Плетнев услышал, как возле калитки остановилась машина, увидел двух милиционеров, неторопливо идущих к дому. Рядом с ними понуро шла Нонна в белом халате.
— Да, скажем прямо, поганое дельце, — изрек пожилой майор, расположившись со своим коллегой после осмотра дома и сада за столом под вишней. — Не мешало бы сюда эксперта из города. Да ведь не пришлют. Вот и крутись тут со своими ограниченными возможностями: ни лаборатории, ни навыков. Мы тут привыкли с пьяницами и прочими бузотерами воевать. Эх, ну надо же было случиться такому! — Майор сокрушительно крякнул. — Ну, ладно, была не была. Может, кого-то подозреваете? Возможно, кто-то угрожал пострадавшей или имел на нее зуб.
Плетнев усмехнулся наивности майора, задающего столь непрофессиональные вопросы.
— Маму в станице уважают, — сказала Лиза. — На последнем родительском собрании все в один голос уговаривали ее повременить с уходом на пенсию, хоть по возрасту ей давно пора.
— Ну, а что если с ней какие-то давние счеты сводят? Знаете, как оно бывает: тянется себе ниточка из прошлого и тянется, как вдруг выясняется, что это вовсе не ниточка, а самый настоящий бикфордов шнур. Ладно, вы тут подумайте, а я еще пострадавшую расспрошу, когда Степаныч допустит к ней нашего брата. А пульку все-таки хорошо бы найти. Куда она могла запропаститься? Вроде бы щелей в полу нет. И хорошо, если бы кто-то из вас припомнил, на ком из гостей были резиновые сапоги сорок четвертого размера. Ну, а пулька для нас дороже золота…
— У тебя сегодня нет вызовов? — спросила Лиза у Нонны, когда милицейский «газик» отъехал от калитки. — Хочу после обеда к маме съездить. Саранцев вызвался подвезти меня на молоковозе.
— Я сегодня за медикаментами поеду, заодно и к Сусанне зайду. Ты уж теперь не бросай дом, домовладелица.
Лиза пропустила мимо ушей явную подковырку.
— Обычно ты по четвергам за медикаментами ездишь. И с утра.
— Базовкина позвонила, велела мне сегодня приехать. Она завтра на ревизию закрывается.
— Тогда я завтра маму проведаю. Кто-нибудь в райцентр подвезет, а назад сама дойду.
— Может, проводите до медпункта, Михаил Васильевич? — спросила Нонна, поднимаясь со скамейки. — Конечно, если хотите, оставайтесь с Лизочкой. Просто я подумала, что нам с вами по пути.
Она кокетливо поправила сбившуюся косынку, попудрила нос. Едва они очутились за калиткой, сказала тихо и совершенно другим голосом:
— Ваш брат сегодня у Саранцевых ночевал. Ввалился среди ночи к Сашке — в глине весь и выпивши здорово. Уже после того, как в Сусанну стреляли. Сашка за мной рано утром прибежал — плохо Васе стало. Пить ему с таким сердцем нельзя. Ни грамма.
— Он у них?
— Обещал меня дождаться. Я его на моторке подвезу до райцентра.
— Мне нужно поговорить с ним. Я…
— Я сама поговорю, — перебила его Нонна. — Вы человек хоть и не чужой ему, а все-таки пришлый. Извините, если обидела, да только сейчас не до обид.
— Интересно, по какому такому праву вы все на себя берете? — Плетнев поймал себя на том, что его задело слово «пришлый» — Вам он ни кум, ни сват…
— У меня на Василия свои права. Ясно? И я никому их уступать не собираюсь. А вы… вы к нему настороженно относитесь — я это всей кожей чувствую. Ну и что, если человек в тюрьме срок отсидел?
— Ничего, разумеется. Однако…
— Вот видите? Нет, к Васе я вас не пущу, так и знайте. Даже если бы в Сусанну стрелял он, я бы сроду об этом никому не сказала. Ни под какой пыткой. Она и не того заслуживает.
Плетнев смотрел на Нонну с удивлением. Она улыбалась, как ни в чем не бывало. Будто не она, а кто-то другой только что произнес эти ужасные слова.
«Нужно бы Ариадне послать весточку, — подумал Плетнев, поднимаясь к себе по ветхим ступенькам. — Думает, я над заявкой потею, пытаясь втиснуть гибкие творческие идеи в негнущиеся рамки кинопроизводства, а я тут сам в такие рамки попал!.. Да нет, Василий, скорее всего, не причем, однако майор недаром спросил про какой-то зуб. Если принять во внимание тот факт, что здесь все и всё друг про друга знают, само собой вспоминается, что у Василия есть причина иметь зуб на Сусанну Фоминичну. Это и Нонна подтвердила. Эх, Василий, неужели ты мог?.. Но что делать, что делать?.. Черт возьми, еще мне не хватало иметь в анкете брата-уголовника!»
Жаль, что рядом нет Ариадны с ее железной логикой, умной иронией, трезвым и спокойным взглядом на жизнь. Он уже скучает о ней, хоть они расстались меньше недели назад. Надо бы отправить ей в Дубулты телеграмму. Такую, например: «Творю. Скучаю. Нет без тебя жизни».
Оглядываясь на прошлое, Плетнев часто думал о том, что ему здорово повезло с Ариадной. Без нее он вряд ли бы достиг того, чего все-таки достиг.
Учились в одном институте, он — робкий и застенчивый деревенский парень, она — смелая, уверенная в себе красавица. Уже на втором курсе Ариадна снималась в кино, давала интервью прессе. А вот его путь к успеху был ухабистым и отнюдь не прямым. Вытянул, одолел заслоны, попал, как говорится, в обойму. Ариадне спасибо за преданность, веру в его талант, наконец, за бескорыстную поддержку ее знаменитого отца.
Ариадна давно не снималась в кино, хотя как дочь известного кинорежиссера и жена небезызвестного сценариста могла рассчитывать на хорошие роли.
— Или кино, или семья, — заявила как-то она, вернувшись из одной длительной киноэкспедиции. — Тем более, что Джульетты Мазины из меня не получилось. Прощайте, вы, сладкие девичьи мечты! Здравствуй милый дом…
Плетнев был очень благодарен жене за ее мужественное решение.
