Я открыла глаза и поняла с облегчением, что это был сон. В следующую секунду услышала Димкин шепот:
— Вставай! Скорей!
— Зачем?
— Пойдешь со мной.
— Куда?
— Скажу после. Это очень важно, понимаешь?
— Но у меня кружится голова.
— Я буду тебя держать. Ну, пойдем!
Я встала, одернула юбку. Хотела переодеться в джинсы, но Димка уже тащил меня к окну.
Он помог мне забраться в седло, вспрыгнул сзади меня, взял в руки поводья. Мюзетта зацокала копытами по мощенной дореволюционным булыжником мостовой. Светила луна. Было безлюдно, как в пустыне.
Я облокотилась о Димку и закрыла глаза. Каждый шаг Мюзетты отдавался тупой болью в моем затылке. Голова кружилась и была до противного невесомой.
Минут через пятнадцать – они показались мне целой вечностью, хотя перед моими глазами был циферблат Димкиных наручных часов со светящимися стрелками, – мы остановились возле дома Богачевых. Димка спрыгнул на землю и снял меня с лошади, потом отогнул край сетки в ограде.
— Юрасик ждет нас? – спросила я.
— Юрасик нас не ждет. – Димка как-то странно хихикнул. – Мы нагрянем к нему неожиданно.
— Зачем?
— Сейчас все поймешь.
Он вел меня куда-то сквозь заросли люпина и ромашек. В неярком свете луны палисадник Богачевых показался мне волшебным садом. Все окна в доме, кроме одного, были темными. Мы обошли прямоугольник света на траве, зашли в тень от куста сирени.
— Я подниму тебя, а то ничего не увидишь.
Димка стиснул обеими руками мою талию и поднял меня над землей.
— Ничего не вижу, — пожаловалась я. – Там тюлевая занавеска.
— Смотри налево, в щелку.
Я устремила взгляд в обозначенном Димкой направлении и едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.
Юрасик стоял абсолютно голый перед большим зеркалом. На голове у него был какой-то полуседой парик с локонами почти до пояса. Именно этот парик, а не нагота, поразили меня до глубины души.
— Ну, и что?
Димка осторожно опустил меня на землю.
— Юрасик… меряет перед зеркалом парик. Совсем голый.
Димка прерывисто дышал. Наверное, во мне был далеко не бараний вес.
— Он уже целый час так стоит. Я сидел на клене и смотрел в бинокль.
— Зачем ему этот дурацкий парик? – недоумевала я. – Может, он собрался поступать в театральный?
— Он сказал, что ему хочется какое-то время побыть женщиной. Это когда мы ходили вдвоем в кино, помнишь? Он тогда тоже надел этот парик и накрасил губы.
— О Господи! – Я вдруг почувствовала, что подо мной плывет земля. – Я не хочу, чтобы Юрасик стал женщиной.
Тут я отключилась и, похоже, надолго. Пришла в себя на диване в столовой у Богачевых. Возле меня хлопотала бледная, не похожая на себя Августа Петровна.
— Ларочка, дорогая, тебе совсем худо, да? Моя бедная девочка, ты вся пылаешь. Зачем ты встала с кровати? Вы с Димочкой хотели проведать Юрасика? Но его нет дома. Он поехал к бабушке – повез ей лекарство и продукты. Бабушка заболела и попросила Юрасика…
— Зачем вы лжете? – сказала я, испытывая отвагу человека, только что побывавшего, грубо говоря, за гранью бытия. – Мы с Димкой видели, как он…
Я закрыла глаза и простонала, с трудом удерживая позыв к рвоте.
— Бедная, бедная девочка, — ворковал надо мной лишенный какого бы то ни было сострадания голос. – У нее с головкой что-то случилось. Я дам тебе таблетку…
Я почувствовала, как мне в рот суют большую горькую таблетку. Я замотала головой и крепко стиснула зубы. На мое горло легла холодная рука. Пальцы были жесткими и безжалостными. Я захрипела и стала проваливаться в кромешный мрак.
