Итак, мы с Козликом очутились в просторном, залитым солнечным светом храме.
В дальнем от входа углу бормотал что-то неразборчивое чернокудрый молодой человек в темном балахоне. В церкви я была давным-давно − еще в глубоком детстве − и сохранила об этом посещении самые обрывочные воспоминания. Дело в том, что жила я среди людей, не верующих в Бога, встречались среди них даже оголтелые атеисты. Войдя в храм, я вдруг всей кожей ощутила покой и защищенность. От чего и кого и кем − я тогда еще не понимала. Я закрыла глаза и расслабилась.
Не знаю, где все это время находился Козлик и сколько этого времени прошло.
...Я медленно шла вдоль стены, с которой на меня смотрели чистые и мудрые глаза святых. Я подумала о том, что они наверняка жили какой-то особенной жизнью, а потому у них были такие красивые и добрые глаза. Но ведь это всего лишь рисунки, я тоже могу нарисовать… Я поежилась, вспомнив своих инвалидов. Почему я с детства рисую всяких уродцев? Может, у меня что-то с психикой?..
Я не успела закончить свою мысль, как оказалась перед неплотно закрытой дверью. Естественно, я не могла не заглянуть, что делается за ней.
Я увидела широкоплечего мужчину в черном пиджаке с такой же, как у Козлика, адидасовской сумкой на плече. Он стоял ко мне спиной, как вдруг повернулся вполоборота. Я с ужасом узнала в нем нашего попутчика, хотя на его лице больше не было никакого шрама.
Для меня тут же померкли все эти прелестные картинки на стенах, осененные огоньками тоненьких свечек. Перед глазами была одна-единственная: лжеинвалид склонился над сундуком с церковными сокровищами и собирается переложить их в свою большую сумку. Одной рукой он открывал сумку, другой уже тянулся к сундуку.
Меня обуял мистический ужас.
А что если Господь Бог может на самом деле врачевать до полного исчезновения старые шрамы и выращивать недостающие конечности?!
У меня кружилась голова, перед глазами все плыло. Я понуро побрела к выходу и очутилась на ярком палящем солнце.
У Козлика был довольный вид опохмелившегося алкаша. Он облизывал губы и вытирал ладонью рот. Подкатил автобус, он схватил меня за руку и бесцеремонно запихнул туда.
− Посидим в поплавке, а там махнем домой. Вниз по батюшке по Дону, как поется в песне. Автобус пускай без нас пылит. Заметано? Да ты, крошка, видать, намаялась.
Он смотрел на меня внимательно и очень ласково. Потом наклонился и поцеловал в щеку. Мое сердце забилось быстро и радостно.
Поплавок, то есть ресторан на плаву, был забит до отказа. Козлик сунул швейцару десятку, и нас усадили за маленький столик в отгороженном от посторонних взглядов уголке. Очевидно, это было местечко для избранных.
− Выше нос, акселератка. Что это ты у меня приуныла? Ба, да сегодня же рыбный день. Официант, разноцветной икорки, балычка. И пару горлышек пива. По случаю жары. Не возражаешь, крошка? Гм, почему ты смотришь на меня так сурово и праведно? Или я провинился перед тобой?
Он сложил ладони на груди и закрыл глаза, изображая полное смирение.
Подошел официант с пивом и салатами. Козлик собственноручно наполнил наши бокалы.
− Понятно, тут тебе не «Метрополь» с «Националем», но все равно приятно посидеть с глазу на глаз с милым сердцу человечком. Давай-ка выпьем за то, чтобы ты, крошка, не судила слишком строго бедного старого Козлика. − Он поднял свой бокал. − Милосердия не вижу в твоем взоре. Ты же только что посетила храм Господний.
− Зачем ты водишься с мошенниками вроде того инвалида из поезда? − в упор спросила я.
− Что, нашему счастью конец?
Он опустил глаза и поставил нетронутый бокал с пивом на стол.
− Я не хочу, чтобы был конец. А потому требую от тебя честного ответа.
− Ох, вам, женщинам, все бы требовать от нас. Поначалу пустячки разные, после все остальное. А как расплачиваться − вы в кусты.
− Я готова разделить с тобой любые страдания.