«Вот только выясню, причастен или нет к преступлению брат, и сразу махну в Дубулты, — пообещал он себе. — Заявку, в конце концов, можно и там написать… А Лиза холодная и совсем бесстрастная, — подумал он ни с того, ни с сего. — Может, она занимается аутогенной тренировкой?.. Или же по своему характеру скрытная?.. У нее каждое слово на вес золота. Колоритный типаж, вернее, тип — исконно русская женщина, чей характер сложился не за одно столетие. Где, как не в глухой провинции, сохраниться этому удивительному, в настоящее время уже немногочисленному, племени молчаливых, углубленных в себя, в свой внутренний мир людей, бескорыстно отдающих себя другим… Интересно бы присмотреться к ней поближе, так сказать, копнуть глубже. Может потянуть на героиню. Вполне…»
Под вечер Плетнева опять потянуло к Боголюбским.
Лизу он нашел в огороде. Босая, в коротеньком, почти детском, платьице, она собирала в корзинку огурцы.
— Сейчас напою тебя чаем. С вишнями, — сказала Лиза в ответ на его извинения по случаю внезапного вторжения.
Он шел за ней с корзинкой в руке, лавируя между намертво сцепившимися чубуками могучих виноградных кустов-чаш. Лиза шла, почти не касаясь земли. Она казалась ему сейчас девочкой-подростком.
— Сегодня всю ночь не спала, — рассказывала она, собирая на стол под все той же вишней. — Мы сидели после поминок, долго сидели — мама, Нонна и я, — только разошлись по своим комнатам, как этот выстрел прогремел. И мне вдруг так страшно сделалось!.. Когда Нонна вернулась из райцентра, я успокоилась немного, даже задремала. А она все утро вокруг дома бродила, вздыхала.
— Есть от чего вздыхать. Я сам духом упал. А возле тебя мне спокойно и как-то ясно на душе.
Лиза потолкла в больших глиняных кружках вишни, которые срывала прямо с веток над головой, засыпала их сахаром, залила крепким чаем. Когда она протягивала Плетневу через стол кружку, ему показалось, будто она хочет что-то сказать… Нет, ничего не сказала. Слегка улыбнулась — и опустила глаза, словно чего-то засмущавшись. Ему вдруг сделалось легко и умиротворенно. И думать больше ни о чем не хотелось.
— Ты настоящая колдунья, Лиза. Наколдуй, чтобы я снова в детстве очутился. Со всеми его ощущениями, запахами, восторгами. Последнее время я окончательно забыл свое детство.
— Так не может быть. Забыть можно все, кроме детства и…
Он заметил, как у нее вдруг вспыхнули щеки.
— А ты помнишь свое детство? Кстати, почему ты не осталась работать в городе?
— Дело в том что… В общем, здесь я могу оставаться сама собой, не притворяться ни перед кем, прежде всего, перед собой не притворяться. Это важно, правда?
— Думаю, что да. Ты на самом деле очень органично вписываешься в окружающую среду.
— Ты тоже.
— Спасибо за комплимент.
Плетнев усмехнулся, вспомнив, каких усилий ему стоило изжить провинциальные манеры, избавиться от мягкого, столь заметного в столице, южного говора. Теперь, кажется, он, наконец, обрел и раскованность, и столь необходимую ему легкую небрежность в общении с людьми. Выходит, Лиза это заметила. Умница.
— Нонна меня явно недолюбливает. И считает чужаком, — поделился он своими наблюдениями с Лизой.
— Не обращай внимания. Она не без странностей.
— Да, Нонна — экстравагантная особа. Еще хороша собой, резка на язык, и душа у нее…
— Душа у нее отзывчивая. Но характер нелегкий. А у кого он легкий?
Она посмотрела на Плетнева, скорее сквозь него — и быстро отвела глаза.
— Вижу, ты все готова простить. Скажи мне честно: тебе это легко дается или ты долго вырабатывала в себе это свойство?
Лиза напряженно сощурила свои слегка раскосые, как у всех Боголюбских, глаза.
«Красива, но чего-то в ней не хватает, — размышлял Плетнев. — Может, женственности?.. Да нет, этого в ней с избытком. Ей бы немного наигранности, кокетства… Она не играет в искренность — она такая на самом деле. С ней необычно, за нее тревожно. Наверняка Лиза — сверхранимое и сверхчуткое существо, хотя пытается это скрыть. Впервые за много лет встречаю женщину, не стремящуюся выглядеть лучше, чем она есть на самом деле. Ни внешне, ни…»
— Мне Надю жаль, — вдруг сказала она и положила на стол свои красивые большие руки. — Обидела ее бабушка тем, что на меня дом завещала. Я говорила ей: Надя тоже в этом доме выросла.
— Вы с ней слишком разные, чтобы ужиться под одной крышей.
— Раньше уживались. Даже любили друг друга. Я когда-то очень любила Надю.
Плетнев припомнил, что маленькая Лиза пасла за свою старшую сестру коз, косила для коровы траву, хоть мать и строго-настрого запретила ей брать в руки серп. Надя всегда относилась к младшей сестре со снисходительным превосходством, при посторонних называла «моя лапочка», «киска», часто расчесывала свалявшиеся от ныряния в реке длинные, похожие на сноп перезревшей ржи волосы Лизы. А то вдруг ни с того, ни с сего гнала от себя, топала на нее ногами, обзывала «выродком» и «поганкой». Лиза захлебывалась рыданиями и забивалась на полати либо в дальний угол сада. В ответ на упреки домашних, Надя лишь дерзко улыбалась.
— Мне кажется, она всегда тебя ревновала. И к бабушке, и к Нонне. Может, даже к Сусанне Фоминичне.
— Может быть. У нас в роду все ревнивые. Это плохо?
Она вскинула на него свои печальные глаза.
— По-моему, это ужасно. Как выражается Чебаков, страсти под соломенной крышей.
Оба разом улыбнулись, и Плетнев почувствовал, что Лиза стала ему еще ближе.
Как вдруг по ее лицу словно тень пробежала.
