Я улыбнулась. Реланиум притупил во мне обиду. Он действовал на меня, как водка, — сразу хорошо, а потом хуже, чем было. Мой лечащий врач признался впоследствии, что впервые в своей практике столкнулся с подобной аномалией.
— Почему? – повторил вопрос Денис. – Неужели ты думаешь, будто этим можно играть?
— Чем?
— Любовью, наслаждением, чувствами другого человека. Я бы никогда не поступил так с женщиной, которую по-настоящему люблю.
— У нее сломался замок, когда вы занимались любовью?
Его глаза потемнели от гнева.
— Ты… злая! – Он хлопнул ладонями по своим ляжкам, вскочил, как пружина. – Я ни перед одной женщиной так не унижался!
— Тогда зачем унижаешься передо мной? Я тебя за это только презираю, — молол мой вдохновенный реланиумом язык.
— Хватит!
Его ноздри раздувались от едва сдерживаемой ярости. Он бросился к двери и выскочил в коридор.
— Ты забыл цветы! – крикнула я ему вдогонку. И снова провалилась в опустошающий душу и тело сон.
Потом на меня такое накатило, что я готова была сбежать из больницы в тапочках и тренировочном костюме. Хорошо, что я этого не сделала, — ноги непременно привели бы меня к Денису, что было бы невыигрышно, прежде всего с эстетической точки зрения. К счастью, в тот вечер дежурил мой лечащий врач. Без преувеличения, он спас мне жизнь. Хотя я сомневаюсь, стоило ли ее спасать.
Я вышла из больницы с кучей рецептов и домашним телефоном моего спасителя. На следующий день я уехала в Питер, оттуда совершила безумное с точки зрения нашей, в ту пору еще советской, логики путешествие автостопом по Прибалтийским республикам. Я словно сознательно подвергала себя риску, останавливая на ночном шоссе военный грузовик или легковое авто с подвыпившей или накурившейся травки компанией. Меня, конечно, тоже угощали травкой. Беда обошла стороной. Окружающий мир словно старался загладить передо мной свою вину.
Вдобавок ко всем прочим неприятностям, меня мучили страхи по поводу моей предполагаемой беременности, которыми я не стала делиться даже со столь благоволившим ко мне доктором. Этот страх теперь превратился в навязчивую идею. Похоже, он спас меня от куда более жестоких страданий из-за ссоры с Денисом.
Своими страхами я поделилась с первым встречным, белобрысым пареньком по имени Альгис, который подвозил меня на своем мотороллере. Он предложил мне перекусить в кафе, где главным поваром работала его мать. Помню, мы сидели в закутке пропахшей жареными курами и лавровым листом кухни, пили холодное пиво и с аппетитом уплетали все, что ставила перед нами Илзе, мать Альгиса.
— Ты студентка? – спросил он после того, как мы представились друг другу.
— Учусь на филфаке МГУ, но собираюсь стать журналисткой.
Я вздохнула. Университетские дела, казалось, остались на другой планете.
— А я заканчиваю медучилище. Угадай, по какой специальности.
Я пожала плечами, стараясь при этом выглядеть не слишком безразличной.
— Никогда не догадаешься. – Альгис говорил по-русски с приятным акцентом европейца. В нем вообще было притягательное человеческое обаяние. На любое иное я в то время не обратила бы внимания. – Я буду акушером. Представляешь, я уже пятнадцать раз принимал в нашем поселке роды. Это совсем не страшно. Моя профессия сейчас самая нужная.
Я кивнула и вроде даже улыбнулась. Альгис говорил очень увлеченно. Я всегда симпатизирую увлеченным своим делом людям.
— У тебя тоже замечательная профессия, — сказал он, улыбнувшись мне в ответ. – Журналистика сейчас в большой моде.
Я снова вздохнула и опустила глаза в кружку с пивом.
— Можешь рассказать мне, что тебя так тревожит, — сказал вдруг Альгис. – Я очень люблю слушать всякие истории. Особенно романтические.