Он не рассмеялся в ответ на мою отдающую средневековым душком искренность. Напротив, Козлик вдруг стал необыкновенно серьезным.
− Вы с ним в поезде комедию ломали. Будто между вами ничего общего нету.
− Так оно и есть, крошка.
Он посмотрел на меня долгим грустным взглядом.
− Выходит, ваши встречи лишь чистая случайность?
− Чистая случайность, − эхом отозвался Козлик.
− Если ты будешь мне врать, всему конец, − решительно заявила я.
− Что означает: собирай, Козлик, свои манатки и мотай в первопрестольную. Прямо сейчас или позволите отобедать с вами, принцесса?
Я расплакалась, не выдержав непосильной для себя ноши правдоискателя.
...Мы плыли домой на речном трамвае. Нас окружала со всех сторон чистая и непритязательная красота. За каждым поворотом реки открывались безбрежные дали. Над незамутненной гладью воды лениво махали крыльями речные чайки.
После пережитых волнений и тревог минувшего дня мне с лихвой хватало всего этого для полного счастья. Черт с ним, с инвалидом. Козлик рядом. Козлик улыбается мне и время от времени крепко пожимает руку. Дома меня с нетерпением ждет Шарлотта, крупные яркие звезды на густом бархате южного неба, любовные трели цикад и запах свежего сена. Все-таки я, наверное, очень счастливая…
Через три дня Козлик вдруг опять засобирался в город. На сей раз он не пригласил меня поехать с ним, на что были веские причины: заболела наша Шарлотта. Думаю, она перекупалась и перегрелась на солнце, сопровождая нас с Козликом в путешествии на Золотое озеро. Я сидела возле коробки, в котором лежал горячий черный комочек, и с трудом сдерживала слезы вины и раскаяния.
Мне кажется, Козлик не случайно выбрал именно этот день. Ведь я была для него самой настоящей обузой, но отказать мне в открытую у него не поворачивался язык.
Я видела, как он вместо завтрака сорвал с дерева три груши, кинул их в свою неизменную сумку и, подняв над головой сплетенные руки в знак нашей нерушимой дружбы, бодро зашагал в сторону пристани.
К обеду Шарлотта выпрыгнула из коробки, попила молока, съела блюдце сметаны и, как ни в чем не бывало, стала заигрывать с Васькой.
У меня на душе было одиноко и неуютно.
Почтальон придет не раньше пяти. Меня наверняка ждет письмо от мамы. Папуля, наверное, какую-нибудь юмореску в конце приписал. Я ужасно соскучилась по его, как называет их мама, «прибауткам одесской подворотни».
Почтальон пришел без двадцати пять. Я расположилась с письмом под старым тополем за бабушкиным двором. Отсюда был виден Дон, наш двор, а еще поросший лопухами и репейником пустырь, на котором обычно разгуливали наши и соседские куры.
Я взяла Шарлотту на колени, чтобы она не отвлекала меня от чтения, и развернула страницы письма.
«Милый Кукленочек, − писала мама, − дела задерживают нас с папой в душной и по-летнему неуютной столице. У меня сердце радуется, что ты дышишь свежим воздухом и насыщаешь свой хрупкий организм полным набором драгоценных витаминов. Прошу тебя, не забывай снимать мокрый купальник, ходи по солнцу в шляпе…»
Ну, и прочий ассортимент советов, от которых разит за версту здравым смыслом и, конечно же, скукой.
«…У нас потрясающая новость: наконец сломали бывший дом твоей воображалы Малинки. Пылищи было до самого десятого этажа. В развалинах нашли что-то интересное для наших доблестных стражей порядка, вследствие чего к нам дважды заходил капитан Апухтин. Расспрашивал, что мы слышали и видели, и не выходил ли кто-то подозрительный из того пресловутого дома. Разумеется, нам с папулей оставалось только пожать плечами. Капитан интересовался тобой, пожалел, что тебя нет в Москве, сказав при этом, что дети − самый наблюдательный народ. А еще он сказал, что будет очень рад побеседовать с тобой по одному чрезвычайно важному делу. Думаю, все дела до осени подождут, верно? Интересно, может, в подвале дома Малининых хранился старинный купеческий клад? Но причем в таком случае милиция?.. Соседка с восьмого этажа сказала, что будто бы, по словам дворничихи, под полом квартиры Малининых обнаружили краденые бриллианты. Ну да, дворники − самый осведомленный народ на свете. Твой папуля сострил по этому поводу, что там, вероятно, нашли ночной горшок царевича Федора и клистир любимой фрейлины Александра Первого. Но вот он и сам берет слово. Целую. Целую.