— Надя переехала в райцентр после того, как ее сын утонул, — сказала она едва слышно.
— У Надежды был сын?
— Да. Они три года с Саранцевым прожили. Потом она от него ушла и Вовку забрала. Она мальчика как сумасшедшая любила, потакала каждой его шалости, сроду руку на него не подняла. Вовка рос капризный, самовольный, хотя душой был добрый, да и умный не по годам. Упал с моторки в паводок. Сам завел мотор и выехал на середину реки. В тот день Надя с Нонной поехали проведать меня. Обе были веселые, довольные — обнов накупили в городе. Это мама недоглядела, хоть и была в тот день выходная. Но за Вовкой трудно было доглядеть — непоседливый был, вихрем носился по станице. Бабушка в тот день ушла в Заплавы куличи святить. Хотела с собой Вовку взять, но мама не позволила ребенка, как она выразилась, по церквям таскать.
— Да, жестокий норов у хозяйки наших жизней. Недаром ведь судьбу называют злодейкой. И что, Надя с тех пор одна живет?
По лицу Лизы скользили блики закатного солнца сквозь листву, и Плетневу казалось, будто оно постоянно меняет выражение.
— Мы… я ее к себе звала. Одно время она засобиралась было, потом неожиданно замуж вышла. Но теперь снова одна. Мне иной раз кажется, Надя сама не знает, что ей нужно, а потому шарахается из стороны в сторону.
— Василий сказал, она деньги любит.
— Любит, наверное. Ей кажется, были бы у нее деньги, ее жизнь иначе бы сложилась. Наивная она, как пятилетний ребенок.
— А ты, Лиза, разве не наивная? Ну, хорошо, не стану тебя на чистую воду выводить. Ты мне лучше скажи откровенно: кто мог стрелять в Сусанну Фоминичну? Ведь не Василий же. Нет, не он…
— Не он. Такая развязка была бы слишком примитивной. Тебе еще чаю? Только не уходи, — сказала она вдруг без всякого смущения. — Я сегодня такая счастливая, что даже себе самой совестно признаться.
«Она вся словно простым карандашом нарисована. Или скорее углем: тень, свет, снова тень… — думал Плетнев. — Света гораздо больше, чем тени. Не света, а… лучистого сияния».
— Ты, Лиза, удивительное создание. Нет тебе подобных ни в Москве, ни… Думаю, во всем мире тоже. Ты сама об этом знаешь?
— Наверное. — Она ни капли не смутилась. — Думаешь, почему я не осталась после института в городе? — вдруг спросила она и посмотрела на него в упор.
— Понятия не имею. Возможно, узнаю тебя поближе и догадаюсь. Наверняка догадаюсь.
— Я здесь к тебе близко. А там тебя нет. Ты здесь и со мной…
— Нонна сказывала, полегчало ей. Боли к вечеру стихли, кушать попросила, — рассказывала зашедшая прибраться Даниловна. — Ну, и слава Богу! А милиционеры-то и спрашивают у Надьки, когда она домой вернулась. Да она еще по светлому из станицы вышла. Я за телкой ходила, когда они с Шуркой Фроловым встретились возле родников. Чуть ли не бегом бежали. А Шурку допросить в милиции не могут — со вчерашнего дня не просыхает.
— Наверное, это все Раисины сведения.
— Стала бы я эту балаболку слушать. — Даниловна досадливо махнула рукой. – Мне племяш рассказал, Дунин сын. Ты должен помнить его — Дуня в школе техничкой работала, а он на два класса моложе тебя. Он теперь на Марине Самохиной женат. Ну, а ее отец в милиции работает. От него он все и узнал.
— И что еще рассказал ваш племяш?
— Он сказывал, что Василия тоже хотели допросить, где был да что видел, а он будто в воду канул, — сказала Даниловна, перейдя на шепот. – А ведь я своими глазами видала, как они в обедах шли с Нонной к моторке. Она сказала, в райцентр собрались. Но Васю никто не видел в райцентре.
Плетнев насторожился.
— А что говорит Нонна?
— Василий вроде бы попросился, чтобы она его возле нефтебазы высадила. Увидел, там лесхозовская машина заправляется, и решил, чем на перекладных добираться, лучше прямо к дому — их хозяйство с лесхозом в одном поселке располагается. Из милиции и туда звонили — нету Васи.
— Куда же он мог деться?
— Господь его знает.
— Но он собирался еще на рассвете домой выехать.
— Мало ли что собирался. Мог дружков встретить. Ты же ему, небось, денег дал.
— Было дело.
--- Выходит, сам Бог ему велел загулять. Тьфу, окаянный, опять отвязался. Ошейник расстегивать научился, а у Саранцевых Сильва гуляет — теперь всю ночь будут гавкать в лопухах. — Даниловна резво выскочила на крыльцо. — Шарик, Шарик, поди сюда, негодный…
«Брата хотят допросить в милиции. Допрыгался. Еще бы. Здесь не то, что в городе, — здесь все на виду, — думал Плетнев. — А он, дурак, нет, чтобы взять и рассказать чистосердечно, что хотел навестить ночью свою зазнобу, смылся с глаз долой, тем самым еще больше насторожив милицию. Если только это не он стрелял по Сусанне Фоминичне. Если не стрелял… если… Ну да, тогда он мог видеть, как стрелял кто-то другой. Спрятался где-нибудь в саду и ждал, когда погаснет во всем доме свет, чтобы пробраться в комнату к Нонне. Но прежде, чем он успел это сделать, прогремел выстрел…»
Плетнев схватил телефонную трубку. Нужно позвонить в милицию и поделиться с ними своим соображением. Василий наверняка не совершал преступления, но он мог видеть… А если он видел и про это знали, он автоматически стал опасен для того, кто стрелял. Но каким образом преступник мог разглядеть в темноте, что в саду кто-то есть? Либо он каким-то образом себя обнаружил либо… Ну да, Нонна знала, наверняка знала, что Василий к ней придет. Возможно, они даже условились о свидании во время поминок. Тогда, выходит, Нонна… Она не позволила ему увидеться с братом, она же повезла Василия на моторке в райцентр и могла по дороге…
«Да, Шерлок Холмс из тебя вряд ли получится, а жаль. — Плетнев невесело усмехнулся. — Даже в районной милиции будут от души смеяться, если я расскажу им о своих подозрениях».
