-  Но я…

      Аристотель улыбнулся почти смущенно.

      -  Знаю. Я не помешаю. С детства  уважаю привычки других людей.

      - Ты странная девушка. – Он был в некотором роде озадачен. – Ко мне придет друг и…

      -  Тогда до свиданья. – Я решительно встала. – Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

      - Постой. – Он взял меня за локоть, заставил сесть. – Но тебе все равно придется съездить за загранпаспортом.

      -  Он при мне. Зубная щетка тоже. А еще пара чистых трусов и колготки.

      -  Ты мне нравишься. -  Аристотель смотрел на меня и улыбался полным ртом своих белых крупных зубов. – Тогда нам пора.

      Через пять дней я уже валялась на пляже в Касабланке в компании целого гарема друзей Аристотеля, среди которых попадались и бисексуалы. Мы проводили время в попойках и настоящих оргиях. Мое тело быстро покрылось смуглым глянцем загара и наполнилось пьянящей легкостью вседозволенности. Словом, я плыла по течению. Мне казалось, я навсегда распрощалась с прошлым.

      - А ты не боялась подхватить экзотическую болезнь? – донесся до меня сквозь гул молодого смеха слабый голос Лизы.

      -  Я привезла ее из России.

      -  Одно дело, разбитое сердце, совсем другое – гнусная неизлечимая болезнь.

      - Что ты в этом понимаешь? – Я спросила это без злости, а лишь разочарованная Лизиным непониманием. – Правда, я тоже ничего не волоку. Мне кажется, если разбито сердце, плоть начинает жить  независимой жизнью, то есть по своим законам. Думаю, не каждому дано это испытать.

      -  Мне пора. – Лиза резко встала, хотя до этого она никуда не спешила. – Малыш, я думаю, мы с тобой еще увидимся. Я уверена в этом. Надеюсь, ты не станешь торопиться с отъездом?

      -  Хотелось бы на это надеяться.

      Я  долго сидела в той забегаловке и смотрела на колокольню напротив. Парень больше не появился. А мне так хотелось, чтобы кто-то настойчиво и требовательно посмотрел мне в глаза.

 

 

                                                *    *    *

      Я повесила трубку, нарвавшись на женское «Але». Вероятно, это была Лера,  может, кто-то еще. Какая разница?

      Я шла по бульвару и размышляла на тему: почему весь мир вдруг оказался в заговоре против меня? Почему все мои друзья и знакомые изменились, а я осталась такой, какой была? Лиза тоже изменилась. Я думала, ее бастион незыблем. Или я ошибалась относительно Лизы и она осталась такой же, какой была до моего бегства из Москвы?.. Если бы я не верила в это хотя бы на десять процентов, я  бросилась бы под первую машину.

 

 

 

                                                *    *    *

      - Я тебя сегодня не отпущу. Почему ты каждый вечер ходишь домой?

      Станислав мылся под душем. Дверь в ванную была открыта настежь, и я видела, с какой тщательностью он намыливает свой член. Я бы даже сказала, с остервенением. Он всегда тщательно мылся под душем после того, как мы занимались любовью.

      -  Не хочу, чтобы утром ты увидел на подушке мою голову рядом с твоей, - сказала я, застегивая молнию джинсов.

      -  Можем лечь валетом. Когда я был маленьким, мы с отцом спали на раскладушке валетом.

      -  Ты сам сказал, что ночью  зачинают детей.

      -  Я пошутил, а ты  испугалась.

      -  Я этого не боюсь.

      - Боишься. Только, пожалуйста, успокойся: у нас с тобой не может быть детей.

      -  Почему?

      - Глупышка, разве тебе не известно, что мы друг друга любим? Было бы  несправедливо делиться этим чувством с кем-то третьим.

      -  Думаю, ты прав.

      Я застегнула блузку и стала расчесывать перед зеркалом волосы.

      -  Останься. 

      Станислав вылез из-под душа и шагнул ко мне – мокрый, разгоряченный, возбуждающий желание.