Мама».
Мне в тот момент было не до папулиной приписки, в которой описывались ночные горшки дизайна восемнадцатого столетия с ручками внутри, хотя в любое другое время я бы наверняка над ней обхохоталась.
Я случайно подняла глаза от письма.
По пустырю расхаживал дюжий дядька и пялился через забор к нам во двор.
Мне вовсе не хотелось попадаться ему на глаза − ведь я узнала в нем нашего незабвенного лжеинвалида. К тому же мне стало страшно за бабушку.
Я подхватила Каролину и бросилась к дому кратчайшей дорогой.
Внезапно у наших ворот затормозило такси, из которого выскочил Козлик и, перемахнув через не пожелавшую открыться калитку, громко затопал подошвами по бетонной дорожке, ведущей к дому. Когда я вошла во двор, Козлик выскочил откуда-то из кустов и схватил меня в охапку.
Я совала ему в лицо мамино письмо и громко требовала рассказать «все, как есть».
− Теперь это не важно, − сказал Козлик. − Овцы не должны драться, когда возле овчарни бродит волк. Зови Пашку. Нет, лучше вместе сходим за ним − и на рыбалку. На остров. С ночевкой. Шалаш, уха и вся остальная чепуха. Свитер, кастрюльку, ключ от лодки…
− Никуда я не поеду! Я больше не верю тебе! Проваливай к своему дружку-инвалиду − он тебя разыскивает. Ворюги вы настоящие. И еще дешевые клоуны.
− Ты видела его? Где? Отвечай! − Козлик больно тряс меня за плечи. − Я ему, гаду, ноги из задницы вырву!
− Хватит корчить из себя дон Кихота, − устало сказала я и попыталась высвободиться.
− Где он? Отвечай!
− Ждет тебя в лопухах за забором.
Я, наконец, высвободилась из его рук и поплелась в дом.
По комнатам словно Мамай со своим войском прошел.
У бабушки было столько всяких шалей, шерстяных платков, шелковых косыночек пестрой расцветки − целый хор Пятницкого можно нарядить. Теперь они все валялись на полу вперемешку с чулками, наволочками, вышитыми еще при царе Горохе скатертями и салфетками.
− Бабушка! Ты где?! − заорала я так, что задрожали стекла в окнах.
− Она в летней кухне рыбу жарит, − спокойно ответил мне невесть откуда появившийся Козлик. − Давай разложим все, как было, и ничего ей не скажем. Зачем пугать старого человека?
Молча, не глядя друг на друга, мы сложили аккуратно вещи, разложили по своим местам, поправили скатерть на столе, застлали растерзанные кровати.
− Это все тот инвалид, − сказала я, когда мы в изнеможении уселись рядышком на полу. − Мало ему церкви − еще и здесь сокровища искал. А у бабушки Тани сроду не было никаких бриллиантов. Мама рассказывала, в войну она единственное золотое колечко на муку поменяла.
− Дай мне мамино письмо.
Я молча протянула ему скомканную бумажку.
− Итак, судя по всему, от нашей нерушимой дружбы камня на камне не осталось. Как и от того проклятого дома. Ну да, куда мне тягаться в честности с какой-то там дворничихой или местной сплетницей. Спасибо хоть не сказала, что в подвале обнаружили обезглавленный женский труп и две левые руки в рубиновых браслетах. Дуй в милицию и сообщи им все мои приметы. Не забудь сказать, что правый глаз у меня зеленый, а левый − светло карий. А еще миндалевидное родимое пятно на правой ягодице и длинный косой шрам под левой лопаткой.
− Может, хоть сейчас не будешь паясничать?
− Ну, тогда давай рыдать дуэтом над моей разнесчастной загубленной жизнью, твоей идиотской доверчивостью и бабушкиной подгоревшей рыбой. Чуешь, какой смрад из летней кухни валит? А я так рассчитывал на легкий диетический ужин в уютном домашнем кругу.