Он положил трубку на место. Придется самому съездить в райцентр. Зайти в милицию, поговорить с друзьями, то бишь собутыльниками Василия в охотничьем хозяйстве...
— Доброго здоровья, Васильич! — Да вы лучше задом выезжайте, не то, чего доброго, крыло об акацию поцарапаете. Сейчас я ворота придержу.
Саранцев кинул на дорогу тяжелый ржавый якорь и держал ворота, пока Плетнев выезжал на улицу.
— Спасибо, Сазанчик! — крикнул Плетнев, приоткрыв дверцу.
Сашка помахал ему рукой и, подхватив якорь, зашагал вдоль забора, поднимая пыль своими высокими резиновыми ботфортами.
Лиза радостно улыбнулась Плетневу.
— Я мигом соберусь! — крикнула она и исчезла в доме.
Нонна поздоровалась сухо, даже натянуто. Он раздумал спрашивать у нее про брата и молчал, поглядывая на дверь, откуда должна была выйти Лиза.
Но она вышла через погреб, неся в руке корзину с вишнями и сливами.
— На всю больницу набрала, — вяло комментировала Нонна. — По темному не шляйся. Мало ли что может случиться.
— Не волнуйтесь, я привезу ее назад. У меня тоже дела в райцентре, — сказал Плетнев, помогая Лизе донести корзинку с фруктами. Уже в машине пояснил ей: — Хочу побеседовать с начальником милиции по поводу брата. Чтобы они… Ну, словом, мне бы не хотелось, чтобы к нему отнеслись предвзято.
— На самом деле несправедливо подозревать человека дважды в одних и тех же грехах.
— А ты случайно не знаешь подробностей той давнишний истории?
— С чужих слов. — Лиза повернулась к нему всем телом. — Говорят, они все пьяные были — и Галина, и ее хахаль, Витька Бурков. Ой, прости за грубое слово. — Она улыбнулась весело, вовсе не виновато. — Мы тут привыкли на нашем сленге изъясняться. — Василий пришел за своими пожитками, его усадили за стол, чего-то налили. Ну, а потом Витька приревновал свою подругу к бывшему полюбовнику, схватил двустволку, которую Василий оставил в сенях, и хотел всадить в него заряд дроби. Вася сумел выхватить ружье и выстрелил Галине в… мягкое место. Я думаю, случайно, хотя признал в суде свою вину и даже попросил прощения у пострадавшей.
— Случайно, говоришь? — задумчиво переспросил Плетнев.
— Бабушка тоже так думала. И многие в станице тоже. Те, кто знают хорошо Василия.
— Его бывшая… подружка простила его?
— Простила. Просила на суде, чтобы его помиловали. Да только Василий сказал: виновен и должен понести наказание. На чем и стоял до самого конца.
— Странный человек… Впрочем, судя по рассказам, таким был наш отец.
Они замолчали на какое-то время.
«Здесь удивительные краски, — думал Плетнев, глядя на безбрежные степные просторы. — Какие-то неправдоподобные — сказочные — оттенки. На пленке будут выглядеть иначе. Нынче в моде пастельные тона, актеры тоже их предпочитают. Одна природа не боится показаться смешной или несовременной. Щедра без оглядки, как влюбленная женщина».
Он скосил глаза в сторону Лизы. Она опустила веки. На губах какая-то странная улыбка. Неужели… неужели ему суждено влюбиться в нее?..
Она открыла глаза и осмотрелась по сторонам.
«Как будто видит все впервые. Есть же на свете такие люди… Счастливые люди… Она влечет меня все больше и больше. Но это… какое-то бесплотное чувство. Почти бесплотное. Она нравится мне вся — и эти ямочки на щеках, и длинные нервные пальцы, и три родинки на сгибе локтя… Все равно это не то, что всегда привлекало меня в женщинах. Раньше привлекало. Мне хочется ее поцеловать, но не так, как я целовал других женщин, как целую Ариадну. Я словно попал в другое измерение, где иные ценности, все иное. Но ведь я здесь чужой и могу что-то испортить или сделать больно…»
Лиза поморщилась.
— В чем дело? — спросил он.
— Думала, что… Что я, наверное, невольно сделала Наде больно. Как жаль.
— Но ведь дом завещала тебе бабушка. Ты ухаживала за ней до последнего, а не Надя. Мне кажется, все получилось по справедливости.
— Я должна была уговорить бабушку, чтобы она оставила дом не мне, а всем нам. В том числе Наде. Почему мне не пришло это в голову раньше? А теперь… может случиться беда.
— Не преувеличивай. — Он остановил машину и привлек Лизу к себе. — Как ты жила все эти годы, Лиза? Чем жила? Мне бы хотелось узнать о тебе все. Знаю, это невозможно. А ты хотела бы знать обо мне все?
— Нет. — Она улыбнулась. — Оставь себе. Побольше.
— Ты меня выдумала, Лиза. Я настоящий в сто раз хуже.
— Знаю. Но мне нет до этого дела.
— То есть как? — Он нежно коснулся пальцами ее щеки, потом раскрытых губ. — Ведь целовать тебя будет настоящий, а не тот, кого ты выдумала.
Она сама потянулась к нему губами. Потом прижалась всем телом. Доверчиво, как ребенок.
— Мне сейчас ни до чего нет дела, — прошептала она, блаженно улыбаясь. — А потом я сама за все отвечу…
Начальник районной милиции, Георгий Кузьмич Ермаков, тот самый пожилой майор, который приезжал к Боголюбским, встретил Плетнева приветливо, сразу оповестил, что об исчезновении Василия предупреждены все посты ГАИ, сообщено в близлежащие населенные пункты.
— Отыщется он, не тревожьтесь. Его многие в лицо знают. Даже примет не пришлось сообщать.
— Меня беспокоит не сам факт его исчезновения, а момент, в который это случилось, — откровенно признался Плетнев.