      -  Ни за что на свете.

      - Но я тебя не отпущу. – Он бросился в прихожую, щелкнул замком. – Считай, что с этой минуты ты - моя рабыней.

      Я села на диван и закрыла глаза. Меня уже который день поташнивало. В ту минуту я окончательно поняла, что влипла.

      - Что, по нашей могиле бегают серые волки? – спросил Станислав и опустился на пол возле моих ног.

      -  Вряд ли нас похоронят в одной могиле. А если честно, не хотелось бы.

      -  Откуда в тебе столько недоброжелательства к моей особе? – Он встал, направился к шкафу, где была початая бутылка шоколадного ликера и бутыль самогона, который привез какой-то родственник из деревни. – Сейчас сварганю коктейли. – Он налил в бокалы самогон, в один из них насыпал почти полпачки черного перца, помешал в нем чайной ложкой и протянул мне. – Пей. Прекрасное лекарство от всякой мерехлюндии.

      -  Не буду!

      Я резко оттолкнула его руку, и мутно-серая жидкость пролилась ему на живот.

      - Ой, как щиплет! Да ты настоящая садистка! – Станислав кинулся в ванную, и я услышала шум воды. Он появился спустя несколько минут, прижимая к низу живота махровое полотенце. – Зачем ты это сделала? Я же хотел, как лучше.

      -  Кому?

      - Тебе и мне. У тебя что-то случилось. Мне стало  жаль тебя, и я решил помочь.

      -  Справлюсь сама.

      -  Ты в этом уверена?

      Он взял меня за подбородок  и посмотрел мне в глаза. Очень пристально.

      -  Мне пора.

      Я встала и направилась к двери.

      -  Хочешь, чтобы я применил силу?

      -  Нет.

      - Я все-таки ее применю. Чтобы не пришлось оплакивать напрасно загубленную молодость.

        Он грубо повалил меня на диван, разжал зубы и попытался влить мне в рот оставшуюся в бокале муть. Я закашлялась и на какое-то время отключилась.

      Я пришла в себя у него на руках. Он стоял над ванной, в которую лилась вода. Он погрузил меня в нее прямо в одежде. Я взвыла от боли – это был настоящий кипяток.

      -  Я с тобой. – Станислав уселся напротив меня. – Горячо, но, как видишь, не смертельно. Готов разделить с тобой любые муки. Куда же ты? Не пущу!

      Потом мне стало плохо с сердцем, и  Станислав пичкал меня валокордином и прочей дрянью, положил на голову смоченное холодной водой полотенце. Я лежала на тахте абсолютно голая с широко расставленными ногами и думала о том, что если потеряю этого ребенка, у меня никогда не будет детей. Честно говоря, я не хотела их иметь в обозримом будущем, однако слово «никогда» пугало своей неотвратимостью.

      -  Почему ты играешь со мной в прятки? Сколько дней у тебя задержка? – доносился до меня словно издалека его встревоженный голос. – У меня есть знакомый доктор…

      -  У меня нет никакой задержки. С чего ты взял? – бормотала я, не открывая глаз. – Просто мне нездоровится.

      Я открыла глаза и посмотрела на Станислава в упор. На его лице было выражение пятилетнего ребенка, который допытывается у мамы, купят ему или нет игрушку, которую он только что увидел в витрине.

      -  Это правда? Скажи, это правда?

      -  Да, - выдавила из себя я. - Это правда. Я не понимаю, почему ты вдруг решил, будто у меня задержка.

      Он целовал меня с исступлением, почти с остервенением. Пока не уткнулся в изнеможении носом  в мой живот.

      -  Помнишь тот день, когда мы с тобой в первый раз занимались любовью? – спросил Станислав, приподняв голову.

-  Еще бы. 

      Я невольно увидела перед собой лужайку в Парке Культуры, окруженную кустами пыльной сирени. Даже услышала жужжание комаров над ухом. Мы оба тогда здорово поддали. Я искупалась прямо в одежде в грязном водоеме, вызвав восхищение мужской половины зрителей и негодование их спутниц. Таким образом, я на какое-то время оказалась в центре внимания. Станислава это возбудило. Он не хотел терпеть ни минуты.