ИЗ РАПОРТА КАПИТАНА МИЛИЦИИ АПУХТИНА ПОЛКОВНИКУ Т.
«В период с 16 по 27 апреля 1988 года в черте города Москвы зарегистрировано 17 квартирных краж, совершенных, судя по технике исполнения, одними и теми же лицами. Во всех без исключения случаях преступники, мужчина и женщина, обманными путями проникали в квартиры, за которыми, вероятно, вели предварительную слежку, и, угрожая пострадавшим − ими, как правило, были женщины и дети − холодным оружием, требовали деньги, драгоценности, облигации трехпроцентного внутреннего займа. С помощью показаний свидетелей удалось установить приметы преступников.
ЖЕНЩИНА. Полная, среднего роста, на вид около 40 лет. Глаза серо голубые, слегка навыкате. Нос прямой, с небольшой горбинкой у переносицы. Губы узкие. На подбородке ямочка. От нее здорово пахнет духами. Согласно показаниям двух свидетелей, это запах французских духов «Диорелла». Трое из двадцати опрошенных потерпевших узнали в женщине рецидивистку М.Н. Воейкову, по кличке Супруга, по всей вероятности, два года тому назад сделавшей пластическую операцию.
МУЖЧИНА. Выше среднего роста, довольно грузный, около 55-ти лет. Глаза узкие, широко поставленные. Нос широкий, вогнутый, подбородок скошенный. Словесный портрет, составленный на основе показаний потерпевших, соответствует приметам рецидивиста С.А. Баранского, бежавшего 15 ноября 1987 года из колонии строгого режима. С.А. Баранский, по прозвищу Интеллигент, работает в перчатках и не оставляет следов, закончил педучилище. В 1965 году был осужден сроком на 5 лет за изнасилование в нетрезвом состоянии согласно статье 117 Уголовного кодекса РСФСР. Далее дважды привлекался к уголовной ответственности за угон автомобиля и кражу со взломом.
При сносе дома №5 по улице Кольцевой под полом квартиры №2, что расположена на первом этаже, бульдозеристом В. Ивакиным и инженером СМУ №3 Д. Воронцовым был обнаружен тайник с деньгами, ценными бумагами и драгоценностями. Вызванная на место происшествия опергруппа определила их стоимость в 853 тысячи рублей. Примерно на такую сумму, согласно показаниям потерпевших, было похищено вещей и ценных бумаг во время упомянутых выше квартирных краж. Опрошенные жильцы дома №16 по улице Кольцевой, который находится напротив снесенного 25-го июля сего года дома №5 по той же улице, ничего особенно важного сообщить не смогли. Большинство из них, главным образом лица школьного и студенческого возраста, находятся в настоящий момент на отдыхе. Пенсионерка Л.И. Куркина из квартиры №8 сообщила, что видела несколько раз, как из дома №5 выходила девочка лет 14−15 в желтой курточке и с черной собачкой. Правда, гражданка Куркина не помнит, когда это было. Она не исключает возможности, что это было еще до того, как из дома №5 по Кольцевой улице выехали жильцы…»
К вечеру стал накрапывать дождик, и Козлик с помощью Пашки перетащил свой топчан на веранду.
После ужина, прошедшего в мрачном, я бы даже сказала, траурном молчании, Козлик выключил на веранде свет и с размаху плюхнулся на свой топчан, который, как мне показалось, хрустнул под его задницей. Пашка попросил у меня разрешения заночевать у нас. Сказал, к ним подвалили материны родственнички и лишили его законного спального места. На самом деле, догадалась я, Пашка побоялся идти домой из-за грозы.
Признаться, мне тоже было жутковато, и я даже обрадовалась Пашкиной компании. Козлик был так далеко − через комнату и сени. Да и между нами черная кошка пробежала. Ну да, я, наконец, усекла, что у Козлика, помимо нашего общего с ним, был еще и свой мир. Он меня туда не приглашал. Напротив, старался всеми силами не пустить.
Я лежала в тревожной вздрагивающей вспышками молний темноте, слышала громкий шорох дождя по шиферной крыше и сопение укрывшегося от страха с головой ватным одеялом Пашки и размышляла над тем, что мне делать.
Впервые в своей жизни я пыталась разрешить серьезные жизненные проблемы сама, без помощи всезнающих взрослых.