— Я вас понял. — Георгий Кузьмич смотрел в окно, за которым серебрилась река. — Все дело осложняется тем, что мы на реке живем, — сказал он раздумчиво. — Река умеет хранить тайны. Недаром же говорят — и концы в воду. Вы с братом были в близких отношениях?
— Как сказать… Он старше меня на восемь лет. Да и жизнь нас в разные стороны раскидала. В детстве Василий был добрый, покладистый. Честно говоря, я корю себя за то, что отступился от него, бросил на произвол судьбы. Догадывался ведь, что брат спивается.
— Да, это проклятое зелье страшные вещи с людьми творит.
— Скажите откровенно, Георгий Кузьмич, вы включили брата в число подозреваемых?
— Если откровенно, то брат ваш должен предоставить свое алиби, то есть где он был в тот момент, когда прозвучал выстрел. Его наверняка кто-нибудь видел. Пока у него алиби нет. Надежда Фролова, продавщица сельпо, показала, что в день поминок видела его с утра в райцентре с двустволкой на плече и что на поминках он здорово выпил. Ну, а в ночь того дня, как вы знаете, было совершено покушение на Боголюбскую.
— Ко мне он заходил без ружья и трезвый. Да, я точно помню — ружья при нем не было.
— Оно и понятно. Зачем ему шататься среди бела дня по станице с ружьем, если он замыслил… Да не волнуйтесь вы — мы к этому делу без всякой предвзятости подойдем. В нашем деле от предвзятости только вред. Погода от нее, так сказать, портится. Ну, а при плохой погоде, сами знаете, видимость ограниченная. Вот только бы ваш брат нашелся…
Плетнев вышел из кабинета Ермакова с тяжелым сердцем. Выходит, Василия подозревают. Стоит человеку хотя бы раз оступиться, и за ним будет до смерти волочиться эта черная тень.
«Может, он никуда не делся, а просто отсиживается у собутыльника или подружки, — размышлял Плетнев. — Зачем ему прятаться, если он ни в чем не виноват? Ну, а если все-таки виноват?..»
Плетнев вдруг подумал о том, что Василия должны были видеть на заправке. Разумеется, в том случае, если Нонна правду сказала.
— Да был он тут. Вместе с Митькой Рябовым, который у меня бидон автола взял, — рассказывала молодая кареглазая заправщица. — А тут сразу две машины из Сельхозтехники подъехали. Я прямо с ног сбилась — они на футбол спешили. Митька тем временем уехал. Не знаю, Василий поехал с ним или нет. Да вы у дядьки Шуры Фролова спросите. Они вроде бы говорили о чем-то…
Фролов сидел возле крыльца прямо на земле и починял перемет.
Он узнал Плетнева сразу и вынес для него из летницы колченогую табуретку.
— Гляди, какой ты молодой из себя да худощавый — настоящий студент, — сказал Фролов, разглядывая его без стеснения. — Небось, работой себя моришь, а до развлечений не больно охоч. А мы тут только и делаем, что развлекаемся. То своим Бахусом, то магазинным, когда свой закончится.
У Фролова виновато бегали глазки. «Как у кота, который с полатей рыбину упер», — вспомнил Плетнев поговорку матери.
— Говорят, вы позавчера видели моего брата.
— Позавчера, говоришь? Ну да, видел. Я от лодки с переметом шел. Генка бакенщик, чтоб ему, паразиту, в низовку все бакены посрывало, свои винтом его порезал на куски. Помню, Васька у меня папиросу попросил. И огонька.
— Он что, с Рябовым уехал?
— Васька-то? Никуда он не уехал. Митька в город ехал, за сеткой для питомника, а Ваське домой нужно было. И без того целый день по пьяному делу прогулял.
— И куда он направился?
Глаза Фролова забегали еще быстрей.
— А кто его знает? Посидели мы с ним, как полагается, помянули бабульку. После я поехал перемет проверять, тот, что над водокачкой. Васька домой засобирался. Его уже не было, когда я с перемета вернулся.
— Вы рассказали об этом в милиции?
— В милиции? Зачем? Они меня не спрашивали, а я до них непривычный ходить.
— А как брат выглядел? У него ничего не болело?
— Как не болело? За сердце хватался. Оно ясное дело — на поминках человек гулял. После поминок сам Господь велел денек-другой похворать.
«Пить ему нельзя ни грамма, — вспомнил Плетнев фразу Нонны. -- Может, с сердцем плохо стало. Лежит теперь где-нибудь в степи, как бездомный пес».
— Ладно. Извините, что от дела оторвал.
Плетнев встал.
— Да ничего страшного. Мы с тобой все-таки не совсем чужие друг другу. Помню, тебе раньше Надежда нравилась, да и ты ей по душе был. — Фролов хитро подмигнул. — Она у нас теперь холостая — Витьку своего еще под Пасху проводила на все четыре. И правильно сделала. Зачем такой мужик в доме нужен? На четверых детей алименты платит, в получку домой не больше тридцатки приносил, другой раз и вовсе четвертной. На кой бес такой мужик в доме?..
Лизы не оказалось возле больницы. Плетнев посмотрел на часы — половина восьмого. Не дождалась его Лиза, ушла. Ничего, догонит ее по пути, если только она не пошла нижней дорогой. А вдруг ей попалась попутка?..
Он был огорчен. Все время, что Плетнев расспрашивал о брате, его согревала мысль об обратной дороге по млеющей в тихих сумерках июльской степи вдвоем с Лизой — задумчивой, загадочной, даже таинственной…
Сумерки обволакивали степь теплой прозрачной дымкой, сбегали по склонам балок, залегая на их поросшем камышом дне. За Ковыльным бугром из-за поворота блеснула стальная спина реки. Здесь, возле развалин давно заброшенного амбара, нижняя дорога, по которой можно пройти пешему и даже проехать на лошади, почти смыкалась с верхней. Может, он увидит Лизу, если спустится к реке? Нижняя дорога не петляет, как верхняя, а все время идет вдоль берега.