Я пришла в себя в своей комнате. Точнее, увидела свет и поняла, что еще жива. Голова была невероятно тяжелой. Я с трудом разлепила веки и увидела Димку. Он сидел на краю кровати и корчил мне странные рожи.
Потом я увидела бабушку и Лидию. Они сидели на стульях возле моей кровати и смотрели на меня, не отрываясь. Наконец, я увидела маму. Она бросилась ко мне и забилась в истерике на моей груди.
На следующий день мы были готовы к отъезду. Маме с большим трудом удалось достать два плацкартных места в каком-то проходящем поезде.
— Больше никогда не отпущу тебя одну, — приговаривала она, обрабатывая какой-то мазью рану у меня на затылке. – Ужас какой! Да от таких травм можно на тот свет отправиться, не то что бредить.
— Я не бредила, мама, — вяло возразила я.
— Да, да, доченька.
Мама придерживалась принципа никогда со мной не спорить. Ее вечные поддакивания раздражали и оскорбляли меня до глубины души.
— Но я правда не бредила, мамочка.
Я чувствовала, что вот-вот расплачусь, раскисну, развалюсь по всем швам.
— Да, доченька, да.
— Если не веришь, спроси у Димки.
— Что спросить?
Мама смотрела на меня недоуменно.
— Что я видела это на самом деле. Димка сам мне это показал. Августа Петровна пыталась засунуть в меня какую-то гадость. Да ты спроси у Димки.
— Он говорит, у тебя была высокая температура с бредом. Ты вылезла из окна и спустилась по дереву в сад. Он с трудом тебя догнал. Ты стала вырываться, упала и рассекла о камень…
— Я упала с Мюзетты, мамочка. За несколько дней до своего так называемого бреда.
— А кто такая эта Мюзетта?
— Лошадь. Димка привел лошадь, и я занималась на ней акробатикой.
Я чувствовала, что меня оставляют силы. Мною овладела апатия ко всему. Я закрыла глаза и заплакала от бессилия.
В тот же вечер мы с мамой уехали в Москву.
Я не поехала на похороны бабушки, которая умерла внезапно. Мама рассказала, что Антонина обнаружила ее в чулане. Бабушка лежала на боку, зажав в руке какую-то изъеденную молью шаль. Врачи не смогли вернуть ее к жизни: она пролежала трое суток в больнице, так и не придя в сознание.
— Инсульт, — констатировала мама. – Я всегда говорила, что Вера Григорьевна ведет неправильный образ жизни. В ее возрасте нельзя ложиться в два часа ночи и вскакивать в половине шестого.
Мама чувствовала себя обиженной. Согласно завещанию, бабушка оставила дом Димке. Но он переходил в его собственность только после смерти Лидии. Мне, как выразилась мама, не досталось даже скорлупы от выеденного яйца. В адрес отца посыпались упреки.
— А ведь ты была ей такой же внучкой, как и Дмитрий, — часто повторяла мама, пытаясь вбить в мое сердце острый гвоздь обиды. – Папочка твой настоящий дурачок: вместо того, чтобы оспорить завещание, напился на поминках и стал целовать всех баб подряд. Горбатого могила и та не исправит, — перефразировала мама известную русскую пословицу.
— Но ты же сама сказала, в завещании оговорено, что я могу приезжать когда захочу и сколько угодно гостить, — пыталась возразить я.
— Меня оскорбляет, что моя единственная дочь будет жить на птичьих правах в доме своей родной бабушки, — упорствовала мать. – Без их милостей как-нибудь обойдемся.
Гвоздь никак не хотел входить в мое сердце, мать это чувствовала и еще больше заводилась.
Однажды я уже совсем было собралась к Измайловым, но судьба распорядилась иначе, навалив на меня кучу самых неожиданных проблем.
Лидия аккуратно поздравляла меня с Новым годом, днем рождения и другими праздниками. Я писала ей крайне редко. Правда, одно время мы с ней часто созванивались. Ее беспокоил Димка, который, по ее словам, связался с дурной компанией и начал выпивать. Потом Димка женился и как будто поутих.