Если Козлик преступник, я должна… Господи, ну, конечно же, я должна заявить на него в милицию. Так делают все честные люди. У меня масса улик, говорящих о том, что он преступник: дружба с лжеинвалидом, рассказ дворничихи… Но это все такая чепуха. В милиции меня подымут на смех. Особенно в здешней, где имеют дело в основном с пьяницами и матерщинниками. Даже если Козлик − Козлище он противный на самом деле, вот кто, − опасный преступник, прежде, чем они успеют его арестовать, он утопит меня в Дону или пришлепнет кочергой.
Глупый конец доверчивой девчонки, купленной с потрохами за этот лохматый комочек, который теперь едва слышно сопит возле моего правого бока.
Неправда. Я прониклась доверием к Козлику еще до появления Каролины. Доверием и…
Я смущенно заерзала под одеялом.
Каролину он купил мне для того, чтобы связать нас общей тайной и заставить волей-неволей провести лето в глухой деревне…
А я-то думала, он хотел… хотел, чтобы мы скрылись подальше от любопытных и осуждающих глаз.
Я готова была разрыдаться оттого, что попалась на крючок собственной фантазии.
Итак, рассуждала я, с появлением Шарлотты автоматически отпал Крым. А дальше небольшие тайны от родителей переросли в кое-что посерьезней и пострашней.
Здесь я совсем одна. И Козлик перегородил своим топчаном путь к отступлению. Да и куда мне бежать? В лапы к лжеинвалиду?..
Я свернулась в клубочек, прижав к подбородку колени.
Как только рассветет, уеду в Москву, рзмышляла я. Доберусь на попутке до аэропорта, а там расскажу все первому попавшемуся милиционеру, покажу ему мамино письмо. Скажу, что везу важные сведения для этого капитана Апухтина. Пускай отправляют ближайшим рейсом.
Ну да, лжеинвалид выследит меня и незаметно всадит в спину нож. В той же очереди на посадку. Видела в одном фильме, как девушку убили на многолюдной улице. Разумеется, преступник благополучно скрылся.
Кстати, что мог искать в бабушкином доме этот страшный лжеинвалид?
Козлик поспешил замести следы разгрома. Чтобы покрыть своего сообщника.
Конечно, этого страшного лжеинвалида засунут в кутузку. Он потянет за собой Козлика, и я больше никогда его не увижу…
Проклятая ночь − такая длинная и страшная. Гремит и сверкает, как в преисподней. Ночь наедине со страхом.
Я невольно улыбнулась − ну чем не название для детективного фильма? С Козликом в главной роли.
Нет, он совсем не похож на преступника. Они какие-то другие… В кино, по крайней мере. Ну, а в реальной жизни?..
Я вдруг встала и направилась на веранду: решила спросить у Козлика начистоту, кто он на самом деле.
Он преградил мне путь на выходе из моей комнаты, больно стиснув за плечи, заставил вернуться в постель.
− Боишься, в милицию заявлю? − сказала я. − Не бойся, ночью здесь даже милиционеры спят. Все честные люди по ночам крепко спят.
− Идиотка невежественная, курица длинноногая, фарфоровая кукла с телячьими мозгами. − Он выпалил в меня все это на одном дыхании. − Имей в виду: без меня отныне шагу делать не смей. Даже в туалет. Навязалась на мою голову − тридцать пять лет прожил без забот и хлопот…
− Какой же ты, Козлик, оказывается, старый. А ума у тебя как у комара на хвосте. Мы что, на необитаемом острове живем, а? Подыму шум, сбегутся соседи…
Он тихо рассмеялся и толкнул меня в сторону кровати.
Я пнула его пяткой в живот и кинулась, сломя голову, во двор.
Стихия бесновалась на полную катушку. Грохот стоял такой, словно кто-то сбрасывал булыжники на покрытую железом крышу. Я видела дерево возле калитки. Мне бы добежать до него, перевести дух, а там рукой подать до летней кухни Малявиных. В ней, я знала, спят два здоровенных брата близнеца. Ну, смелей же, смелей…
Я подобрала подол рубашки и бросилась в темноту.
Небо озарилось ослепительной вспышкой. Раздался сухой треск грома. Кто-то схватил меня за руку. Я обернулась. И… отключилась.