— Но здесь нет ничего романтического. Отвратительная проза жизни.
— Не может такого быть. У тебя совсем не прозаический вид. Если бы у меня не было невесты, я бы обязательно за тобой поухаживал. Ты очень привлекательная девушка.
— Понимаешь, я боюсь, что могла забеременеть. Уже семнадцать дней, как не начинаются месячные, — неожиданно легко призналась я. Хотя в ту пору была стеснительной.
Альгис отреагировал на мое откровение с заинтересованностью внимательного доктора и постепенно вытянул из меня почти все, касающееся последнего месяца моей жизни. Я призналась ему, что мы с Денисом не предохранялись, рассказала, как мы поссорились, как я грохнулась затылком о журнальный столик, а потом на бульваре потеряла сознание. Про то, что лежала в неврологии, тоже не стала скрывать.
— Все понятно. У тебя настоящая дисменоррея. Более точный ответ смогу дать после обследования.
— Не хочу никакого обследования.
Я даже покраснела.
— Глупая. – Альгис весело рассмеялся. – Сдашь на анализ мочу и кровь. Пока их будут исследовать, поживешь у нас на хуторе. Сестренка тебе обрадуется.
Я прожила в их доме неделю. Мое ожидание результатов анализа оказалось не таким уж и тревожным: Альгис все время высмеивал мои страхи, а его младшая сестра Инесса пыталась развлечь меня забавными трюками - девочка мечтала стать клоуном. Мы мгновенно нашли общий язык – ведь я когда-то тоже бредила цирком. Семья держала лошадей, и мы с Инессой ездили верхом по лугу. Когда Альгис принес наконец подтвержденное печатью медицинского учреждения известие о том, что мои страхи оказались безосновательными, я сделала стойку на руках и прошлась колесом по веранде.
— У тебя бы родился очень красивый ребенок, — сказал Альгис, когда мы втроем пили на кухне кофе. – Послушай меня внимательно, Лариса, а заодно и ты, сестра: чтобы не мучиться страхами подобного рода, нужно употреблять противозачаточные пилюли. Их сейчас много, и они практически безвредны. Я как будущий фельдшер и человек верующий не признаю абортов. Это опасно. Берегите себя. – Он протянул руку, погладил по голове меня, потом Инессу. – Ты не вернешься к этому парню, Лариса?
— Нет, — ответила за меня Инесса. – Как ты мог такое предположить?
— Я бы хотел, чтобы он сейчас сидел с нами за этим столом. – Голос Альгиса звучал торжественно. – Я бы ему кое-что сказал. Думаю, он бы прислушался к моим словам.
— И что бы ты ему сказал? – с любопытством спросила я.
— Если девушка достается тебе чистой и непорочной, ты должен вести себя с ней не так, как с другими девушками. Даже если ты не собираешься на ней жениться. У влюбленных девушек очень хрупкая психика. Особенно у таких неординарных, как ты.
На следующий день Альгис отвез меня на мотороллере в Каунас и посадил на поезд. Инесса искренне огорчилась, что я отказалась погостить у них еще хотя бы дня три. Но я не могла остаться. Теперь, когда я знала, что не попалась в эту биологическую ловушку, во мне словно открылось второе дыхание. Только что мне с ним было делать, я не знала.
— Напиши мне, — сказал Альгис на прощание. – О чем хочешь. Своему парню можешь передать: он много потеряет, если потеряет тебя. О, я, кажется, неграмотно выразился.
— Что касается грамотности, с ней у тебя все в порядке. – Я улыбнулась и погладила Альгиса по плечу. – В остальном ты не прав: этот парень уже меня потерял.
Поезд тронулся. Альгис уплыл в прошлое вместе с вокзальной платформой. Я легла на свою полку и стала думать о будущем.
По мере приближения к Москве я чувствовала, как надо мной сгущаются беспросветные тучи тоски. И никаким лекарствам не под силу их разогнать.
