начался бурный роман, я почувствовала себя лишней в доме. Я привыкла быть всеобщей любимицей.
— С твоими данными это вполне естественно.
— Отец уступил мне свою квартиру. Как я поняла, в бессрочное пользование. Сам теперь скитается по углам.
— Это в духе Николая. — Зинаида Сергеевна улыбнулась. — Уверена, у него целый гарем и ни одной любимой женщины. Он любил твою мать.
— Откуда вы знаете?
— Поверь, мне никто ничего не рассказывал. Сопоставила обрывочные сведения, которые услышала от Альберта и Вари. Альберт говорит, ты очень похожа на мать.
— Неужели?
Меня это удивило. До сих пор никто не замечал нашего сходства. Я сама в том числе.
— Альберт был влюблен в Киру. Ты знаешь об этом?
— Мне показалось, они едва знакомы.
— Для того, чтобы любить, не обязательно близко знать друг друга. Даже наоборот. Думаю, он успел рассказать тебе про Анастасию.
— Да.
— Он выдумал эту историю от начала до конца. Никакой Анастасии не существует в природе. Но об этом знаю только я.
— Зачем вы доверили эту тайну мне?
— Во избежание некоторых двусмысленностей. — Она смотрела на меня оценивающе. — Альберт наверняка влюбился в тебя. Из-за того, что ты похожа на свою мать. Ты не должна верить этой любви, потому что она адресована не тебе, а ей. Ты хочешь меня о чем-то спросить?
— Да, но…
— Спрашивай. Я догадываюсь, что это.
— Это правда, что вы…
Я не смогла произнести вслух это отвратительное на мой взгляд слово.
Она смутилась всего на какую-то долю секунды.
— Но дело совсем не в этом. Дело в том, что мы не имеем никакого права терять над собой контроль.
— Ты точно решила остаться?
— Да.
— И ты уверена, что не будешь здесь скучать?
Отец взял меня за подбородок и попытался заглянуть мне в глаза.
— Поскучать тоже полезно. Тем более, в моем возрасте.
— Ты что-то от меня скрываешь, Мурлыка.
— Совсем чуть-чуть, папа. Ты же сам говоришь, что самое привлекательное в женщине — ее недосказанность.
— Понятно. — Он взглянул озабоченно на свои часы. — Через пятнадцать минут по коням. Проводишь меня?
— Я буду с тобой мысленно.
— Согласен. — Он наклонился и поцеловал меня в шею. — Буду позванивать. Ах ты, черт, у них же не работает телефон.
— Думаю, его когда-то починят. Папа, мне кажется…
— Что, Мурзилка?
— Мне кажется… Я не верю в то, что ты сказал мне тогда в «Праге». Помнишь?
— Да, Мурзик. Я здорово выпил.
— Нет, папочка, ты почти ничего не пил. Просто ты рассказал мне эту историю с купюрами. Так ведь?
— Ты права. — Он опустил голову и весь поник. — Но, мне кажется, дети не должны знать о своих родителях все вплоть до истоптанных башмаков. Это нечестно.
— По отношению к кому, папа?
— К вам, Мурзик. Вы и без того успели свергнуть слишком много кумиров.
— То были самые обыкновенные чучела.
— Как знать. Ну, мне пора, Мурзик.
— Если ты не скажешь правду, я напридумываю всякой…
— Правда заключается в том, что между Аликом и твоей матерью не было ничего, кроме одного-единственного поцелуя. От поцелуев, как тебе должно быть известно, дети не рождаются.
— Значит, мама хотела избавиться от меня потому, что думала…
— Нет, Мурзик, все с точностью до наоборот. Твоя мама всегда знала, что ты — мой ребенок. На нее вдруг нашло затмение, понимаешь? После этого поцелуя. Но это очень быстро прошло, и мы больше никогда об этом не вспоминали. Вон Альберт уже сигналит. Давай обнимемся и скажем друг другу что-нибудь возвышенное.
— Я люблю тебя, папочка. Очень.
— А я тебя в три раза больше. Тебе здесь будет замечательно. Эти две тетки души в тебе не чают. — Он ухмыльнулся. — Возможно, они считают тебя своей внучкой. Бог с ними. Иллюзии — пища богов.
— Эта девчонка могла бы стать твоей дочерью. Зачем ты уступил Киру Николаю?
Я слышала, как Алик вздохнул.
— Я пошел, мама.
— Нет, постой. Я никогда тебя ни о чем не спрашивала. Но теперь, когда мне осталось недолго, ты должен мне сказать: почему ты уступил Киру Николаю?
— Она не вещь, мама.
— Вы были с ней счастливы. Киру нам послал Господь. Неужели ты так и не понял этого?
— Мне всегда казалось, Кира любит меня только потому, что я этого хочу. Я словно совершаю насилие над ее сердцем, душой, разумом. Я слишком люблю Киру, мама. Если бы я был нормальным человеком…
— Эта девчонка похожа на нее. От нее тоже словно исходит какое-то сияние.
— Я очень хотел, чтобы она сюда приехала. Я давно ничего так не хотел. Но теперь я понимаю, что совершил большую ошибку.