      -  Жалею, что это случилось… так поздно. – Последние два слова он сказал очень тихо.

      -  А я, представь, ни о чем не жалею.

-  Тебе легче. Женщине всегда легче, чем мужчине.

-  Возможно, ты прав.

      -  Это аксиома. Увы, но женщина не испытывает  чувства ответственности за то, что существует в этом мире. Это тяжкое бремя – каждую секунду чувствовать свою ответственность.

-  Бедный ты мой. – Я протянула руку и похлопала Станислава по плечу. – Да ты, оказывается, настоящий атлант.

      - Между прочим, я не шучу. Хочешь еще доказательство? Пожалуйста. Каждая женщина рано или поздно выходит замуж и меняет фамилию, тем самым избавляя себя от ответственности за хорошие и дурные поступки. Дети, как правило, носят фамилию отца, то есть мужчины. И на полотнах, даже если их написала женщина, ставят мужскую фамилию – ее отца либо мужа. Что, разве я не прав? – Он громко вздохнул. – Идут годы, а мир так и остается в неведении, что в нем обитает некто Станислав Хотунцев, который не просто занимает место под солнцем, а творит, любит, страдает, пьет горькую и мается от бессилия что-либо в этом мире изменить.

      -  Это очень легко сделать. Раз – и меня нет.

      -  Я хочу, чтобы ты была. Только ты. Одна.

      Я осторожно села и спустила ноги. Меня больше не тошнило. Зато кружилась голова.

      -  Куда?

      -  Мне на самом деле пора. Посадишь в такси?

      На этот раз Станислав не возражал. Он поцеловал меня на прощание и даже сказал «люблю».

 

 

                                                  *    *    *

      Я поехала не домой, а к Лизе. Она жила одна в уютной квартирке на Малой Грузинской, которая досталась ей от тетки-художницы. У нее была широкая кровать, пианино, два шкафа и больше никакой мебели. Мне очень нравилась ее квартира – всюду книги, эстампы, акварели, свечи, деревянные фигурки, куколки, большая ковбойская шляпа на стене в прихожей. А на кухне – низкий овальный стол и возле него несколько плюшевых подушек.

      Лиза помогла мне раздеться, достала из шкафа необыкновенной красоты прозрачную сорочку, застелила кровать чистым бельем.

      - Малыш, у меня сегодня большой праздник, - сказала она, подавая мне в кровать бокал с грейпфрутовым соком, куда капнула немного водки.

      -  Какой? – автоматически поинтересовалась я.

      -  Угадай.

      -  День рождения у тебя в мае. Сдаюсь.

      -  Случаются такие дни, когда ты словно заново рождаешься на свет. Очень редко, но случаются.  Такой день у меня сегодня.

      -  Поздравляю. Выпьем за это?

      - Да. – Лиза смотрела на меня задумчивыми, затуманенными какой-то тайной глазами. Пока я устраивалась в ее мягкой постели, она успела подкраситься, надела широкий атласный халат лилового цвета, который скрывал ее довольно пышные формы. – Если бы ты знала, Малыш, какой у меня сегодня праздник.

      Она взяла из моих рук пустой бокал, поставила его на пол, перевернула мою левую руку кверху ладонью и поднесла к своим близоруким глазам.

      -  Хочешь предсказать мне судьбу?

      Я нервно хихикнула.

      -  Нет, Малыш. Здесь обозначено то, что ты пережила. О будущем известно одному Господу.

      -  И что  я пережила?

      Я зевнула. День был длинный и насыщенный событиями. Мне хотелось спать.

      -  А ты уверена, что готова выслушать правду?

      -  Почем я знаю, что это за правда?

      Лиза ласкала мою ладонь кончиками своих мягких  пальцев.

      -  Тобой играет один известный нам человек. Ты об этом догадываешься, но тебе кажется, что ты любишь его.