Я забросила домой сумку и поехала на дачу, где мама с Игорем занимались заготовкой варений и компотов. Мне показалось, что мама помолодела. Она бесконечно ставила кассеты с песнями «Битлз» и, делая что-либо по хозяйству, дергалась и вихляла бедрами в такт музыке. Ей это шло, а Игорь был просто в восторге. Я поняла, что они переживают второй или какой-то там еще по счету медовый месяц.
— Он звонил, — сказал Игорь, когда мы шли к роднику за водой. – У него был очень мрачный голос.
Я молчала. Игорь сказал это по собственной инициативе – я поклялась вычеркнуть Дениса из своей будущей жизни.
— Этот тип оборвал нам телефон, — сказал Игорь, когда мы уже возвращались домой. – Они с Кирой подолгу о чем-то беседовали. Похоже, он изливал ей душу. Он сделал что-то такое, чего нельзя простить?
— Не вижу в этом смысла.
Я чувствовала, как внутри меня поднималась темная волна, которую до сих пор мне удавалось подавить.
— Если бы Кира мне изменила, я бы ее простил. При условии, разумеется, что она в этого человека не влюблена. Бывает, такое накатит, что человек не может с собой совладать.
— Все ясно. Во всем виновата я. Давай на этом закроем тему.
Игорь прикурил мою сигарету и стал насвистывать какой-то эстрадный мотивчик.
Вечером я сидела на крыльце и смотрела на звезды, думая о том, что никогда не смогу поверить, будто они мерцают сами по себе, а не для нашего удовольствия. Так же, как, вероятно, не соглашусь с тем, что мир вертится не вокруг меня.
Подошла мама и села рядом на ступеньку. От нее пахло малиной и незнакомыми духами.
— Я очень тревожусь за него, Мурзик, — сказала она и положила голову мне на плечо. – Боюсь, он способен на самое ужасное.
— Ты бы лучше за меня тревожилась.
— Ты его любишь, Мурзик. Он — твоя первая любовь.
— Я не занимаюсь бухучетом.
— Не хорохорься, детка. Век себе не простишь, если с Денисом что-то случится.
— Оставь меня в покое, — сказала я, чувствуя себя под надежной защитой ночи. – Ты зависишь от мужчин. Я смогу прожить без них.
— Не сможешь. Они не позволят.
— Не знала, что ты можешь быть такой пошлой, мама.
— Оказывается, могу. Он очень тебя любит, Мурзик.
— Какое потрясающее открытие! – Мой голос дрогнул на последнем слове, но не сорвался. – Хотела бы я знать, что ему от меня надо.
— Ты сама. Да как ты не поймешь, что ты из той породы женщин, от которых трудно не потерять голову? Но и Денис особенный.
— Вы виделись? – удивилась я.
— Он очень просил меня об этом. Не говори Игорю, ладно?
— Что, клюнула на романтические чары? – не без сарказма поинтересовалась я.
— Если бы и клюнула, все бесполезно. – Я услышала ее кокетливый смех. – Он поглощен без остатка любовью к тебе.
— Ты правильно выразилась, мама: он поглощен собой и своей любовью. Я тут ни при чем.
— Не будь такой жестокой, Мурзик. Этот мир не так плох, как нам иногда кажется. Если, конечно, не фиксировать внимание на отдельных мелочах.
Черная волна безысходности вдруг захлестнула меня с головой. Я вскочила и стала с ожесточением топтать прекрасные благоухающие флоксы, ругаться матом. Грозилась утопиться в пруду. Потом убежала в лес и билась головой о ствол березы. Игорь сел в машину и поехал за доктором, который, к счастью, был дома и к тому же в отпуске.
Он прожил у нас на даче неделю. Мы говорили с ним о многом, в том числе о любви. Я успокоилась и обрела уверенность, что больше со мной такое не случится. Это был кризис. Началось выздоровление.
