а какой-то Тарзан. У меня на руках и плечах синяки.  На репетиции я посоветовала перенести место действия в джунгли, а балкон заменить пальмой. Все ржали до упаду, но Фантик изображает из себя утес. Придется что-нибудь отмочить на спектакле.

 

                Утренние раздумья. Философствования.

 

        Перечитала свой дневник… Мюссе бы точно позавидовал. Интересно, почему мужчины всегда кривляются в своих писаниях? Это называется: два пишем, три в уме. Но ведь тогда в уме столько всего накопится, что шарики за ролики зайдут. «Мир свидетель, что красота и чистота − едино». Я откопала у моего милого Франческо столько перлов. Черт побери, всем мужчинам кажется, будто они только и делают, что изрекают вечные истины. Зачем им это?..

        Е.В. попала в точку, выбрав меня.

        Господи, да ведь она согласна любым способом сохранить свой очаг!!!

 

                Разговор по душам с А1.

 

        Сегодня за утренним кофе А1 сказал вдруг:

      − Что бы ты ни отмочила, я всегда буду с тобой. Ты единственная женщина, которая нужна мне. Я презираю этих дур, поступками которых руководит их п…

        (Впервые слышу от него матерное слово.)

        − А что, ты думаешь, руководит моими? − спросила я с самым невинным видом,

        − В первую очередь жажда поступать именно так, как лучше для тебя. Ну, и интеллект, разумеется.

        − Помню, я влюбилась в тебя очертя голову…

       − Ты уже тогда понимала интуитивно, что лучшего мужа тебе не сыскать. − А1 протянул руку и взъерошил мне волосы. − Как здорово, что мы встретились. И я очень рад, что наши интересы лежат в разных плоскостях. Я бы не хотел иметь такого умного и обаятельного врага, как ты.

        − Спасибо.

       − Он этого не понимает. Поймет, когда поздно будет. Черт с ним. Надеюсь, у ваших отношений сугубо сексуальная основа?

        − Мне пока трудно сказать. Иногда ревную его к Старухе.

        А1 рассмеялся.

       − Это какое-то извращение. Ты и ревность −  несовместимые понятия. И все равно будь осторожна, малышка, и почаще обращайся за советом к своему серому веществу под светло платиновыми волосами.  Искренне надеюсь, что тебя минуют грязные житейские катаклизмы. От этого портится кожа и блекнут глаза. Адью, маленький эльф.

        Он прав, тысячу раз прав. Но…

 

                Страсти театральные. Но это − моя жизнь, верно?

 

        Тарзан схватил меня так, что рубашка очутилась возле моих ног. Зал ахнул и затаился. Но я и не подумала выходить из образа. На мне были дивные кружевные трусики а-ля короткие панталончики (непременное условие нашего перестраховщика Фантика: а вдруг кому-то из ЦК придет в голову проверить наличие нижнего белья у главной героини?) и больше ничего. Я по-птичьи широко раскрыла руки, показывая всем своим видом, что отдаюсь этому Тарзану. Чертов студент чуть не провалил сцену − готов был трахнуть меня на глазах у публики. (Вот был бы кайф!) Сдержался все-таки. Кажется, бедолага комсорг факультета, ха-ха!) Я медленно и красиво закрыла груди крест-накрест руками, и тут как раз выключили правые софиты. Наш поцелуй при «луне» оказался чуть дольше обычного, и это спасло сцену − Борька, звукооператор, видимо, впал в шок и забыл вовремя включить фонограмму музыки. Фантик наскочил на Лизу, костюмершу, орал, что ему теперь наверняка предложат выложить партбилет. Я (все в тех же панталончиках, но с махровым полотенцем на шее) сказала с самым невинным видом, что Лиза тут не причем, что я зацепилась за какой-то гвоздь перед выходом на балкон и уже было поздно поправлять тесемку. (Рубашка Джульетты держится вокруг шеи на тесемке − этот фасон я увидела в модном журнале и загорелась желанием показать во всей красе свои хрупкие беззащитные плечи.) Разумеется, все обошлось, и Фантик остался при своем драгоценном партбилете. Нас вызывали семнадцать раз. У подъезда стояла молодежь. Меня подхватили на руки и подбросили в воздух. Кто-то крикнул: «Да здравствует сексуальная революция!»

        Бедные вы мои…

 

          Вечер. Пусто на душе. Потому думаю о самых низменных житейских страстях.

 

        Тарзан (его зовут Володя) не дает мне прохода. Мы уже несколько раз тискались и целовались, но до остального дело пока не дошло. Мне не до того: Петрарка, раскисшая мама: Л.К. слинял по подлому, прихватив Алешины меховые ботинки. А2 сидит возле захандрившей Старухи.

        Боюсь, как бы мама чего-нибудь не отмочила.  Твердит все время, что ей стыдно перед нами, что она старая шлюха и прочие глупости.  К тожему  у нее появилась вдруг навязчивая идея нянчить внуков. (Я считала, ей вроде бы не свойственны 

 

[1] В народе так называют ресторан Дома композиторов в Москве.

[2] Опера Джузеппе Верди.

[3] Известная итальянская певица. Сопрано.

[4] Строки их стихотворения Мирры Лохвицкой, поэта серебряного века. (Я считала, ей вроде бы не свойственны низменные

[5] Перевод с итальянского А Эфрон.

Цветочница
bottom of page