Плетнев вышел из машины. Полынный запах, к которому примешивался дымок костра, вернул его в детство. Вспомнилось, как со сверстниками они забирались в эти развалины, служившие им и штабом Чапаева, и хижиной Робинзона и Пятницы, и ставкой маршала Жукова…
Нередко они ночевали здесь и тогда пекли захваченную из дома картошку и выловленных тут же, под яром, раков, сидели до поздней ночи у костра, разговаривали, смотрели на небо. «Во все времена мальчишек влечет к себе звездное небо, — думал Плетнев. — Оно кажется еще загадочней вдали от человеческого жилья. У степного костра рождаются мечты, которым, быть может, и не суждено сбыться, но это все равно здорово, это на всю жизнь — ласковое мерцание степных звезд над головой…"
Его размышления прервал злобный лай собаки и женский крик. «Лиза!» — вдруг догадался Плетнев. Он кинулся, не разбирая дороги, через заросли полыни, как в детстве, съехал на спине по песчаному склону.
Лиза стояла, прижавшись спиной к отвесному яру, а вокруг нее металась большая лохматая собака, щелкала зубами, пытаясь схватить за ногу. Плетнев поднял ком сырой глины и с размаху швырнул в разъяренного пса. Тот поджал хвост и отскочил в сторону. Плетнев нагнулся за другим комом, но собака уже убегала прочь.
Он обнял Лизу за плечи. Она прижалась к нему всем телом, уткнулась носом в грудь.
— Лиза, милая, я с тобой.
Она вся дрожала, и Плетнев прижимал ее все крепче, гладил по волосам, целовал в макушку.
— Это тебе за то, что ты меня не дождалась, — пошутил он. — Помнишь, нас в детстве гонял кобель деда Кизилы? Подозреваю, он его нарочно на ребятишек науськивал — мы же к нему на бахчу каждое лето наведывались. Как-то пес стащил с меня трусы и разорвал в клочья, а Надя сплела из веток набедренную повязку. Меня после того случая еще долго Тарзаном дразнили, помнишь? А трусы были новые, из сатина… Лиза, куда же ты? Постой!..
Она бежала к машине. Открыла дверцу, упала на сидение и, спрятав лицо в ладонях, рассмеялась.
— Помню, помню… Она тебе туда еще и красный горошек вплела. И бессмертники. А ты сидел в это время за кустом шиповника, прикрывшись листом лопуха. И все жаловался, что тебя кусают муравьи.
— Почему ты меня не дождалась? — спросил он, когда они уже ехали по степи.
Ее лицо стало серьезным. Она выпрямилась и по-детски неуклюже натянула на колени сбившуюся юбку.
— Мне нужно было одной побыть, — прошептала она, глядя куда-то вдаль. — Слишком много… счастья тоже нелегко пережить.
Он протянул руку и коснулся ее пылающей щеки.
— Поделись со мной.
Она неожиданно всхлипнула.
— В чем дело?
— Мне было так страшно. Еще страшней, чем когда на меня ваш Кузя напал. Ты и в тот раз оказался рядом в нужный момент. Помнишь?..
Он помнил. Их злющий дворовый Кузьма, которого они и сами побаивались, как-то сорвался с цепи и повалил зашедшую к ним во двор Лизу на клумбу с петунией. Он стоял над ней, дыша ей в лицо, а Плетнев бежал из конца огорода, где поливал помидоры. Он отогнал Кузьму хворостиной и поднял Лизу, а она вдруг вырвалась из его рук и бросилась к Наде, которая, как выяснилось, спокойно наблюдала всю сцену из-за забора.
— Тебе тогда сколько лет было?
— Десять. Это случилось в тот самый год, когда я спряталась в Терновой балке и подсмотрела за вами. Надя боялась, что я вас выдам и все грозилась рассказать тебе, что я в тебя влюблена. Но я бы все равно ни за что вас не выдала.
Плетнев не знал, как ему вести себя с Лизой. Он пасовал перед такой обнаженностью чувств. К тому же Лиза все время куда-то от него ускользала. Наверное, в тот свой мир, из которого он вытеснил все или почти все. Не хотелось бы ему упасть с той высоты, куда вознесла его любовь Лизы…
— Мама будет просить, чтобы дело закрыли, — сказала Лиза, когда они сидели в сумерках на жестком диване в гостинице, где остановился Плетнев. — Она скажет об этом следователю. Завтра.
— Это потому, что она подозревает Василия? — спросил Плетнев и почувствовал внезапный прилив гнева.
— Не знаю. Она считает, далеко не в каждом случае на зло следует отвечать злом.
— Я искренне восхищаюсь ею. Можешь так ей и передать. — Плетнев смотрел на Лизу сердито. — Хотя это всего лишь громкие слова. Странные вы, Боголюбские.
— Я согласна с мамой в данном случае, — тихо, но решительно заявила Лиза.
— Пусть будет так. Но я знаю, что какова бы ни была воля пострадавшей, милиция все равно продолжит расследование.
— Очень жаль. Вполне возможно, что человек, который это сделал, уже раскаялся. И очень сожалеет о том, что сделал.
— Ты слишком наивна, Лиза! Я бы сказал, идеально наивна.
— Это плохо?
— Не знаю. Сейчас модно играть в наивность, но притворство видно сразу. Разумеется, не о тебе речь. Понимаешь, если предположить, что стрелял Василий, он сейчас на самом деле сожалеет о том, что сделал. Ну, а если стрелял не он, а кто-то хладнокровный и расчетливый, который теперь сожалеет лишь о том, что не убил, а только ранил.
Лиза молчала. Он отыскал в темноте ее руку — горячую, трепещущую. Ему захотелось обнять Лизу, но она осторожно высвободила свою руку и слегка отодвинулась.
— Это не мог сделать Василий, — сказала она. — В ту ночь прежде, чем лечь спать, я вышла освободить Волчка. Днем я зацепила его покороче, чтобы гостей не покусал, а потом забыла про него. Вижу, возле калитки Василий стоит. «Вынеси, — говорит — из сеней мою двустволку. Забыл взять, когда с поминок уходил». Я обыскала сени, поглядела в зале — ее не оказалось нигде. Он сказал мне: «С тех пор, как я стал егерем, без двустволки чувствую себя голым». Повернулся и ушел. Минут через десять грохнул этот выстрел.