      -  Я люблю его на самом деле.

      Я горько вздохнула.

      - Ты выдумала эту любовь. Тот, о ком ты говоришь, оказался в нужном месте в нужную минуту и повел себя, скажем так, героически. Но это, как ты понимаешь, еще не повод для того, чтобы ставить этого человека на пьедестал и поклоняться ему, как идолу.

      Я никогда не рассказывала Лизе, при каких обстоятельствах встретила Станислава – я не смогла бы рассказать об этом ни одной живой душе. Таким образом, никто, кроме Станислава, не знал, что меня изнасиловали. Разумеется, если не принимать в расчет самого насильника.

      -  Продолжай, - велела я, стараясь скрыть свое изумление. – Все это очень интересно и, должно быть, имеет под собой нравоучительную подоплеку.

      -  Не стоит взъерошивать перышки, Малыш. Я  только хочу помочь тебе разобраться в собственной душе. – Лиза улыбнулась мне обезоруживающе ласково. – Любовь должна быть осмысленной. Особенно это касается тех, кто принадлежит к элите  человеческой расы.

      - Спасибо за комплимент. – Я снова зевнула. – А я считаю любовь стихией, неподвластной  влиянию рассудка. Любить осмысленно скучно.

      - В каждом большом чувстве непременно должно быть заложено зерно будущего, - осторожно заметила Лиза.

      -  Ты сама сказала каких-то пять минут назад, что о нашем будущем знает только Господь.

      -  Это так. – Лиза поднесла мою ладонь к своим горячим губам. Это был не поцелуй – это была утонченнейшая  ласка. – Но несмотря на все это я глубоко убеждена в том, что ни один человек не имеет права разрушать жизнь другого. Физически, духовно, во всех остальных смыслах. Любовь – это желание сохранить, сберечь. Ты не согласна со мной, Малыш?

      - Я же сказала, что любовь – это стихия. Стихия всегда склонна к разрушению. Откуда ты знаешь, может, мне доставляет удовольствие чувствовать, как меня несет все ближе и ближе к бездне? И вообще я больше не хочу на эту тему рассуждать. Хочу выпить. У тебя осталась водка?

      -  Тебе вредно много пить. Особенно в твоем теперешнем состоянии.

      Я глянула на Лизу с удивлением.

      -  В каком состоянии? Что тебе известно о моем состоянии?

      - Роднуля, это скрыть невозможно. Особенно от тех, кто тебя искренне любит. – Лиза налила полный бокал сока, плеснула туда совсем немного водки. – Да и какой тебе смысл от меня это скрывать?

      -  Что?

      Я посмотрела Лизе в глаза.

      Она первая отвела взгляд. Потеребила пальцами оборки ночной рубашки у меня на груди, сказала едва слышно:

      -  Я буду очень любить твоего ребенка. Не бойся, я помогу тебе его вырастить. Малыш, ты можешь всегда на меня рассчитывать.

      -  Он не хочет, чтобы у нас был ребенок. – Я почувствовала, что из моих глаз полились слезы. – Он говорит, третий будет лишним. Он…

      Я разрыдалась на мягкой Лизиной груди.

      Она гладила меня по голове, перебирая каждую прядку моих волос, целовала мочки ушей, дышала на меня горячо и прерывисто.

      - Малыш, ты не должна слушать его, - наконец сказала она. – Первый ребенок – это Божий дар. Потом у тебя родятся другие дети, но такого уже не будет.

      - У меня не будет детей, если я избавлюсь от этого. Никогда. Что мне делать, Лиза?