Когда пришла в себя, увидела Козлика, который стоял надо мной в одних плавках, поджав под задницу босую ногу. Правой рукой он держался за левое плечо − из него текла тонкая струйка крови.
Я бросилась к Козлику и повисла у него на шее.
К счастью, его рана оказалась пустяковой: две кривые царапины возле левой ключицы.
Когда я обрабатывала ее спиртом и посыпала стрептоцидом, он сказал, что готов лишиться половинки ногтя на большом пальце правой ноги и всех волос на левой голени, лишь бы вернуть мою благосклонность и симпатию.
В ту ночь я опять чувствовала себя счастливой…
Наутро выяснилось, что молнией расщепило на две половинки тополь, под которым я накануне читала письмо от родителей. Бабушка Таня сообщила, что кто-то пытался взломать дверь почты, но преступника спугнули собаки.
Я стояла возле окна и смотрела на дерево, под которым валялась ночью в грязи. Акация как акация. Кое-где на листьях сияют изумрудами не успевшие превратиться в частицу земной атмосфера капли ночного дождя. Сейчас казалось, будто мне все приснилось.
Моя чистая и целая рубашка лежит на стуле на веранде. Наваждение какое-то: ведь я отчетливо слышала треск рвущейся материи. Я плотней закуталась в свой длинный махровый халат и попыталась прошмыгнуть мимо Козлика во двор. Не тут-то было. Он схватил меня за руку и заставил посмотреть ему в глаза.
− Простила? Совсем простила?
Я вырвала свою руку − по ступенькам веранды поднималась бабушка с корзинкой крупных помидоров с грядки.
− Нужно поговорить, − произнесла я одними губами.
Козлик кивнул и взял со стола большую шляпку подсолнуха.
− Я провожу тебя.
Он шел за мной по пятам. Я чуть не прищемила ему нос дверью туалета.
…Мы были одни на увитом изабеллой крыльце. Бабушка ушла в дом соснуть часок-другой, Пашка наконец отчалил на речку купаться.
− В Москву хочется, − вдруг заявил мой ночной герой Козлик.
Я отстранилась и посмотрела на него недоверчиво.
− Вовсе не шучу. Соскучился я.
− По супружнице, что ли? − Мой вопрос был грубой подковыркой. − Ну и валяй себе под ее теплое крылышко. Скатертью дорога.
− Дело вовсе не в этом.
− А в чем же тогда? − Я слышала, как в моем голосе звенят слезы. − Мне и здесь хорошо. Без тебя будет еще лучше.
− Не кипятись, пожалуйста. − Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль. − Думаю, тебе тоже хочется в Москву. Угадал?
− Вот и нет. Хоть и считаешь себя чуть ли не экстрасенсом.
− Я сам поговорю с твоей мамой по поводу Шарлотты.
− Здравствуй, мама. А вот и мы с Шарлоттой. Прошу любить и жаловать. Это, как ты понимаешь, я говорю. Про тебя, может, тоже замолвить словечко? Итак, здравствуй, мама. Это мой учитель… математики. Он поживет у нас, пока я не освою эту науку в совершенстве. Надеюсь, вы с папулей не будете возражать, если ваша дочка защитит диссертацию по… − Я истерично расхохоталась.
− Все будет хорошо, крошка.
− А я и не сомневаюсь, что у тебя с твоей драгоценной супружницей все закончится поцелуями и объятьями. У меня… у меня все будет иначе.
Я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами и отвернулась.
− В Москву, в Москву, в Москву! − твердил он. − Раскаяние, прощение, новая жизнь.
− Наш особняк сровняли с землей − у нас даже крыши над головой не будет. И клад засветили. Козлик, а там все-таки был клад или нет?
− Если бы я не выскочил ночью за тобой под проливной дождь, ты бы уже не смогла терзать мою душу своими глупыми вопросами.
− Я уже поблагодарила тебя за это. Тот лжеинвалид, вероятно, думает, что мы прячем от него сокровища.
Я прикусила язык и уставилась на Козлика. А он взял и отвернулся от меня на девяносто градусов и стал насвистывать какой-то противный мотивчик.
− Козлик, неси сюда свою сумку, − вдруг потребовала я.