Ту зиму я пережила без особых взлетов и падений. Я редко включала телевизор и не читала газет, а потому не знала, что Денису присудили на конкурсе в Токио вторую премию. Возможно, я бы так никогда об этом и не узнала, если бы не упала, переходя Гоголевский бульвар. Я не смотрю себе под ноги, а если и смотрю, то вижу опасность слишком поздно.
Серебристо голубая иномарка затормозила в полуметре от меня. Я лежала ничком на мостовой, рядом валялась моя ушанка из рыси. Я чувствовала: что-то не в порядке с ногой, хотя боли пока не испытывала.
Кто-то наклонился надо мной, тронул за плечо.
— Жива! — услышала я знакомый голос.
Я сказала подоспевшему милиционеру, что виновата во всем сама – переходила дорогу на красный свет. Денис бережно поднял меня и положил на заднее сидение еще до того, как успели собраться зеваки. В Склифе меня продержали часа полтора, после чего, наложив гипс, отпустили домой. У них все было забито, да и мой перелом оказался, как выразился хирург, благоприятным. С помощью санитара Денис усадил меня в машину. Перед моими глазами все плыло от инъекций новокаина и пережитых мучений. Мир казался обновленным, почти волшебным. Мы ехали по Садовому. Я то и дело поглядывала на Дениса и, вопреки тому, что следующие шесть недель мне предстояло вести жизнь инвалида, чувствовала себя на седьмом небе.
— Едем ко мне! – Денис изрек это тоном, не терпящим возражений. – Отпразднуем нашу встречу. Теперь ты точно никуда от меня не денешься.
Эти полтора месяца оказались самыми счастливыми в моей жизни. Мы жили, как настоящие отшельники. Нас было трое: Денис, музыка и я. Мы были друг от друга без ума. Друг без друга не могли прожить ни минуты. Мы словно забыли о прошлом, о нашем совместном прошлом. Казалось, мы все начали с чистого листа.
— Я так и знала, — сказала по телефону мама.
— Что я сломаю ногу?
— Глупенький Мурзик. Это все пройдет. Поздравь от меня Дениса с победой на конкурсе. Я всегда верила в него.
— Спасибо тебе, мамочка, — искренне поблагодарила я.
— Будешь жить у Дениса?
— Наверное. Он так здорово за мной ухаживает. Подает еду в постель.
Мама многозначительно хмыкнула.
— Я приеду завтра и наготовлю вам впрок. Игорь шлет вам обоим привет. Чао, славные детки.
Мама приезжала два раза в неделю. Мы в самом деле радовались ей, как дети, — она привозила вкусную еду и ощущение праздника. Мама всегда была красиво одета, накрашена, причесана. После нее в квартире долго пахло экзотическими духами. Мама напропалую кокетничала с Денисом, даже глазки ему строила. Мы много смеялись. Обычно без повода.
— Кира легкий человек, — сказал Денис после ее очередного визита. И почему-то вздохнул. – Моя мать все усложняла и делала из каждого пустяка проблему.
— Твоя Кира раньше тоже была не подарочек, — заметила я. – С возрастом она словно помолодела душой. Скажи, а я похожа на твою любимую Киру?
Он посмотрел на меня внимательно и серьезно.
— Пока нет. Но когда-нибудь будешь. Только я до этого не дотяну.
— То есть? Ты же знаешь, я без тебя не буду жить.
— Я тоже не буду. Но только в том случае, если беда случится с кем-то из нас в ближайшее время. Потом… — Он наморщил лоб и отвернулся. – Хотя какой смысл думать о том, что с нами будет потом?
Он сел за рояль и начал играть «Обручение» Листа. Не помню, чтобы я когда-нибудь испытала столь волнующе возвышенное наслаждение, как в тот вечер.