— С ее появлением стало спокойно и тихо ночами. Но мне кажется иногда: это всего лишь затишье перед бурей.
— Мама, тебе нельзя возбуждаться.
— Пришли ко мне Зинаиду. Ты купил одноразовые шприцы?
— Да. Ты злоупотребляешь морфием. Это добром не кончится.
— Кто тебе сказал, что я жду от этой жизни добра? Скорее я найду его там.
В саду поспевали яблоки. Мне казалось, я слышу, как они наливаются густым терпким соком. Я лениво листала книгу стихов Байрона, пока не наткнулась на это странное, полное жгучей боли стихотворение.
Забыть тебя! Забыть тебя!
Пусть в огненном потоке лет
Позор преследует тебя,
Томит раскаяния бред!
И мне и мужу своему
Ты будешь памятна вдвойне:
Была ты неверна ему,
И демоном была ты мне.
Я громко захлопнула книгу и села в кровати. Я случайно узнала о тайне, когда-то давно связавшей троих людей. Двое из них были моими родителями. Каким-то образом эта тайна затрагивала меня. Моему рождению предшествовала драма. Зинаида Сергеевна сказала, что не было никакой Анастасии. Выходит, это была моя мать. Если так, то Алик взял на себя вину отца. И он продолжает любить мою маму. Вероятно, в силу этого у нее не заладилась семейная жизнь с моим отцом. Но в таком случае почему, когда они разошлись, мама жила одна десять лет, посвятив всю себя мне? Может быть, потому, что испытывала чувство вины передо мной?..
Когда дети начинают копаться в прошлом своих родителей, ничего хорошего из этого не выходит. Но я бы все равно не прекратили экскурсы в прошлое, если бы даже была уверена в этой истине. Ведь дети не только упрямы, а еще и жестоки по отношению к собственным родителям.
Возможно, мама любит Алика до сих пор, размышляла я. Игорь всего лишь прикрытие, своего рода щит. Но почему в таком случае она боится отдаться своему чувству?..
Отец готов молиться на Алика. Кажется, тот отвечает ему взаимностью. А ведь они соперники в любви и по логике вещей должны ненавидеть друг друга.
В то время я еще не знала, что логика, как и все стальные модели поведения, изобретенные людьми, понятие весьма относительное. Мне еще предстояло в этом убедиться.
В присутствии Алика я чувствовала себя ребенком. Мне очень нравилось это состояние. За последние полгода уединенной жизни я почти израсходовал свой запас самостоятельности, и мне было необходимо пополнить его. Семья Булычевых, включая обеих женщин, на каждом шагу пыталась показать и доказать, что я еще дитя, — прелестное, всеми обожаемое. Прямо-таки отпрыск королевского рода.
Мы разъезжали на велосипедах по окрестным достопримечательностям. Здесь все дышало русской стариной. В ту пору монастыри были закрыты. Мы ходили по заброшенным, поросшим мхом и покрытым плесенью строениям, вид которых не вызывал во мне никаких чувств, кроме грусти и скуки. Вода в озере была довольно холодной, и я прыгала в нее с разбега, проплывала метров десять, а потом долго нежилась на мягкой душистой траве.
Алик был молчалив и не отходил от меня ни на шаг. Как-то он поделился со мной:
— Ты уедешь, и я сяду писать свою книжку. Я знаю очень много такого, чем обязан поделиться с другими. Чтобы предостеречь людей от ошибок, которые совершил сам. Человек, обладающий властью над другими людьми, должен быть снисходительным к их слабостям и осторожным. Иначе он рискует превратиться в прокурора. Никто из смертных не имеет права распоряжаться судьбами себе подобных.
— А как же быть с преступниками и убийцами? Выходит, нужно сидеть сложа руки и ждать, пока их покарает Бог или еще кто-то?
— Преступниками становятся те, кто считает, будто им все дозволено. Этим людям нужно жить отдельно от других, образовывая свои поселения. К сожалению, почти все люди женятся или выходят замуж случайно, случайно поселяются в том либо ином месте, работают на случайных работах, имеют случайных друзей. Отсюда и происходят все наши несчастья и даже трагедии.
— Но как сделать иначе? Как уберечь себя от случайных встреч, поступков и так далее? — с интересом спросила я.
— Я знаю несколько вопросов, на которые нужно ответить самым искренним образом, и тогда можно избежать многих ошибок. На эти вопросы не нужно отвечать сразу: их следует продумать, прочувствовать, вжиться в ситуацию. Если мужчина и женщина поймут вдруг, что они нравятся друг другу, они обязательно должны ответить на эти вопросы. Самим себе. Не рисуясь и ничего не выдумывая. Так, как если бы они отвечали перед самим Господом.
— Человеку трудно быть искренним даже с самим собой. Ведь мы всегда хотим казаться лучше, чем есть на самом деле.
Алик посмотрел на меня внимательно и тут же отвел глаза.
— Ты, оказывается, еще совершенней, чем она. Она была для меня настоящим совершенством.
— По-твоему, это плохо?
— Такие люди либо рано умирают, либо всю жизнь терзаются оттого, что перестали быть совершенными.