Он вскочил, словно его пчела в одно место ужалила, кинулся на веранду и через пять секунд вернулся со своим распрекрасным адидасом под мышкой. Одним махом расстегнул молнию, раздвинул за ручки края сумки и напялил ее себе на голову.
Я захохотала и чуть не свалилась с крыльца.
Вскоре сумка очутилась на моей голове. Козлик весело постучал ладонями по ее дну.
− Там же было…
− Три пары джинсов “Wrangler”, тридцать пачек лезвий “Шик» и пять канадских маек с кленовым листом на груди.
− Которые ты…
− Да, которые я спустил в туалет на городском базаре. Дуреха. Разве в таких сумках носят клады? Тоже мне, Эркюль Пуаро из девятого «А». А инвалида ты побаиваешься, да? − не без злорадства спросил Козлик.
Я молчала, вспоминая, правда, уже без особого страха, события минувшей ночи.
− Послушай, подружка, со мной можешь ничего и никого не бояться.
Козлик распрямил плечи и поиграл мускулами.
Мы теперь целые дни проводили на острове.
«Мы» − это Козлик, Пашка, Шарлотта и я. Выездные математические курсы «Волк и семеро козлят» были распущены на неопределенное время. Учитель и ученик поменялись ролями. Теперь Пашка с достоинством пояснял Козлику, на каком расстоянии от крючков привязывать грузило на донной удочке, как подсекать леща, по-местному чебака, на какой глубине берет щука и сом.
Что касается меня, то я не расставалась с книгами. Ужарившись на солнце, шла в кусты. Увлеченный рыбалкой Козлик частенько не замечал процесса моего переселения в тень, но, едва заметив мое отсутствие, бросался в чащу, ломая на пути ветки.
Полдня я считала, что Козлик боится потерять меня, и обожала его издали. Потом вдруг вспоминала про этот проклятый «клад» и таинственного инвалида и остальные полдня презирала Козлика. Только теперь уже не издали. Я садилась поблизости от него и громко издевалась над тем, как неумело насаживает он на крючок червяка, издавала торжествующие вопли, когда у него с крючка срывалась рыба, огорчалась самым искренним образом, если он успевал подхватить ее в сачок.
На месте Козлика я давно бы выломала хороший ивовый прут и надавала кое-кому по заднице.
Но больше всего меня выводило из себя присутствие Пашки, при котором я должна была корчить комедию: Валерий Александрович, ваша светлость и так далее.
На следующий день после той памятной грозовой ночи Козлик выполол все лопухи на пустыре, после чего стал в бабушкиных глазах святым без всяких натяжек. Он взрыхлил землю граблями и посыпал белым речным песком. Ту же процедуру с песком он хотел проделать во всем дворе, но бабушка Таня его отговорила. «Его и без того с бугра нанесло, а на песках картошка плохо родит», − пояснила она.
Каждое утро Козлик выходил на пустырь и, стоя на краю обрыва, озирал безмятежные хуторские дали в допотопный, еще времен империалистической войны, полевой бинокль, который откопал среди хлама в сарайчике. Потом он делал несколько витков вокруг забора, раза три обходил по часовой стрелке дом и наконец с самодовольным видом усаживался на нижнюю ступеньку крыльца. Если в тот момент я испытывала к Козлику презрение, я советовала ему поставить капкан в туалете, переселиться в клетку с утятами или что-нибудь в том же роде. Если же чувствовала, что он мой единственный герой, спешила в погреб за компотом или квасом.
Под руководством всезнающего Пашки мы вырыли картошку и, перебрав, разложили по ящикам в погребе. Козлик с самодовольным видом расхаживал по двору в одних плавках, играя своими окрепшими мускулами. Они с бабушкой вели бесконечные беседы на сельскохозяйственные темы. Причем бабушка всегда советовалась с Козликом, нужно ли резать поросенка к ноябрьским праздникам или лучше к Рождеству, где дешевле купить зерна для кур и стоит ли заводиться на следующий год с разведением кроликов. Вот какая «интеллектуальная» атмосфера царила у нас отныне за каждой трапезой. Бабушка Таня смотрела на Козлика с таким умильным восторгом, что мне казалось, она не сегодня-завтра снимет со стены образ Николая Угодника и повесит вместо него портрет своего "Лексаныча".