Мне сняли гипс, и я вернулась на следующий день домой. Этому не предшествовали ни ссора, ни даже самый обыкновенный спор. Просто меня потянуло домой. Захотелось спать одной, просыпаться одной, быть одной в течение дня. Экстравагантное, конечно, желание для молодой, влюбленной, к тому же любимой женщины. Кроме того я поняла, что больше не в силах прислушиваться, когда же наконец хлопнет дверь лифта и щелкнет в прихожей замок. Я переехала, когда Денис был на занятиях. Написала в записке, что мне нужно много заниматься, чтобы наверстать упущенное, а все нужные книги остались дома. Ну, и прочую чушь.
Я долго плакала в тот вечер. Слезы были тихими и не приносили облегчения. Я никому не рассказывала про эти слезы. Думаю, я оплакивала свой глупый девичий идеализм.
— Я вас помирю, — сказала на следующий день мама. — Поручи это мне.
— Предложение исходит от Дениса?
Она замялась.
— Я и сама вижу, что вы оба страдаете.
— Я буду страдать еще больше, если мы станем врагами, мама.
— До этого далеко. Да и в наше время большинство людей расстаются друзьями.
— Мама, оставь все, как есть.
— Что мне сказать Денису?
— Я все сказала в записке.
— И ничего не добавишь?
— Отстань! – Я вышла из себя. – Оставьте наконец меня в покое! Все!
Денис позвонил через неделю и пригласил на свой концерт. У него был невозмутимо дружелюбный голос. Словно мы расстались каких-то полчаса назад, крепко пожав друг другу руки.
Я не смогла ему отказать. Я чувствовала себя не совсем уютно среди его сокурсников и сокурсниц. Он это понимал, но не сделал ни малейшей попытки хоть как-то мне помочь. Наоборот: его забавляла эта ситуация.
Когда все собрались после концерта в артистической, один «голубоватый» тип сказал нарочито громким и развязным тоном:
— Я представлял ее другой. А тут две ноги, две руки и смазливая мордашка. Всего-то! Неужели из-за нее ты сказал мне свое «нет»?
Это был стопроцентный выпендреж – «голубые» обожают быть в центре внимания. Компания, в том числе и Денис, смеялись до слез. Я стояла в стороне и ждала, когда стихнет веселье. Я не умею притворяться, потому что не вижу в этом смысла. Все эмоции написаны на моем лбу.
Я вспомнила, как все было в первый раз в этой же артистической, и с трудом удержала слезы. Время показалось мне средневековым палачом.
— Я рад, что ты пришла. – В тоне, каким сказал это Денис, было злорадство тоже. – Я знал, ты обязательно придешь. – Он подмигнул кому-то сзади меня. – Я отвезу тебя домой.
— Доберусь сама.
— Нет. – Он взял меня под локоть и повел к выходу. – Я за тебя отвечаю. Перед своей совестью. – Он обернулся и снова кому-то подмигнул. – Сегодня ты была такая серьезная и строгая, что я подумал: неужели когда-то я занимался с этой девушкой любовью? Неужели она мне отдавалась? Неужели…
Я вырвала свой локоть из его цепких пальцев и побежала сломя голову вниз. Он не побежал следом. Он стоял на верхней ступени и улыбался. Его улыбку я чувствовала спиной.
Дома я первым делом бросилась на кухню, открыла аптечку и одну за другой заглотнула штук двадцать горошин тазепама. Никаких планов мести у меня не было: просто я не знала, как пережить эту ночь. Увы, я вдруг снова поверила в то, во что нельзя верить. Всему виной была музыка Листа. Но меня мгновенно спустили на землю. После проведенных на небе полутора часов мне нечего было здесь делать.
Я напустила в ванну горячей воды. Я сидела, тупо уставившись в стенку, и ждала, когда наступит забвение.