— Так иногда делают, чтобы отвлечь от себя подозрения, — размышлял вслух Плетнев. — Но на Василия это не похоже.
— Не похоже, — эхом отозвалась Лиза.
— Кто же тогда? — Плетнев чувствовал, как у него с души свалился тяжелый камень. Правда, для следствия этот ночной визит Василия к Боголюбским был, пожалуй, еще одной уликой против него. Пускай. Зато сам он теперь твердо знает, что брат этого преступления не совершал и будет бороться за него со спокойной душой. Только бы нашелся брат… — Кто же тогда? — повторил он свой вопрос и повернулся к Лизе.
— Мне сегодня что-то не хочется говорить о темных сторонах человеческой души. Моя тоже не из одного света состоит.
— Твоя соткана из лунного сияния и аромата только распустившегося яблоневого цвета. Но пускай об этом не догадывается ни одна живая душа, моя загадочная леди. Прости, Лиза, переиграл. Мне очень трудно дается этот новый для меня язык.
Лиза тихо рассмеялась.
— Десять лет назад я бы приняла все за чистую монету. Потом бы всю ночь в саду гуляла, мечтала, писала дневник…
— Дай мне почитать свой дневник, Лиза. Не бойся, я не воспользуюсь им в корыстных целях. Хотя кто знает…
— Тебе можно все…
«Непостижимая эта Лиза, — думал Плетнев, когда она, прижав на мгновение его руку к своей щеке, выскользнула из его объятий и растворилась в черной тени старых акаций возле забора. — Но я, кажется, не влюблен в нее. Это что-то другое… Может, любопытство?..»
Немного позднее он вышел прогуляться. Дойдя до усадьбы Боголюбских, стал спускаться проулком к реке. Заросли сочного репейника на намытом весенним разливом иле казались в лунном свете частью неземного ландшафта. От тихо шуршащей о песчаный берег воды пахло свежестью и слегка рыбой.
— Назад, Сильва! — услышал он знакомый мужской голос и тут же увидел мчавшуюся ему наперерез собаку. Она замерла в двух шагах от него. — Не пугайся, Васильич. Не тронет.
Вышедший откуда-то из тьмы Саранцев похлопал собаку по холке. Та коротко прорычала и слилась с тенью от перевернутой кверху дном лодки.
— Тебе тоже не спится? Ну да, решил лунные ванны принять. Гляди, с непривычки тоже можно перегреться. А мне вот детство припомнилось. Да и вся моя бестолковая жизнь тоже. Как смолоду не сложилась, так и дальше под откос поехала. Закурить найдется?
Они присели на чью-то лодку. От Саранцева здорово несло бормотухой.
— Вовку ниже пекарни выловили, — услышал Плетнев глуховатый голос Саранцева. — Штанами за корягу зацепился. Не то бы в море утянуло. В разлив у нас сильное течение. Бывало, целые дома сносило.
— У тебя есть другие дети?
— Дочка растет. В первый класс осенью пойдет. Да только Вовку я все равно не забыл. До смерти не прощу Фоминичне, что не доглядела. Лучше бы он у нас жил.
— Сусанну Фоминичну уже крепко наказали. Правда, пока неясно, за какие грехи.
Саранцев пропустил его слова мимо ушей.
— Надька правильно сказала: был бы Лизкин сын, глаз бы не спустила. А так он ей все равно что чужой был — не прикрикнет никогда, зато и не приласкает. — Саранцев молча докурил сигарету, встал с лодки, громко хлюпая по воде резиновыми сапогами. — Феодосьевна, царство ей небесное, крепко о парнишке горевала. Боголюбским худо без старухи придется. Все у них наперекосяк пойдет.
Он повернулся и долго смотрел на дом Боголюбских, в темных окнах которого отражался холодный свет полумесяца.
«Лиза умница, что вытащила меня сюда, — думал Плетнев, лежа на горячем песке возле самой воды. — Я сейчас бы себе места не находил. А с ней так спокойно, так легко на душе становится. С ней можно ни о чем не думать…»
Думать на самом деле ни о чем не хотелось. Рано или поздно все образуется. Найдется Василий, и жизнь войдет в привычную колею. А Лизе от него ничего не надо — сидит рядышком в своей большой соломенной шляпе, украшенной цветами бессмертника, и что-то чертит на песке палочкой.
Здесь все так же пустынно. Совсем как двадцать с лишним лет назад. Тихо шелестят вербы, выворачивая наизнанку свои узкие, словно покрытые инеем листочки. И вокруг никаких признаков цивилизации. Свобода. От всего на свете. В первую очередь, от всяких условностей.
— Расскажи о себе, Лиза.
Она подняла голову и сравняла ладошкой взрыхленный песок.
— Тебе неинтересно будет. А если с самого начала, то слишком долго рассказывать.
— Давай с самого начала. Или расскажи мне лучше о своих увлечениях. Ну, сама знаешь, человек не может прожить без того, чтобы не…
— Я поняла тебя. Я тоже не смогла без этого прожить.
Она виновато улыбнулась.
Плетневу теперь казалось, что их окружает особенная, отгораживающая от всего мира, тишина.
— Это случилось не сразу, хоть Надя с самого первого дня ревновала Сашку ко мне.
— Саранцева, что ли?
Плетнев невольно рассмеялся.
— Не смейся, ладно? Я его жалела. До сих пор жалею. Когда Вовка утонул, он чуть было руки на себя не наложил. Мы с бабушкой очень боялись за него.
Плетнев с недоумением смотрел на Лизу. Она — и Саранцев. Невероятно. Он представил себе его обрюзгшее лицо, широкий, коротко остриженный затылок. И ощутил в груди что-то вроде укола ревности.
— В тот год я приехала на каникулы раньше обычного. Сдала досрочно экзамены — и скорей сюда. Наши все время скандалили между собой. Надя на мою мать с кулаками бросалась несколько раз. Потом остынет, прощения просит, рыдает. Нонна то ее, то материну сторону брала, между двумя огнями металась. Мы с бабушкой старались ни во что не вмешиваться. Саша часто заходил к бабушке. Перемахнет через забор со стороны реки, чтобы не видел никто, поговорим втроем, чаю попьем. Он ко мне в тот год сильно привязался. Говорил, только я могу его спасти. И я в это верила. И бабушка верила. Мне казалось иногда, что я смогу его полюбить. А потом… — Лиза кинула на песок шляпу, вскочила. — Идем купаться. Жарко. — И бросилась бегом в воду.