Как-то Лидия приехала в Москву и жила у меня целую неделю. Это она рассказала мне, что Юрасик периодически ложится в неврологию, где ему проводят курс лечения. Он так и не женился, нигде не работал. Лидия неохотно говорила о Юрасике. Из чего я сделала вывод, что Измайловы с Богачевыми не поддерживают дружеских отношений.
— Они не пришли на Димочкину свадьбу, — рассказывала она. – Мы послали приглашение, а Юрий даже не позвонил. Когда-то они с Димой так дружили, помнишь?
Я все помнила. Это была горькая память. В ней словно была заложена программа всех моих будущих разочарований. В ней было что-то недосказанное, незавершенное. Какая-то темная тайна. Впоследствии я сделала тщательный анализ моих с Юрасиком взаимоотношений и пришла к выводу, что у Юрасика была наклонность к «голубизне», а я не смогла обратить его в свою, так называемую нормальную веру, потому что моя любовь к нему была ненастоящей.
Как-то я спросила у тетки:
— А Димка поддерживает отношения с Юрасиком?
Та посмотрела на меня как-то странно.
— Нет, — сказала она, отвернувшись к стене. – Эта стерва запретила им видеться. Она считает, что Дима по своему интеллектуальному уровню значительно ниже ее сыночка. Она так и сказала мне по телефону. И самый настоящий выговор сделала. Дескать, Дима надоедает Георгию, не дает ему работать. Я сказала Диме, чтобы он не смел ходить к Богачевым.
— Он тебя послушался?
— А что ему оставалось делать?
На этом наш разговор закончился, чтобы больше не возобновиться: Лидия настоящий виртуоз по части умения избегать щекотливых тем. А тема взаимоотношений Измайловых и Богачевых была для нее более чем щекотливой.
Вот почему меня так удивило, что Лидия пригласила на годовщину бабушкиного рождения Августу Петровну. Но главное было впереди.
После ужина, который прошел под негромкий бубнеж телевизора, я поднялась к себе и открыла книгу. Хоть Джек Лондон и был одним из моих самых любимых писателей, я все никак не могла перенестись в южные моря и насладиться общением с потомками сэра Генри Моргана*·. Дело было не только в том, что перед моими глазами всеми цветами радуги переливались сокровища из теткиного ларца. Согласитесь, трудно лицезреть такие богатства и остаться при этом совершенно спокойной. Я думала о странном поведении Димки, его словах: «Юрасик сказал, его мать не хочет, чтобы мы с ним поддерживали отношения, потому что он…», о том, что Августа Петровна с ходу заткнула Димке рот. Интересно, что он хотел сказать? Может, что Юрасик «голубой»? Если даже это так, Димка теперь женат и стал отцом. Да, еще Димка обвинил Августу Петровну в том, что она засунула сына в психушку. Я захлопнула книгу и уставилась в потолок. После недолгих размышлений решила позвонить Димке и напроситься к нему в гости. Для этой цели я спустилась вниз.
Из-за закрытой двери столовой доносились приглушенные голоса. Я узнала голос Лидии. Другой, мужской, сначала показался мне незнакомым.
— Надо взять себя в руки и попытаться жить так, как живут все, — говорила Лидия.
— Это невозможно! – Мужчина говорил на повышенных тонах. – Я ее боюсь. Я весь сжимаюсь, когда она дотрагивается до меня. Я сто раз делал над собой усилия, но у меня ничего не выходит.
Наконец, я узнала, кому принадлежит голос: это был Димка. Меня одолело любопытство. Я чувствовала, Димка не был в доверительных отношениях с матерью, да и Лидия была слишком молода, чтобы он мог считать ее авторитетом. Димка всегда нуждался в покровительстве и потому с детства тянулся к бабушке.
Звякнуло стекло. Они что-то пили. Скорее всего, спиртное. Это меня тоже удивило. Вино и прочие напитки с градусами в доме Измайловых подавали к столу только по большим праздникам.
— Ты был у Юрия, Ира об этом узнала. Ты должен быть осторожным, если не можешь жить без этого припадочного.
— Он не припадочный. Просто он не такой, как все. Белая ворона. Вот Старый Мопс и засунула его в психушку. Он страдает, мама. Нормальный человек среди психов – это жуткая трагедия.