— Как ты думаешь, моя мама из-за этого очень страдает?
Он молча встал и вошел в воду. Со спины Алик казался совсем молодым, чуть ли не моим ровесником. Я не могла себе представить его в роли возлюбленного моей матери.
— Да.
Он нырнул и поплыл под водой. Вынырнул на самой середине озера и поманил меня рукой.
Я отважно зашла в прохладную чистую воду и, не колеблясь ни секунды, поплыла за ним.
Домик был маленький и очень чистый. Казалось, каждую его дощечку и половицу тщательно промыли и вытерли.
Он стоял в окружении высоких кустов ежевики и шиповника. Я бы никогда не заметила узкую заросшую травой тропинку, которая вела к низкому крылечку.
— Тебе здесь нравится, — сказал Алик утвердительно. — Твоей маме здесь бы очень понравилось.
— Сомневаюсь. Она любит современные удобства. И вообще мама умрет без телефона и своих приятельниц, с которыми часами может болтать об искусстве, литературе или просто сплетничать. Она бы здесь быстро заскучала.
— Было время, когда Кира мечтала о таком домике. Но я не мог предложить ей ничего подобного. Я был беден и полностью зависел от капризов и прихотей матери. Кира всегда была свободным человеком. Она не могла меня понять.
— Твоя Кира стала другой. Возможно, теперь бы она тебя поняла.
— Теперь… Но теперь мне уже не нужно. Тебе здесь нравится?
Я молча кивнула. Казалось, я грезила наяву. Дом словно сошел со страниц моей любимой сказки о доброй фее, одиноко живущей в лесу и помогающей людям: душистые пучки сухих трав по углам, гирлянды из шишек, большая елка в кадке посередине комнаты. Ее макушка уже почти касалась потолка.
— А что ты будешь делать, когда ей станет тесно? — поинтересовалась я.
— Срублю елку или подниму потолок. Пока не решил.
— Срубишь елку?
Он пожал плечами и отвернулся.
— Если ты срубишь елку, я… Да, я буду тебя ненавидеть.
— Но она будет расти и расти, и мне придется каждый год поднимать потолок и наращивать стены. — Он улыбнулся по-детски беспомощно. — Этот дом для тебя, а не для елки. Ты хотела бы жить в этом доме? Только подумай, прежде чем ответить.
Я представила, как просыпаюсь по утрам под птичий щебет или тихий шорох дождя по листьям, как по моему лицу скользит робкий солнечный зайчик. Как Алик подходит ко мне, берет на руки и несет через густые цветущие травы на поляну. Мои босые пятки касаются их высоких головок. Небо над моей головой вращается все быстрее, превращаясь в сияющую голубую воронку, в центре которой я вижу…
— Но это невозможно, — услышала я голос Алика. — У меня нет права распоряжаться твоей волей.
Наши взгляды встретились. Я потянулась к нему всем телом. Этот поцелуй был не первым в моей жизни, но это был первый поцелуй, которому я отдалась вся без остатка. Думаю, это был совершенный поцелуй. Я всю жизнь мечтала о таком совершенстве.
— Я остаюсь здесь, — прошептала я, заваливаясь на мягкое ложе, от которого благоухало лесными травами. — Я всегда хотела жить в таком доме. Ты останешься со мной.
Он сел на край лежанки и взял меня за руку. У него был виноватый вид. И очень несчастный. Меня это удивило.
— Я люблю тебя, — сказала я. — И буду любить всегда. Мы будем жить в этом доме вдали от людей. Нам никто не посмеет помешать. Мы будем принадлежать только друг другу. Мы даже ни с кем разговаривать не будем. Я не хочу делить тебя с друзьями и подругами. Даже своих родителей не хочу видеть. Нам с тобой будет очень хорошо.
— Да.
Он лег рядом. Я обняла его за шею, хотела прижаться к нему всем телом, но он отодвинулся.
— Почему? — удивилась я. — Мы принадлежим друг другу. Мы с тобой одно целое. Мне было так неуютно среди тех заплесневелых стен, куда ты возил меня. Там пахнет смертью. Здесь благоухает жизнь. Смерть — это ненависть к собственной плоти. Жизнь есть любовь. Я люблю тебя. Поцелуй меня еще.
Мы целовались еще и еще. Я была как во сне, и время для меня летело незаметно. В какой-то момент я поняла, что наступил вечер.
— Мне пора. — Алик встал. — Тебе тоже.
— Я останусь здесь. Мне хорошо, понимаешь? Совсем хорошо. Мне так хорошо не было никогда. В жизни много такого, чего я не понимаю, но приходится притворяться, будто я это понимаю. Улыбаться, что-то говорить, с чем-то соглашаться. Зачем? Я устала от этой лжи.
— Из лжи состоит вся наша жизнь.
— Но я не хочу, чтобы моя жизнь состояла из лжи! Уж лучше утопиться в озере.
— Я должен вернуться домой. Иначе они придут сюда, и тогда все станет иначе.
— Я буду ждать тебя.
— Я скажу им, что ты перегрелась на солнце и рано легла спать. Они не посмеют тебя тревожить.