Плетнев догнал ее, когда она уже поплыла.
— А потом? Что случилось потом? — спросил он, даже не пытаясь скрыть своего любопытства.
— Потом мама увидела нас в саду. Вдвоем. Она, как и ты, не могла понять, что у нас могут быть какие-то общие интересы. Вышло очень некрасиво, хотя между нами не было ничего такого, чего можно было бы стыдиться. Вот так все и закончилось. Теперь я думаю, что вмешался сам Господь.
Лиза нырнула и поплыла под водой, быстро удаляясь от берега.
Плетнев лег на спину и отдался на волю течения. Не надо ни о чем думать, ни о чем… Лиза удивительная. Лиза непредсказуемая. Лиза… Она свободна от всех условностей. Она… С ней хорошо. Вот и все.
Он слышал, как где-то рокочет моторка. Словно большой кузнечик, стрекочущий в траве.
Он любовался небом. Пушистое, похожее на комок свежего снега облако закрыло на несколько секунд солнце. Гладь реки подернулась рябью, вербы зашумели громче и тревожней.
Рокот становился сильней. Плетнев приподнял над водой голову и увидел появившуюся из-за поворота моторку с высоко задранным носом. Она быстро приближалась к тому месту, где над водой мелькали руки Лизы.
Он хотел предупредить ее, но от резкого движения очутился под водой. Вынырнув, увидел, что моторка уже на том месте, где только что плыла Лиза.
Он бросился туда — он плавал под водой со скоростью рыбы. Вынырнул на самой стремнине, поискал глазами Лизу. Ее нигде не было.
— Лиза!!!
Увидел ее голову в нескольких метрах ниже по течению и очутился возле в мгновение ока.
— Как ты?
Она хватала ртом воздух. Плетнев подставил ей плечо.
— Какой-то псих. Ты умница, что успела нырнуть. Лиза, родная…
Он помог ей доплыть до берега, потом взял на руки и бережно положил на большое полотенце. В ее глазах был ужас.
Ему вдруг показались ненастоящими и эта лазурь над головой, и слепящая белизна пустынной косы, и красиво змеящиеся ветви молодых стройных верб.
— Я так и знала, — прошептала она и стиснула его руку. — Мне… мне страшно.
— Успокойся. Я с тобой. Что ты знала, Лиза?
— Нет, не может быть. — Она вздрогнула, будто по ней прошел ток. — Не может быть… Мне холодно.
Плетнев закутал ее в свою рубашку и прижал к себе, как когда-то прижимал Светку, метавшуюся в бреду.
Лиза успокоилась, ее тело постепенно расслабилось.
— Ты не заметила, кто был в моторке? — спросил он осторожно.
— Нет. Она неслась прямо на меня. У нее на носу вмятина. Возле самого дна. И все дно в зеленой ряске. Оно оказалось прямо над моей головой.
Лиза снова напряглась.
— Успокойся. Увы, но я тоже не разглядел, кто там был. Обратил внимание, что она словно летела над водой. То есть в ней был кто-то один. Может, это сделал какой-то мальчишка? Лиза, у тебя есть второгодники?
— Дети не способны на такое. Нет.
— Тебе видней. И все-таки…
— Мои дети на такое не способны, — повторила она решительно.
Он вдруг почувствовал к ней нежность. Словно внутри забил теплый фонтанчик, который долго и трудно пробивался сквозь толстый пласт всяких наслоений.
«Но это не любовь... Это что-то другое. Очень странное и… волнующее», — думал Плетнев, покрывая поцелуями худенькие плечи Лизы.
Ермаков сообщил по телефону, что Василия видели в станице Милютинской, в шестидесяти километрах выше по течению реки.
— Эти сведения пока не удалось проверить, но, думаю, вы можете спать спокойно, — гудел в трубке басок Георгия Кузьмича. — По крайней мере, ваш брат жив.
— Вы говорили с тем человеком, кто его видел?
Плетнев слышал, как Ермаков давал какие-то указания своему сотруднику.
— Вы что-то спросили?
Он повторил свой вопрос, и на другом конце провода произошла заминка.
— Человек, который его видел, отбыл на лечение в Минводы, — сказал Ермаков после довольно продолжительной паузы. — Это зять уборщицы того магазина, где работает Надежда Фролова. Нам пришлось довольствоваться сведениями из третьих рук. Такие к делу не подошьешь, но для вас они могут представлять интерес.
— Да, Георгий Кузьмич. Спасибо.
— Буду рад видеть вас лично.
«Нужно сказать Нонне, — подумал Плетнев. — Тоже ведь волнуется».
Нонна слушала его рассеянно. Она выглядела так, будто не спала несколько ночей подряд. Даже не подкрасила губы.
— Хорошо, что зашли, Михаил Васильевич. — Она попыталась улыбнуться ему. — А наша Лиза захандрила. Все ей что-то чудится. Ну да, она всегда фантазеркой была. Неизвестно в кого. Вы для нее как бальзам.
Лиза лежала на кровати, подложив под голову две большие подушки. Она улыбнулась ему одними глазами.
— Ты рассказала Нонне про моторку? — спросил он, целуя ее в лоб.
— Она спросила, почему я такая бледная. Я сказала, у меня болит голова. Она расплакалась. А потом вдруг заявила, что бросит все и уедет куда подальше. Потому что после смерти матери все в нашем доме пошло кувырком. Она права.
— Лиза, дорогая, я сейчас такого дурака свалял. — Плетнев присел на корточки возле кровати. — Только что мне позвонил начальник милиции, а я забыл ему сказать про моторку. Ведь они запросто найдут ее по вмятине в боку.
— Ну и что?
— А то, что у каждой моторки есть хозяин.
— Моторки часто крадут.
— Постой-ка… Хирург, который оперировал твою мать, говорил, что у него на днях украли моторку. Интересно, нашли ее?