— Это самый настоящий каприз. У твоего Юрия все устроено точно так, как у всех остальных. Понимаю, был бы он гермафродитом, как Смирнов или…
— Ты ничего не понимаешь! У Юрасика внутри все устроено не так, как у всех остальных. И этого не переделать. Он столько раз пытался, делал над собой нечеловеческие усилия и в итоге загремел в неврологию.
— Он был влюблен в Ларису, — возразила Лидия.
— Да, но… Словом, это очень запутанная история. Я тоже был в нее влюблен. И если бы мы не были братом и сестрой, быть может, я… Сам не знаю, мама. Нам было хорошо втроем. Зачем вы нас разлучили?
Его голос сорвался на рыдание.
— Поползли сплетни. Мы с твоей бабушкой до смерти испугались. Ну, а когда Августа Петровна застукала Юрия голого и в парике, она просто взбесилась. А тут еще вы с Ларисой там оказались. Спрашивается, что вы делали ночью в палисаднике Богачевых?
У меня затекла нога, и я переменила положение. Подо мной громко скрипнула половица.
— Это Мурзик, — сказал Димка, имея в виду большого серого кота, у которого была тяжелая, отнюдь не кошачья походка. – Мы… Он пригласил нас к себе. Он сказал, мы должны влезть к нему в окно, чтобы не знал Старый Мопс. Лорка потеряла сознание, когда увидела Юрасика голым. Думаю, она до этого никогда не видела голых мужчин.
— Тебе нужно с этим делом завязать, — решительным тоном заявила Лидия. – Нечего нюни распускать. Ты должен сказать себе: я такой же, как все. Ясно?
— Но я не такой, как все! – Димка снова повысил голос. – Прошу тебя, поговори с Иркой, объясни ей, что она должна оставить меня в покое. Я буду давать ей деньги, буду ночевать дома и сохранять видимость семьи. Только пускай она не заставляет меня с ней спать.
— Я уже говорила. Она твердит, что не может обходиться без мужчины. Ты же не допустишь, чтобы твоя законная жена пошла налево и вызвала поток грязных сплетен. Ты сам знаешь: в нашем городе ничего не скроешь.
— Проклятый город! Всегда мечтал уехать отсюда. Сделай же что-нибудь, мама! Я так больше не могу.
Наступила тишина. Я слышала, как завывает в печной трубе ветер.
— Если ты переберешься сюда, по городу тоже поползут сплетни. Особенно сейчас, когда у нас гостит Лариса, — размышляла вслух Лидия. — А что, если…
Ветер взвыл с такой силой, что заглушил ее слова.
— …Но ты не думай, я тоже не позволю тебе на виду у всего города проведывать Юрия, — донеслось до меня, когда вой в трубе стих. – А то люди скажут, что мать потворствует дурным наклонностям сына.
Я услышала шаги в столовой и поспешила спрятаться за угол. Дверь открылась. Димка прошел совсем близко от меня, натягивая на ходу перчатки. Через минуту заработал мотор его машины.
Я поднялась на цыпочках к себе и легла поверх одеяла. Итак, мои подозрения по поводу «голубизны» Юрасика оправдались. Меня это уже не волновало – в Москве у меня были друзья среди «голубых». Я давно смирилась с тем, что моя так называемая первая любовь была подарена «голубому». Но я утешала себя: в ту пору Юрасик еще не был «голубым» до конца, его колебало из стороны в сторону. Мне кажется, он был таким нежным и чувствительным как раз потому, что в нем намечалась «голубизна».
То, что и Димка оказался с «голубизной», меня удивило. Я лежала и прокручивала в голове эту информацию, как вдруг услышала шаги на лестнице. Дверь приоткрылась, и я увидела Лидию.
— Не спишь?
У нее был тусклый голос.
— Нет. Посиди, если хочешь.
Она села в кресло напротив.
— Ты ничего не слышала?
— А что случилось?
— Димка заезжал. У него все кувырком. Хочу посоветоваться с тобой.
От Лидии пахло коньяком. Это было так же странно, как если бы от моей матери вдруг завоняло мазутом.