...Я сидела возле окна и смотрела на солнце, медленно погружавшееся в безмятежно спокойную гладь озера. Мне казалось, что с каждой секундой вода в нем становится все горячее и скоро закипит, а потом превратится в пар. Едва стало темнеть, и над озером поднялся густой белый пар. Им заволокло кусты и деревья вокруг. Я легла на лежанку и натянула до подбородка одеяло. Я была счастлива. И ни о чем не думала.
Я заснула…
Открыла глаза и увидела Алика. Он сидел на краю лежанки и смотрел на меня.
— Они мне не поверили, — сказал он едва слышно.
— Какое им дело? Мне хорошо. Мне очень хорошо.
— Но они мне не поверили.
Он удрученно уронил на грудь голову.
— Заставь их поверить. Ведь ты обладаешь даром…
— Мне кажется, я его лишился. Я весь погрузился в любовь к тебе. Ты увлекла меня в тот мир, где совершать насилие над чужой волей считается непростительным грехом.
— Знаю. Но я не хочу, чтобы они мешали нам с тобой любить друг друга.
Мы опять провели весь день вместе. Думаю, Алика тоже устраивали наши отношения: поцелуи, детские ласки. Почему-то их принято называть чистыми. Как будто любовь может быть грязной. Я высказала свои соображения вслух, и он ответил:
— Ты еще не готова к взрослой любви. Твое тело хочет ее, но душа робеет. Я рад, что ты такая. Я буду делать так, как хочешь ты. Всегда.
— Но я не хочу подчинять себе твою волю. Я сама хочу тебе подчиниться.
— Тогда что нам делать? — Он растерянно улыбался мне. — Кто-то должен уступить.
— Я не уступлю. — Я подмигнула ему не без лукавства. — Это тот самый случай, когда я не могу тебе уступить. Думаю, единственный в своем роде.
— Я не сумею этим воспользоваться.
— Попробуй. Я хочу быть твоей… рабой. Понимаешь?
— Я постараюсь. — У него были такие грустные глаза. — Но если у меня не получится, прости.
— Ты снова уйдешь от меня?
— Да.
— Но я хочу проснуться и увидеть тебя рядом. Поцеловать. Я так многого хочу от любви. Я почти ничего не знаю о ней.
— Ты знаешь о ней самое главное.
— Я хочу знать и все остальное тоже. Ты должен научить меня этому.
Я поражалась себе самой. Я была зажатым подростком и многие слова не могла произнести вслух. Алику я могла сказать все. Я его ни капли не стеснялась.
— Это должно случиться постепенно. Если это случится сразу, ты потеряешь ко мне интерес.
— Нет, никогда не потеряю.
— Ты сама себя не знаешь. А я тебя знаю очень давно. Моя душа открыта для тебя, но ты не можешь узнать сразу все ее тайны.
Алик был чем-то удручен. Мне хотелось ободрить его, приласкать. Я встала и обняла его за шею.
Он был похож на истукан.
Я положила себе на плечи его руки. У Алика были очень горячие ладони.
— Обними меня.
Я закрыла глаза и растворилась в его объятии. Он гладил меня по спине и что-то шептал. Я отчетливо услышала имя «Кира».
— Ты ее любил? — Я отстранилась. — Я не ревную, но мне интересно знать.
— Я полюбил ее , когда узнал, что она должна родить тебя.
— Это шутка, да?
— Вовсе нет. Ведь я уже тогда знал, что она родит именно тебя, а не кого-то другого.
— И ты не хотел, чтобы Кира вышла за тебя замуж?
— Я никогда этого не хотел.
— Отец сказал, что это ты уговорил Киру оставить меня.
Он отвернулся и вздохнул.
— Она не могла этого понять. Она решила, что я ее люблю. На самом деле я любил ребенка, которого Кира должна была родить. Я чувствовал на расстоянии биение твоего крохотного сердечка, видел вместе с тобой твои сны. Тебе снились удивительные сны. — Я заметила, как ярко вспыхнули щеки Алика, как блеснули его глаза. — В твоих снах был я. У меня были разные лица, но это всегда был я.
— Кира очень рассердилась на тебя.
— Ей казалось, что она любит меня. Но я не хотел, чтобы она любила меня, хоть Кира и была замечательной девушкой. Я уже полюбил тебя. Я не умею делить свою любовь на части.
— Ты объяснил это Кире?
— Она меня не поняла. Она была уверена, что я уступаю ее Николаю только потому, что дружбу ценю выше любви. Кира меня возненавидела. На свете нет ничего страшнее ненависти, которая трансформировалась из любви.
— Отец сказал мне недавно, что мама хотела от меня избавиться. Она хотела сделать этим больно тебе, верно?
— До нее наконец дошло, что дело вовсе не в Николае и не в нашей с ним дружбе. Она плакала злыми слезами и поклялась отомстить мне. Я сказал, что убью ее, если она посмеет избавиться от тебя. Она мне не поверила, она никогда не видела меня разъяренным или хотя бы сердитым. Она собралась идти в больницу, когда меня не было в Москве. Но ты подала мне сигнал. Я бросил все дела и примчался. Я успел в самый раз.