      -  Давай лучше спать. – Она встала, погасила торшер. Теперь комната была освещена лишь слабым розоватым светом от ночника-лотоса над кроватью. Я видела, как Лиза сбросила свой атласный халат и осталась в пижаме с прозрачным верхом. – Дай мне твою руку, - попросила она, залезая под широкое пуховое одеяло. – Вот так. – Моя рука очутилась в выемке между ее грудей. – Успокойся, роднуля. Все будет так, как мы захотим. Мы с тобой сильные и свободные женщины. Почему мы должны отдавать себя на растерзание мужчинам? Я с детства поняла, что мы и они  - антимиры. Нечто вроде плюса с минусом, понимаешь? Нас тянет друг к другу, и в этом кроется причина  наших страданий, разочарований, трагедий. Мужчине не дано понять женщину, да он  и не стремится. Мужчина привык себя считать высшим существом. Настоящим богом. В любви он привык только брать. Отдавать он не способен – это заложено в нем генетически. Женщина, как ты знаешь, в любви отдается без остатка. Правда, Малыш? Я часто задаюсь вопросом: зачем мы растрачиваем наши силы ума, души и всего остального на людей, которые не способны это оценить? Не лучше ли нам любить друг друга?

      -  Я люблю тебя, Лиза, - сказала я, убаюканная ее мелодичным голосом. – Если бы ты была мужчиной, я бы, наверное, влюбилась в тебя очертя голову.

      Она  натужно рассмеялась.

      -  Какая же ты глупышка, моя роднуля.  Если бы я была мужчиной, я была бы такой же бездушной, жестокой и эгоистичной, как все они. И я бы тоже тебя терзала, рвала на части твою душу. Нет, Малыш, я очень благодарна Господу, что он создал меня женщиной. Ты даже представить себе не можешь, как я благодарна.

      Лиза говорил что-то еще в этом духе, а я то и дело проваливалась в сладкую дрему. Как вдруг почувствовала на своем животе – под рубашкой – ее ладонь.

      Я сжалась в комок, не зная, что мне делать.

      - Расслабься, Малыш. Я хочу почувствовать нашего ребеночка. – Лиза ласкала мой живот, нежно ковыряла пальцем в пупке. – Еще совсем крошка. Как куколка бабочки. Это будет девочка. Очаровательное существо с фигурой ее прелестной мамы, такими же роскошными волосами и полными тайны глазищами феи.

      Ладонь Лизы скользнула ниже. Я вздрогнула.

      -  Что ты делаешь? – прошептала я.

      -  Ничего такого, о чем потом можно пожалеть. Просто я очень тебя люблю, Малыш. Твое тело, душу, ауру вокруг тебя. Я обожаю тебя с тех самых пор, как мы познакомились. Помню, вы с мамой пришли к нам в гости. Тебе было двенадцать лет. Мы пили чай с пончиками и вишневым вареньем  теткиного изготовления. Ты сидела напротив меня и то и дело вскидывала на меня свои глазищи. Помню, у тебя были тонюсенькие ручки и ножки, и тетка прозвала тебя кузнечиком. Господи, какое это было замечательное время!

      -  Да, - прошептала я, размягченная воспоминаниями и удивительно нежной лаской Лизы. – Когда я приехала к вам на дачу, мы с тобой играли в прятки и догонялки. Ты поймала меня за сарайчиком и поцеловала прямо в губы.

      -  Тебе понравилось, да?

      -  Очень. Я тебя боготворила, Лиза. Особенно когда ты садилась за пианино.

      -  Почему ты никогда не говорила мне об этом, Малыш?

      - Я была робким и скованным ребенком. А ты уже тогда принадлежала к миру взрослых. Тебе было восемнадцать. Как же я могла признаться тебе в любви? Я была уверена, ты будешь надо мной смеяться и расскажешь все тетке либо матери.

      - Глупышка. – Ее пальцы уже ласкали внутреннюю сторону моей ноги, вызывая странный отклик во всем моем существе. – У тебя дивное тело. Я поняла это, еще когда ты была ребенком. Помнишь, мы с тобой загорали нагишом в кустах жимолости?

       - Помню. Еще я обожала расчесывать твои волосы, делать всякие прически, украшать их цветами. Ты позволяла мне буквально все.

      - Да, Малыш. Я сама млела от восторга, когда ты прикасалась ко мне своими ловкими пальчиками. Представить себе не можешь, как это меня возбуждало.