— Валяй.
— Понимаешь… как бы это сказать… словом, Дима мне не сын. – У Лидии заплетался язык. – Это семейная тайна. Не вижу, почему я должна хранить ее после смерти главного действующего лица.
Я открыла рот.
— А чей же он тогда сын?
Наступило молчание. Царивший в комнате полумрак казался мне тяжелым, как свинец.
— Миши Орлова. И моей… Боже, это невозможно произнести вслух!
— Напиши на бумаге. Или оставь, как было. Я не собираюсь тянуть тебя за язык.
— Она перевернется в гробу, когда узнает, что это больше не тайна. Она…
— Я все поняла, успокойся. Ловко же вы дурачили нас всех почти три десятка лет. Зачем, спрашивается?
— Позор-то какой, позор! – причитала Лидия.
— Родить ребенка от любимого человека?
— Она изменяла отцу. Она так и не созналась ему в этом. Он думал, Дима его сын.
— Какого же хрена вы устроили всю эту комедию с твоим материнством? – недоумевала я. – Что, она не имела права родить ребенка от собственного мужа?
— Но ведь ей было сорок семь. В таком возрасте женщины уже не спят со своими мужьями. Это всем известно. Да и отец был калекой. Ты ведь помнишь, он ходил с палкой и был ниже бабушки ростом.
— А разве для тебя не было позором, как говорится, принести в подоле? Уверяю, о тебе судачили на каждом углу.
— Мне так или иначе не судьба замуж выйти. За мной ухаживали приличные люди: учитель истории, врач-гинеколог, сын архитектора Збруева. Но я уже с шестнадцати лет знала, что никогда не выйду замуж.
Я была еще больше заинтригована, но старалась не подать виду. Я боялась каким-нибудь неосторожным словом спугнуть Лидию, прервать ее откровения.
— Это у меня по отцовской линии, — продолжала Лидия. – Тетя Эмма, его старшая сестра, тоже осталась в старых девах. Догадываюсь, все по тем же причинам.
Я хорошо помнила величественную и невозмутимо спокойную тетю Эмму, как и сентиментальный рассказ о горячо любимом ею женихе, павшем смертью храбрых в Первую империалистическую. Она даже его фотографию показывала. Конечно, это очень романтично – сохранить на протяжении всей жизни верность своей первой любви. Но в тете Эмме, если мне не изменяет память, не было ничего романтического.
— У меня так и не пошли месячные. Мать хотела отвести меня к врачу, но я сказала, что скорей утоплюсь, чем пойду. Это так стыдно. Потом бы весь город об этом говорил.
— Тебе нужно было выйти замуж за того гинеколога. Он бы тебя вылечил.
— Ой, нет! Да я бы с ним за один стол не смогла сесть. Как представлю, куда он заглядывает по несколько раз на день…
— Почему ты не скажешь Димке, кто его настоящая мать?
— Боюсь. Он очень любил ее как бабушку. Ему будет трудно перестроиться. Иногда я чувствую себя очень виноватой перед ним. Он считает себя сыном этого алкаша Петухова, и отсюда, вполне вероятно, его неполноценность. Дима всегда тянулся к Мише Орлову.
— Выходит, они с Юрасиком… Ну да, Юрасик Димкин племянник и таким образом мы все трое родственники. Может, потому все так и случилось?
— Дима переедет к нам. У него проблемы с женой, — скороговоркой сказала Лидия. – Чтобы в городе не злословили, нужно придумать причину. Я заболею. Внезапно. Ты не пугайся.
— Но врач выведет тебя на чистую воду.
— У меня есть знакомый доктор. Давно в меня влюблен. – Ее щеки вспыхнули, и она прижала к ним руки. – Пожалуйста, будь поласковей с Димой. И пока ничего ему не говори, ладно?
Я кивнула. В конце концов, это была не моя тайна.
— Едем к нему.
Димка стоял посреди моей комнаты в меховой шапке и перчатках. Я не слышала его шагов – очень крепко спала.
— Я… не готова.
— Юрасик совсем не изменился. Он такой же чистый и наивный.