— Но как я могла подать тебе сигнал? Ты думаешь, я что-то понимала, когда была в утробе матери?
— Ты была на редкость чутким ребенком. Я очень быстро сумел настроиться на твою волну. В то утро я услышал твой вопль о помощи. Ты очень хотела жить. Меня всегда восхищала в тебе эта невероятная жажда жизни.
— И ты поспешил мне на помощь?
— Я схватил Киру за руку возле двери в операционную. Надо отдать ей должное: она не стала сопротивляться. Она разрыдалась на моем плече, потом целовала мои руки. Мы ужинали втроем, и твой отец все время меня благодарил. Он и по сей день не догадывается об истинной причине ее желания избавиться от тебя. Бедная Кира. Она до сих пор не может это забыть. Ее мучают по ночам кошмары.
— Значит, эту историю с Анастасией ты просто выдумал?
— Я ехал в машине с одним своим знакомым. Дело было вечером накануне того дня, когда Кира собиралась от тебя избавиться. Я вдруг увидел тебя в белом платье. Машина, в которой я сидел, неслась на бешеной скорости прямо на тебя. Мой приятель уловил мой импульс и резко свернул вправо. Мальчик умер у меня на руках. Невесту того человека на самом деле звали Анастасией, и она в меня влюбилась, когда я взял на суде вину на себя. Она твердила, что я самый благородный человек на свете. Я так и не смог ей объяснить, в чем дело. Она писала мне в Магадан почти каждый день. Ее любовь очень поддержала меня. Но она мне мешала чувствовать тебя. Я хотел каждую минуту чувствовать тебя. Это было смыслом всей моей жизни. Я — самый настоящий эгоист, понимаешь? Я не хочу, чтобы моя жизнь была бессмысленной, как жизнь большинства людей.
— Ты знал о моем каждом шаге, поступке и так далее?
— Я тебя видел. И чувствовал. Но я не вмешивался в твою жизнь до самого последнего момента.
— Это ты захотел, чтобы я подала документы в университет?
— Я знал, этого хотят твои родители. Кира в первую очередь. Я до сих пор чувствую себя виноватым перед Кирой. Прости.
Он встал и направился к двери.
— Останься. Ты знаешь меня с самых первых мгновений моей жизни. Мне ни с кем не будет так хорошо, как с тобой. Мы не должны разлучаться. Плевать я хотела на всех. Им придется оставить нас в покое.
— Нет. Они всегда будут вмешиваться в нашу жизнь. — Он смотрел на меня задумчивыми печальными глазами. — Этот мир устроен таким образом, что каждый человек имеет свое собственное представление о счастье, добродетели, благородстве, любви. Он считает это свое представление самым правильным, в силу чего навязывает его другим. Нам не разрешат делать то, что мы хотим.
— Кто?
— Кира в первую очередь.
— Зато отец будет на нашей стороне.
— Возможно. — Алик вздохнул. — Но Николай слабый человек. Его всегда было легко убедить в чем угодно.
— Он любит меня. Он сделает так, как я захочу. Останься. Или возьми меня с собой.
— Если ты пойдешь со мной, ты больше сюда не вернешься.
— Мы вместе вернемся сюда. — Я бросилась ему на шею, прижалась всем телом. А еще лучше, если ты здесь останешься, и мы будем всю ночь любить друг друга.
Он быстро разжал мои руки и оттолкнул меня.
— Тогда мы станем слабыми и беспомощными, и они сделают с нами все, что захотят.
— Но я не смогу сидеть здесь одна целый день!
— Пообещай, что ты дождешься меня.
Он посмотрел на меня очень уж грустно.
— А если я убегу, и ты больше никогда меня не увидишь?
— Ты будешь посылать мне сигналы. Помимо своей воли. Я отыщу тебя, где бы ты ни спряталась.
Я видела, как он пробирается сквозь заросли шиповника и ежевики. В его опущенных плечах и неуверенной походке было что-то обреченное. Мне показалось, я вижу Алика в последний раз.
Я постаралась прогнать от себя эти мысли…
И снова с заходом солнца на землю спустился туман. Но он был не такой густой, как в прошлый раз. Я вышла на крыльцо и подняла голову.
На небе мерцали звезды. Они проглядывали сквозь клубы тумана, медленно плывущие над моей головой. Зрелище было волшебным. Если бы Алик был рядом, он бы сумел разделить мой восторг.
«Почему он бросил меня? — размышляла я. — Почему боится, что о нас подумают? Да и кто подумает? Его мать? Или Зинаида Сергеевна? Мои родители далеко. Они ничего не узнают. И вообще, мне кажется, им наплевать на мои чувства, для них главное, чтобы я была жива здорова».
Я села на ступеньку и задумалась. Я вдруг вспомнила, что через неделю начинаются занятия в университете, и мне придется вернуться в Москву. Я не могла себе представить, как будет выглядеть мое возвращение, и что я буду делать там без Алика. То, что Алик не поедет в Москву, я знала наверняка, хоть мы с ним никогда об этом не говорили.