Не знаю, сколько прошло времени, но жизнь больше не казалась мне беспросветной и невыносимой. Я даже хотела улыбнуться своему отражению в запотевшем зеркале, но губы не послушались. И тут я услышала пронзительный звонок в дверь. Он нарушил мою зыбкую душевную гармонию, как нарушает спокойствие стоячей воды брошенный в нее камень. Я хотела встать, но не смогла пошевелить пальцем. Кто-то – я каким-то чутьем знала, что это был Денис, — молотил ногами в дверь, потом попытался ее вышибить. К тому времени, как ему это удалось, я заснула, положив голову на край ванны в окружении айсбергов душистой пены. Мне снились безбрежные аквамариновые просторы. Я летела над ними, беззвучно махая большими белыми крыльями. Мне было жарко, я пыталась спуститься и нырнуть в прохладную умиротворяющую толщу безмятежно спокойной воды, но стоило моим ногам коснуться ее поверхности, как порыв ветра поднимал меня ввысь, к беспощадно палящему солнцу.
— Ты сошла с ума! – орал над моим ухом знакомый голос. – Отвечай: что ты выпила?
Денис хлестал меня по щекам, но мне было не больно. Мне все-таки удалось разлепить веки, и я увидела его залитое слезами лицо. Его глаза были беспощадно злыми.
Я попыталась улыбнуться. Прошептала одними губами: люблю тебя. Он явно не расслышал.
— Никогда тебе этого не прощу! Никогда! Ты испортила мне такой замечательный вечер!
Пока надо мной измывалась команда «скорой», Денис стоял у меня в ногах в знаменитой позе Наполеона и с каждой минутой становился мрачней.
— Я отвезу тебя к матери, — сказал он, когда «скорая» наконец уехала, и я сидела, облокотившись о подушки в своей растерзанной постели. – У меня нет времени возиться с тобой. Надо же было до такого додуматься! Мне словно кто-то подсказал: с ней беда. Я ехал на красный свет.
— Люблю тебя, — прошептала я и протянула Денису обе руки. – Иди сюда.
— Нет! – Он в испуге отшатнулся. – Тебе нельзя.
— Кто тебе сказал эту глупость? Я хочу тебя…
Он ласкал меня одержимо и грубо. В ту ночь я поняла, что Денис и есть тот мужчина, которому я хотела бы принадлежать без остатка. И другого такого у меня не будет. Но он, похоже, был из той породы охотников, которые проявляют интерес к дичи лишь в том случае, когда она от них убегает. Я знала, что у меня не хватит сил играть с Денисом в эту бесконечную игру. Несмотря на тазепам и его страстные ласки, мой разум работал на редкость четко. В конце концов я поклялась себе выбраться из этого лабиринта.
Как правило, я сдерживаю свои клятвы.
— Я выхожу замуж, — сообщила я через неделю маме, от которой, разумеется, скрыла свою глупую выходку с тазепамом.
— Поздравляю, родная. Я знала, все закончится именно этим. Я так рада за вас обоих.
— Странно. Мне казалось, ты не знакома с Янезом.
— Это еще кто такой? – изумилась мама.
— Мой жених. Он словенец. Мы знаем друг друга почти два года.
— Ничего не понимаю. А как же Денис?
— Думаю, он недолго останется холостым. Вокруг Дениса хороводятся невесты.
— Постой… А кто он такой, этот твой Янез? Почему ты раньше мне о нем не рассказывала?
— Учится на филфаке. Собирается преподавать русскую литературу в университете города Любляна. Сын очень культурных и состоятельных родителей, — вдохновенно молола я.
— И когда вы собираетесь расписаться?
Мама говорила таким тоном, словно спрашивала, когда мне собираются отрубить голову.
— Завтра. Мы подали заявление еще в сентябре, но в связи с тем, что Янез иностранец, возникла масса сложностей и…
— А как же Денис? - перебила поток моего вранья мама. – Ему известно об этом?
— Денис на гастролях в Новосибирске или где-то еще. Когда приедет, тогда и узнает.
— Он будет страдать, Мурзик.
Мама тяжело вздохнула. Словно ей предстояло страдать вместе с Денисом.
— Он все поймет. Денис – вполне современный парень.