— Ладно. Отвернись. – Я быстро влезла в джинсы и свитер, провела щеткой по волосам. – Готово. А если узнает Лидия?
— Доктор сделал ей реланиум. Она не спала две ночи.
Мы осторожно спустились по лестнице. Его машина стояла за углом.
Город показался мне марсианской пустыней, на которую налетела буря из осенних листьев. Они бились в ветровое стекло Димкиного «Ауди» и, словно подбитые птицы, падали на дорогу. Димка вел машину стремительно и резко. Мы выехали за город, свернули направо, какое-то время ехали вдоль глухой кирпичной стены. Я поежилась, вспомнив, что об этом месте ходила дурная молва. Когда-то здесь нашли маленькую девочку, изнасилованную извращенным способом, а через некоторое время старуху, которая сошла с ума, не выдержав надругательств. За это глухой стеной был дурдом.
Димка остановил машину под каким-то корявым деревом.
— Пошли, — сказал он, распахнул мою дверцу и подал мне руку. – Ты правильно сделала, что надела джинсы – придется лезть через стену.
В результате довольно сложных маневров мы очутились возле одноэтажного строения из серого камня. Зарешеченные окна светились угрюмо и отчужденно.
— Здесь. – Димка подошел к решетке, закрывавшей единственное темное окно, легко вынул металлический прут. – Давай руку.
Мы шли по темному коридору, освещая дорогу карманным фонариком. Здесь был лютый холод.
— Морг, — шепотом пояснил Димка. – Сюда свозят со всего города бесхозных мертвецов. Не бойся, они самые тихие люди.
Он открыл какую-то узкую дверь. Я увидела кровать с железными спинками под тусклой голой лампочкой. На ней сидел Юрасик в грязной белой рубашке до пола. Он смотрел на нас и улыбался. Я не сразу догадалась, что эта улыбка была неотъемлемой чертой его теперешнего состояния.
— Узнаешь? – Димка сел на кровать и взял Юрасика за руку. – Она совсем не изменилась, правда? Помнишь, как ты о ней написал?
Все так же легка и прекрасна,
Но не для меня.
Кокетство и нежность напрасны,
Если они для меня.
Юрасик смотрел на меня, не моргая. Он, конечно, изменился за те пятнадцать лет, что мы не виделись. Волосы заметно поредели.
— Я добился, чтоб его перевели в отдельную палату, — сказал Димка. – Это стоило целого состояния. Старый Мопс не хотел пальцем пошевелить.
— Она не виновата, Митя. Не стоит судить слишком строго ближних, — сказал Юрасик, все так же не спуская с меня немигающего взгляда. – Правда, Мурзик?
Я вздрогнула. Я и не предполагала, что Юрасику известно прозвище, которое дали мне в раннем детстве родители. Здесь меня никто так не называл.
— Ты удивилась, что я это знаю? Но у тебя на лбу написано, что ты Мурзик. Ты только что так про себя подумала.
— Ты умеешь читать мысли?
— Нет. Это не то, что ты думаешь. Это называется про-ник-но-ве-ние. Я проникаю в твой мозг вместе с кровью.
— Ты все знаешь про меня?
— Я не хочу знать про тебя все, Мурзик. Нам с тобой это ни к чему.
В его глазах были мудрость и страдание. Если бы не эта ухмылочка…
— Да, если бы не она, — вдруг сказал он. – Это насмехается надо мной моя плоть. Ведь я так и не сумел с ней справиться.
Меня охватил мистический ужас. В следующую секунду я испытала жгучую жалость к Юрасику. Я редко испытываю это чувство: обычно придерживаюсь точки зрения, согласно которой люди получают то, что заслужили.
— Бежим отсюда! – Я схватила Юрасика за руку и потянула. – Уедем в Москву! Там тебя не найдут.
Улыбку на его лице сменила гримаса скорби. Одну маску – другая.
— Не хочу. Там люди. Много людей.
— Ты будешь жить один. У нас на даче. Мы бываем там несколько раз в году.
— Нет. Я не готов к переменам. Пусть все остается, как есть.