«Но я должна учиться. Я обещала отцу и матери, что буду учиться. И вообще глупо не ходить на занятия после того, как я так успешно сдала экзамены и прошла по конкурсу. Алик хочет, чтобы я училась. Может, он все-таки поедет со мной? Но что он будет делать в Москве?..»
Я вспомнила свое первое впечатление от Алика: он показался мне старомодным провинциалом, который совершенно не вписывался в мой тогдашний мир. Почему же сейчас я не могу себе представить жизни без него? Неужели я изменилась с тех пор?..
Может, все дело в том, что Алик на самом деле может управлять моей волей, психикой и всем остальным?..
Я вдруг почувствовала, что во мне все взбунтовалось, встало на дыбы. Я поняла, что должна немедленно бежать отсюда.
«Но ведь мне хорошо с ним..» — шептал какой-то голос во мне.
«Это обман, злой обман, — возражал другой. — Тебе не может быть хорошо с человеком, который с первых дней твоей жизни не просто наблюдает за тобой, а еще и вмешивается в твою судьбу».
«Да, но если бы не он, тебя бы не было на свете, — сказал первый голос. — Он для тебя больше, чем отец и мать вместе взятые. Он для тебя…»
— Чушь какая-то! — воскликнула я. — Бабкины сказки. Начиталась фантастики, насмотрелась по видику ужастиков. Что я делаю в этой хибаре? Здесь даже электричества нет, не говоря уже о прочих удобствах, — разговаривала я сама с собой, расхаживая по комнате, освещенной единственной свечкой в самодельном подсвечнике из бараньего рога. — Нужно бежать. Но куда? У меня нет ни денег, ни документов. Алик принес мне платье и босоножки. Где-то неподалеку шоссе. Мы пересекали его, когда ездили в поселок за хлебом. Это налево, потом через березняк…
Я расчесала волосы костяным гребнем, который лежал под зеркалом, убранным еловыми ветками. Из него на меня глянуло чужое лицо. Правда, оно мне кого-то напоминало.
Я была уже возле двери, когда вспомнила, наконец, кого напомнила мне эта женщина в зеркале — да ведь это была моя дочь! Я схватила со стола банку с молоком и швырнула ею в зеркало.
Дочь отняла у меня человека, которого я так любила. Она в этом не виновата, но если бы не она…
Меня никто никогда не любил. Николай стал мне изменять еще когда я была беременна Ларисой. Из-за того, что я расплылась как тесто. А сам так хотел ребенка… И Алик хотел, чтобы я родила. А я, глупая, решила, что он любит меня больше всех на свете.
Как жаль, что я не успела избавиться от Ларисы. Давно бы уже об этом забыла и жила бы в свое удовольствие. Я бы первая бросила Николая, этого сластолюбца и алкаша. Когда-то я была очень красива, и у меня было много поклонников. Даже среди актеров и писателей. Но я, глупая, считала, что девочке нужен отец, какой бы он ни был. Тем более, я всегда чувствовала свою вину перед Ларисой за то, что когда-то хотела от нее избавиться. Я пыталась ее загладить и отдавала ей всю свою любовь без остатка. Лариса была чудесным ребенком, но я так и не смогла полюбить ее так, как мать должна любить своего ребенка, тем более, единственного. Правда, я делала для нее все, что могла. Девочка с ранних лет отличалась своенравием. Она воспринимала все, что я для нее делала, как должное. И я поняла в какой-то момент, что все мои жертвы бесполезны и бессмысленны. Но было поздно что-либо изменить. Моя душа превратилась в пустыню. Мое тело стало ленивым и бесчувственным. По ночам меня стали мучить кошмары, и я, чтобы избавиться от них, завела любовника. Это оказалось очень обременительно. Но я видела, что Лариса ревнует, и меня это заводило. К нам домой приходили мои знакомые мужчины, и моя родная дочь с каждым днем отдалялась от меня все дальше. Пока мы с ней не превратились в абсолютно чужих друг для друга. И тут я поняла, что меня вполне устраивают подобные отношения. Я вышла замуж за Игоря только потому, что поняла на каком-то этапе, что не выдержу этот постельный марафон. По своему темпераменту Игорь напоминает вяленую рыбу. Но мне снова хочется приключений. У меня еще совсем молодое тело и жаждущее любви сердце. Я так хочу полюбить. Хотя бы на несколько дней. А потом хоть трава не расти.
Я громко хлопнула дверью. Я слышала, как что-то в доме упало, но даже не обернулась. Заросли были такими колючими, что я ободралась до крови. Я пригнулась и поползла под ними. Я не знала, как я здесь очутилась, что это за место и куда я хочу. Просто меня потянуло на подвиги.
На шоссе было почти пустынно. Как вдруг откуда-то появилась большая белоснежная машина, и я подняла руку.
Водитель распахнул передо мной дверцу.
— Далеко будете, пани? — спросил он, приветливо мне улыбаясь.
— Далеко. Дальше, чем видят глаза.
Он мне подмигнул и нажал на железку. Мы неслись в тоннеле, освещенном мощными фарами рефрижератора. Потом мы окунулись в космический мрак.
— Панна не боится путешествовать одна ночью?