— Ты хочешь сказать, это брак по расчету? – осторожно осведомилась мама.
— По разуму, если выражаться точнее. Янез меня очень любит.
— Понятно. – У мамы был расстроенный голос. – Может, все-таки найдешь время познакомить нас со своим будущим мужем?
— Нет проблем, — оживилась я, предвкушая забавный спектакль. – Завтра можно?
— Только не раньше семи. Я должна успеть в парикмахерскую. Да и стол теперь собрать не так просто.
— Не надо пыжиться, мамуля. Янез вырос в деревне и обожает простую еду. Сделай винегрет.
— Ты сошла с ума!
— Я так давно не ела твой винегрет, мамочка.
— Ладно. Но только ты предупреди своего Янеза, что это ради экзотики. Кстати, у нас есть бутылка бургундского: подарил тот француз, с которым я ездила в Ригу на конференцию. А еще коробка финских конфет.
— Ура! До завтра, мамуля.
Поговорив с мамой, я набрала номер своего сокурсника Сени Штаркмана и описала в трех словах ситуацию. Он без раздумья согласился. Правда, спросил, ради какой цели этот балаган.
— Обыкновенная хохма. Ты все время твердишь, что хочешь наконец отдать мне должок за перевод той занудной статьи про эмбрионы и искусственное оплодотворение. Вот и расплачивайся.
— А почему бы нам не пожениться по-настоящему? – вдруг предложил Сеня.
— Я сказала, что ты словенец. Понял?
— Ну и что? Уедем на лето к бабушке в Одессу, а сами скажем, что посетили Братиславу.
— Возьми атлас Восточной Европы и запасись шпаргалками.
— А ты пустишь меня к себе в кроватку? Я же должен знать, какой беру товар. Послушай, я каждый вечер мою уши и стригу в ноздрях волосы, чтобы не храпеть.
— У меня односпальная кровать.
— А как же тот, для которого этот водевильчик? Ты что, стелила ему на половике в прихожей?
В сообразительности Сеньке не откажешь.
— Мы спали по очереди. Сейчас это модно.
— Тогда хотя бы устрой в мою честь званый обед. Обожаю фаршированного судака, сациви из рябчиков и «Этну» урожая одна тысяча девятьсот лохматого года.
— Надень костюм и галстук. И побрызгай под мышками дезодорантом. До завтра.
Я швырнула трубку и схватилась за пачку с сигаретами. Почему-то я вспомнила о том, что в роддоме, как неоднократно хвалилась мама, я была самым крепким и голосистым младенцем. «Доктор сказал, что не встречал такого ребенка за всю свою многолетнюю практику, — с какой-то особенной гордостью рассказывала мама друзьям и знакомым. – Ей еще и недели не было, а она уже вертела во все стороны головой и ноги задирала как в канкане. А все потому, что, по словам того же доктора, в моей Лоре заложена огромная жажда жить, помноженная на данную природой кипучую энергию».
Мне на самом деле вдруг ужасно захотелось выжить. Вопреки всему.
Премьера спектакля прошла на «ура». Пользуясь правами жениха, Сенька умудрился несколько раз меня поцеловать. У него оказался роскошный «словенский» акцент, густая светло-русая шевелюра. Этот хохмач даже волосы ради такого случая осветлил, что, кстати, ему очень шло. Мама просто не могла отвести глаз от Сенькиных волос. Плюс ко всему, мой «Янез» обладал красноречием политического деятеля эпохи ранней перестройки, и Игорь был в восторге. Еще бы: Сенька соглашался со всеми его доводами и то и дело почти искренне изумлялся «интеллектуальному менталитету» (именно так он выражался) брата-славянина.
— Этот твой Янез очень даже милый парень. И голова у него ясная, — сказала на следующее утро по телефону мама. – Но как нам все-таки поступить с Денисом?
— Я их познакомлю. Увидишь, они понравятся друг другу.
— Ты серьезно, Мурзик?