— Но ты не выдержишь долго. Бежим! Димка, хоть ты скажи ему, — с жаром уговаривала я.
— Он не хочет. Ему здесь хорошо. Как ты не поймешь, что ему здесь хорошо!
На лице Юрасика снова появилась улыбка. Он смотрел теперь на Димку. В его взгляде было обожание.
— Может, он хочет к тебе? Возьми его к себе, Димка.
— Куда? У меня у самого нет угла.
— Но дом записан на тебя, — возразила я. – Ты его хозяин. Таково было желание… бабушки.
Я чуть не сказала: твоей матери. Внезапно меня осенило, что многие Димкины беды, в том числе какая-то неопределенность желаний и нерешительность, происходят оттого, что он считает матерью свою родную сестру. Я не могла объяснить это с научной точки зрения – здесь требовался ум Зигмунда Фрейда.
— Мать будет против. Она боится Августу Петровну.
— Чушь какая-то! Из-за того, что вы все как огня боитесь так называемого общественного мнения, то есть провинциальных сплетен, Юрасику придется гнить в психушке. А ведь ты говорил, что любишь его.
Лицо Юрасика постарело прямо на глазах.
— Ты на самом деле это говорил?
Он несколько раз часто моргнул.
— Да, -- ответила за Димку я. – Он любил тебя с самого начала.
— Это правда? – с еще большим недоверием спросил Юрасик.
Димка молчал. Он стоял, опустив голову, и я не могла видеть выражения его лица.
— Правда, — снова ответила за Димку я.
Юрасик вздохнул с каким-то птичьим присвистом.
— Не надо, чтобы я это знал. Лучше не надо… — Он поднял глаза и посмотрел на меня. – Я хотел пригласить тебя, Лара, загорать со мной на балконе нагишом. Ты бы не пришла.
— Нет.
— А Дима пришел, но пошел дождик. Дождик нам все испортил. Мне пришлось надеть парик и пригласить Диму в кино. Из-за дождя мое приглашение загорать нагишом на балконе стало бессмысленным. Если бы не дождь…
«Он тронутый, - подумала я. – Ни одна мать не способна засадить в психушку собственного сына только из-за того, что он хочет быть «голубым».
— Я надел парик. Чтобы в нашем походе в кино был какой-то смысл. Мне понравилось ходить в парике. Он защищал меня от злых глаз. От злых глаз у меня на коже появлялись ссадины и кровоподтеки.
— Я тоже их боюсь, — пробормотал Димка.
— Когда человек изменяет наружность, его внутреннее состояние тоже меняется. Парик приносил мне спокойствие. – Юрасик капризно скривил губы. – Отдайте мой парик. Зачем вы забрали мой парик?
По его щекам потекли слезы.
— Нам пора, — сказал Димка. – Это на всю ночь.
— Но разве можно оставить Юрасика в таком состоянии? Мы должны его приласкать, утешить.
— Нет, — поспешно сказал Димка. – Я пас. И тебе не советую.
— Он же наш родственник. Я хочу сказать, он нам как родной, — поправилась я.
— Это нам и мешает. Юрасик на самом деле мне как родной. Если бы я знал, что он мне родной… — Димка вздохнул. – Пошли. Ему теперь не до нас.
Юрасик что-то беззвучно шептал. Но это была не молитва. В глазах Юрасика я не видела смирения.
Мы вернулись той же дорогой к машине. Нам никто не встретился. Мне казалось, Юрасик живет в пустыне, как отшельник.
— Так не может продолжаться, — сказал Димка, когда мы поднялись ко мне. Я легла, он сел на ковер возле кровати в той же позе, в какой сидел пятнадцать с лишним лет назад. – Я не выдержу. Мы все не выдержим.
— Поговори по душам с Иркой. Если она любит тебя, поймет и пойдет навстречу.
— В этом городе никто ничего не понимает, зато все считают себя самыми умными.
— Зачем ты женился?
— Сам не знаю. Понимаешь, кроме Юрасика, мне не нравился ни один мужчина. Женщины нравились. В особенности ты.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------
·* Знаменитый пират, впоследствии губернатор острова Ямайка.