Водитель протянул руку и, как бы случайно коснувшись моего колена, приглушил музыку.
— Я не одна. Ты ведь не дашь меня в обиду, верно?
Он ухмыльнулся и похлопал меня по плечу. Он чуть не налетел на встречную легковушку и тихо выругался на своем языке.
— Ты колдунья, — сказал он. — Я слышал, в здешних краях водятся колдуньи.
— А где мы?
Он громко рассмеялся.
— Где-то на Земле. Какая тебе разница — где?
— Никакой.
— Как тебя зовут?
— Ненавижу свое имя. Зови меня Лорой. Так зовут мою дочь.
— У тебя есть дочка? — Парень искренне изумился. — И сколько ей лет?
— Семнадцать с половиной. Она поступила в этом году в университет.
— Ты обманываешь меня. Правда, русские женщины выглядят очень молодо. Не все, конечно, но многие. У меня была подружка в Чернигове, которой было тридцать пять. Я думал, ей двадцать семь или даже меньше, пока она не показала мне паспорт.
— В Чернигове? А ты когда-нибудь останавливался в гостинице возле вокзала?
— И не раз. Это самая лучшая гостиница в городе.
— Там очень неудобные кровати, — сказала я. — А от простыней воняет хлоркой. Но там было хорошо, как нигде больше. В ту пору я еще верила, что на свете существуют любовь и верность.
— Когда это было?
Парень посмотрел на меня с любопытством.
— Ровно восемнадцать лет тому назад. Сегодня двадцать четвертое августа, верно?
Он кивнул.
— Мне тогда было восемнадцать. Восемнадцать и восемнадцать получается тридцать шесть. Боже, какая же я старая.
— Но выглядишь на двадцать лет, если не на восемнадцать. Это без брехни. Ты мне что-то… как это по-русски?… завираешь, да? Может, ты травки обкурилась? — Он обнял меня за плечи. — Послушай, я знаю тут неподалеку уютную маленькую гостиницу. Там замечательно кормят и не спрашивают документов. Может, сделаем привал?
— Зачем?
— Поедим, выпьем вина или пива. А потом ляжем спать.
— Там кровати стоят в разных углах комнаты. Они очень узкие и скрипучие. Нам придется их сдвинуть.
— Ты замечательная девчонка, Лора. Но ты ошибаешься: там стоит большая широкая кровать. Она совсем новая. А от простыней пахнет хвоей. Меня зовут Вацлав. Это мое собственное имя. У меня нет ни детей, ни родителей.
Он стиснул одной рукой мои плечи и не отпускал до тех пор, пока мы не остановились возле небольшого двухэтажного дома, в котором было освещено всего одно окно.
Вацлав оказался красивым рослым парнем лет двадцати пяти. Он шумно плескался в ванной, а я в это время сидела перед узким зеркалом за маленьким туалетным столиком и думала о том,, что все зеркала на свете искажают почти до неузнаваемости черты лица. Но это зеркало я не собиралась разбивать. У девушки в нем было кроткое печальное лицо и полные слез глаза. Ее губы шевельнулись, но я не услышала ни слова. Я догадалась, что девушка просит у меня прощения. Я простила ее — ведь она была так похожа на мою дочь. Но это была не моя дочь. Свою дочь я вряд ли когда-нибудь сумею простить.
Вацлав надел чистую рубашку, которую достал из своей большой черной сумки, и подал мне руку.
— Ты красивая. Настоящая лесная колдунья. Я никогда не поверю, что тебе тридцать шесть лет.
— Я сделала пластическую операцию.
Вацлав громко свистнул и похлопал меня по щеке.
— Ни один хирург в мире не способен заставить блестеть так задорно и живо глаза тридцатишестилетней женщины. Даже если он сам Люцифер. — Вацлав схватил меня за талию и подкинул к потолку. — Мне кажется, дело кончится тем, что мы с тобой поженимся. Я давно ищу умную красивую девушку. Мне до сих пор никто не нравился. Современные девушки такие испорченные и капризные. Надеюсь, ты еще не замужем?
— У меня второй муж. Он моложе меня на тринадцать лет.
— И ты его носишь на руках, да? — Вацлав весело рассмеялся. — У тебя в порядке с юмором, я это оценил. Но только на сегодня хватит, ладно? Хозяин уже накрыл на стол и пожарил цыплят. Чем быстрее мы поужинаем, тем скорее нырнем в постельку. Видишь, какая она широкая и мягкая?
Вацлав наклонился и поцеловал меня в шею. Я вздрогнула. Совсем недавно меня точно так же целовал кто-то другой.
— Не бойся. Я никогда не принуждаю девушек делать силой то, чего они не хотят. Ты ужасно соблазнительная, но я хорошо владею собой. Даже когда выпью вина. — Он тихонько подтолкнул меня к двери. — Пошли. Ты худенькая, как тринадцатилетний подросток. Да ты просто молодеешь у меня на глазах.
Я с наслаждением пила легкое душистое вино и ела румяную шкурку цыпленка. Я ни капли не опьянела. Мне не сиделось на месте, и Вацлав это заметил.