       -  Но ведь это… ненормально, - прошептала я и снова сжалась в комок. – Это называется… извращением.

      -  Глупости. Выдумки ханжей и лицемеров. Увы, нас окружают в основном серые людишки, которые живут по законам стада. Кому может быть плохо от того, что мы с тобой друг друга любим, , доставляем друг другу удовольствие?

      -  А как же Станислав?

      Я вдруг сбросила Лизину руку со своего живота и быстро одернула рубашку.

      -  Малыш,  ты думаешь,  этот человек сохраняет тебе верность?

      - Он клянется мне в этом каждый день. Он говорит, что не может спать с другой женщиной. Они противны ему физически.

      -  И ты веришь ему?

      Я задумалась. Я не могла себе представить, что  Станислав может изменить мне с другой женщиной. После эпизода на даче, когда он признался, что переспал с Жанкой, я была уверена, что он хранит мне верность. Сейчас моя уверенность была поколеблена.

      -  Ты не знаешь, Малыш, с кем он проводит ночи. Ты всегда уходишь от него вечером, верно?

      -  Откуда ты знаешь? Тебе сказала моя мать?

      - Мы с Верой никогда не говорим о тебе. Я знаю, она не всегда тебя понимает.

      -  Она меня ненавидит.

      -  Малыш, ты не права. Она – твоя мать. Все дело в том, что она стремится слепить собственное дитя по своему образу и подобию. Думаю, это удел каждой матери.

      -  Ладно, оставим эту тему. -  Я вздохнула и снова расслабилась. – Так откуда тебе известно, что я не остаюсь у Станислава на ночь?

      -  Мне трудно объяснить тебе это, Малыш. Наверное,  дело в том, что я тебя  очень хорошо знаю. Порой мне кажется, что я на какое-то время становлюсь тобой. Понимаешь, я бы тоже никогда не осталась ночевать у мужчины. Я тоже не люблю видеть их спящими. Отталкивающее зрелище. А по утрам  они всегда пристают со своими ласками. Женщина не хочет секса утром. Я права, Малыш?

      -  Да.

      Я закрыла глаза и почувствовала приступ тошноты. На этот раз меня это обрадовало, и я тихо рассмеялась.

      -  Поделись со мной своей радостью, Малыш.

      - Он хотел убить ребенка, но ему не удалось, - сказала я и на этот раз вздохнула.

      - Козел! – Лиза сказала это громким шепотом. – Я так и знала. Они все сделаны  под копирку. Зачем ты сказала ему, что ждешь ребенка?

      -  Он сам догадался. Влил в меня самогонки с перцем и засунул в кипяток. Но ребенок жив. Лиза, дорогая, мой ребенок жив!

      Лиза наклонилась надо мной и долго вглядывалась в мое лицо. Потом вдруг стала покрывать меня поцелуями. Такими же страстными, как совсем недавно Станислав. Мне было очень приятно. И на душе оттаяло. Там  стало совсем тепло.

      -  Лиза, родная моя, я тебя люблю, - шептала я. – Как хорошо, что ты есть на этом свете. Как чудесно…

      Утром она подала мне в постель кофе с тостами и джемом. Судя по всему, Лиза поднялась давно – в квартире все блестело, да и она  выглядела отнюдь не заспанной. Сейчас она напоминала мне Лизу десятилетней давности, которую я боготворила.

      -  Малыш, я наполнила тебе ванну. С укрепляющей солью. Теперь мы вместе будем заботиться о твоем здоровье.

      -  Я должна позвонить Станиславу, - сказала я и спустила с кровати ноги.

      -  Ты ничего ему не должна.

      Лиза произнесла это раздраженно.

      -  Я соскучилась по нему. Хочу его видеть. Понимаешь, последние два года мы почти как сиамские близнецы.

      -  Понимаю. – Лиза подошла к окну. – Итак, все возвращается на круги своя. Если ты не думаешь о себе, подумай о своей малышке.

      -  Он ничего не узнает. Вот увидишь. Лиза, я не могу без него жить.