— Хочешь потанцевать? Эй, Сандро, заведи нам музыку. Поставь что-нибудь про любовь и на заграничном языке.
Это была песня в исполнении Фрэнка Синатры. Кажется, она называлась “Strangers in the night”, то есть, если перевести дословно, «Незнакомые люди в ночи». Но мне больше нравилось мое собственное название: «Странники в ночи». Я часто танцевала под эту музыку с Николаем. С Альбертом тоже. В ту ночь мы с ним объяснились, но, кажется, так и не поняли друг друга. Я любила его. Я до сих пор его люблю, хоть это и глупо. Но что я могу поделать с собой?..
Вацлав положил руки мне на талию, и я закрыла глаза. Он что-то шептал мне на ухо: сначала по-русски, потом на своем языке. Мне он был приятен — и только. От него пахло дорогой туалетной водой, и он не позволял себе ничего пошлого вроде щипков, поглаживаний и так далее. Может быть, я бы и легла с Вацлавом в постель, но я вдруг вспомнила, сколько у меня было таких вот Вацлавов и как, просыпаясь поутру в скомканной постели, я испытывала к себе лютую ненависть. А ведь было время, когда я считала себя чуть ли не совершенной. Может, я тогда на самом деле была совершенной?..
Но потом я встретила Альберта и…
— Может, нырнем в кроватку? — спросил Вацлав, щекоча меня своим разгоряченным дыханием.
— Хочу прогуляться.
— Это ты правильно придумала. Нужно хорошенько размять ноги перед тем, как выйти на ринг. Они совсем у меня ослабли.
Он накинул мне на плечи свой пиджак, распахнул передо мной дверь.
Ночь была оглушительно тихой и звездной. Мне показалось, меня засасывает черный мрак космоса. Я инстинктивно прижалась к Вацлаву.
— Мы еще не целовались, малышка.
Он провел языком по моим губам, осторожно их разжал кончиком. Так или почти так целовал меня Альберт, Алик. Это был бережный и в то же время страстный поцелуй. Таким обычно целуют самых любимых женщин.
Но ведь Альберт никогда не любил меня!
Я вырвалась из объятий Вацлава и побежала по шоссе. Он догнал меня почти сразу, схватил в жесткую охапку.
— Я схожу от тебя с ума. Пускай ты колдунья. Можешь делать из меня все что угодно.
— Я хочу к озеру. Ты знаешь, как туда пройти?
— Это плохое озеро. В нем утонул мой лучший друг.
— Боишься? Тогда я пойду туда сама.
Я вырвалась и побежала. Он догнал меня через несколько минут, широко распахнул дверцу своей большой белоснежной машины.
— Прошу, пани, — сказал он, втаскивая меня на сиденье. — Пускай я погибну, но я не позволю тебе убежать и бросить меня.
Он летел с космической скоростью по середине шоссе, и встречные машины шарахались от нас в разные стороны. Он резко затормозил на том самом месте, где два часа назад подобрал меня. Потом развернул машину так, что фары осветили березняк, и заглушил мотор.
Я едва поспевала за Вацлавом. Кажется, он знал дорогу лучше меня.
— Здесь! — Мы очутились на берегу озера, чуть слышно плескавшегося возле наших ног редкими ленивыми волнами. — Мы устроили пикник. Мой друг Семен и я. Мы пили только пиво. Выпили всего по две маленьких бутылочки «Баварии» и собрались развести костер, чтобы зажарить мясо. Я стал собирать хворост, а Семен пошел искупаться. Он был грузный парень и весь вспотел. Я набрал хвороста и собрался разжечь костер, когда он вышел на берег и сказал: «Тут неподалеку домик. Кажется, в нем никого нет. Наверное, это сторожка лесничего. Давай надуем лодку и сплаваем туда».
Мне никуда не хотелось плыть. Здесь такая замечательная поляна и ни души вокруг. Но друг уговаривал меня очень настойчиво. Мы надули лодку, погрузили в нее вещи. Я сел на весла. Вокруг домика были густые заросли. Я видел лишь резное окошко и кусочек покрытой хворостом крыши. Мне показалось, возле окна стояла женщина. Вдруг лодка стала стремительно погружаться в воду, как будто ее внезапно прокололи. Я знал, что Семен отличный пловец, и совсем не испугался, когда его голова исчезла под водой. Наша одежда и провизия пошли на дно. На поверхности плавали лишь два весла и пустой полиэтиленовый пакет. Прошло около минуты, и я понял, что с Семеном случилось неладное. Я стал нырять. День был ясный, вода казалась прозрачной, но я не мог разглядеть ничего на расстоянии десяти сантиметров. Мне казалось, что я плаваю в тумане. Вдруг у меня закружилась голова, и я поплыл к берегу. Не помню, как я очутился на суше. Я очнулся на этой поляне рядом с кучей хвороста, которую собрал час назад, одежда на мне была сухая. Я думал, мне все приснилось. Я стал звать Семена, обшарил весь березняк. Когда стемнело, я сел на мотоцикл и поехал к нему домой. Он жил с матерью в деревне под Черниговом, и мать сказала, Семен уехал во Львов. Вроде бы он получил телеграмму
