​

      — Ей теперь недолго одной ходить, — вдруг подала голос Поля.

      Тамара медленно вернулась на свое место.

      — Никого там нет. Наверное, свернул куда-то. Однако же Серый загулял.

      Катя пила горячий душистый чай и потихоньку расслаблялась. Ей уже было стыдно своих недавних страхов. Шел человек своей дорогой, а она себе такое придумала...  Настоящая психопатка.

      Скрипнула калитка. Тамара вздрогнула и напряглась.

      — Это он, — изрекла Поля и уставилась не мигая на Катю.

      Тамара вскочила и замерла возле двери.

      Сергей остановился на пороге и обвел взглядом всех сидящих за столом. Потом улыбнулся Тамаре и снисходительно похлопал ее по плечу.

      — Это ты нашу Катьку напугал? — спросила она, беря из его рук шапку и шарф. — Прибежала белее привидения.

     — Разве я могу кого-то напугать? Тем более Катю. — Он сел за стол, придвинул к себе чашку с чаем. — А на улице дивно хорошо: лунно, морозно, снег под ногами поскрипывает. Благословенная среброснежная ночь.

      — А незнакомку ты случайно не встретил? В дубленке и без вуали? — ехидно поинтересовалась Тамара.

     — Вот она. — Поля ткнула пальцем чуть повыше Катиной головы. Там на стене висела репродукция «Неизвестной» Крамского.

      — Какая эрудиция!

      Тамара громко рассмеялась.

      Поля обиженно поджала губы и спрятала обе руки под стол.

      — А у нас не осталось лимонной настойки? — спросил Сергей у Тамары. — Хочу выпить за прекрасную даму, которая расхаживает по ночам одна. И без вуали, как ты правильно заметила.

      Тамара достала из буфета графин и три рюмки, сама  налила в них настойку. И быстро выпила свою. Катя обратила внимание, что в ее глазах появился отчаянный блеск.

      — Тебе совсем нельзя пить, Тамарочка, — робко подала голос Галина Никитична. —А ты, как извозчик, — до дна.

     — Я и есть извозчик: от меня потом разит за версту, и язык мой как поганая метла. Не всем же быть прекрасными незнакомками в канадских дубленках, которых преследуют на лунных улицах романтические красавцы.

      Она стрельнула глазами в сторону Сергея и тут же испуганно опустила их.

      Он вдруг вышел из-за стола и встал за спиной Кати, скрестив на груди руки.

      «Сейчас он удивительно похож на Блока», — невольно отметила она, не в силах оторвать  взгляда от его отражения в тусклом зеркале на стене напротив.

 

                    Там, где скучаю так мучительно,

                    Ко мне приходит иногда

                    Она — бесстыдно упоительна

                    И унизительно горда.

                    Средь этой пошлости таинственной,

                    Скажи, что делать мне с тобой,

                    Непостижимой и единственной,

                    Как ветер дымно-голубой?

 

      — Браво! — крикнула Тамара. — Вот ты и раскрыл свои карты!

      — А я и не думал их прятать. Какие у тебя, Катюша, красивые волосы. И душистые. Как у Офелии.

      Она видела в зеркало, с каким картинным изяществом Сергей склонился и сделал вид, что целует ее в макушку.

      «Дешевый провинциальный балаган, — подумала Катя. — Но Блок тут вовсе не причем».

      Как вдруг погас свет. На Бездорожной это случалось часто: выбивало пробки.

    «В Москве не бывает такого густого мрака», — только и успела подумать Катя, как вдруг почувствовала на себе горячие ладони. Они скользили по ее плечам, шее, щекам. Она сделала над собой усилие и оторвала их от себя. Но сначала подержала несколько секунд в своих руках. Она знала, где свечка и нашла ее почти мгновенно. Пляшущий огонек выхватил скорбные лица трех женщин. Катя вышла в сени и сама починила пробки.

      Яркий электрический свет ее ослепил, и она чуть не упала, наткнувшись на стул, который загремел на пол.

      Это был стул Сергея.

      Катя накинула дубленку и вышла в сад. Под ней качалась земля. Сквозь голые ветки вишен равнодушно взирала луна.

      «Нужно отсюда бежать. И чем скорее, тем лучше, — думала она, бредя снежной целиной. — Иначе я пропала».

    В дальнем конце сада она разглядела огонек сигареты. Он словно прирос к темной пустоте морозного воздуха. В комнате Галины Никитичны вспыхнул свет, и Катя внезапно очутилась в самом центре желтого прямоугольника.

      Она метнулась в сторону и наверняка упала бы в снег, если бы ее не подхватили сильные руки Сергея…

 

 

 

      В ту ночь она не сомкнула глаз. Ругала себя за слабохарактерность, обзывала предательницей и еще покрепче, а сама прислушивалась то и дело, не скрипнет ли лестница.

    Ложась спать, она закрылась на крючок, но через несколько минут встала и откинула его. «Если он придет, я его прогоню, обязательно прогоню, — думала Катя. — Но пускай он все-таки придет… Нет, это какой-то бред. Я ведь сильная, я могу противостоять этому наваждению».

      На рассвете к ней без стука вошла Тамара, села в ногах кровати, сгорбившись и опустив плечи.

    — Не спишь? Прости за вчерашнее. Только не уезжай от нас, а то будет настоящая беда. Сергей сказал, я бешусь, потому что у меня ранний климакс. Может быть, так оно и есть. Ты ни в чем не виновата…. Он все равно меня бросит. И очень скоро. Из-за тебя или из-за другой, какая мне разница? Он сказал, что вернется в свою станицу и будет учить сельских ребятишек. Я за ним поеду. Без него мне уже не жить. Господи, откуда ты только взялась  такая!

      — Какая?

      — Будто вся из сказки. Наверное, ты сама этого не понимаешь.

      — Мне все-таки лучше уехать.

      — Только не сейчас. Сергей убьет меня. Решит, что это я заставила тебя уехать.

      — Но… мне очень тяжело.

     — Знаю. Это из-за меня. Я всех завожу, потому что сама психопатка. Прости меня, Катюша. Ты не виновата, что к тебе мужики липнут. Ты часто сама этого не замечаешь. Не замечаешь, правда?

      Катя пожала плечами и невесело усмехнулась.

      — Я люблю тебя. Очень. Помни об этом, что бы ни случилось, - едва слышно прошептала Тамара.

     

 

 

      Накануне отъезда в Дюссельдорф Антон устроил у себя вечеринку. Катя приехала последней: записывала на местном телевидении беседу с писателем, которому присудили областную премию.

      Дверь открыл Сергей, помог снять дубленку, стараясь не касаться Кати. Они не видели друг друга с позавчерашнего  вечера в саду, но ей казалось, что прошел по крайней мере  месяц. Оба старались не встречаться взглядами.

    Компания была здорово навеселе. Антон представил Кате рослую златокудрую девицу в платье рисунка змеиной кожи.

      — Молодая примадонна нашего ТЮЗа, — сказал он. — Играет фей и прочие романтические персонажи.

     — Ты очень много потеряла, — сказала Тамара, когда Катя села с ней рядом на диван. — Хмырь, что сидит слева от тебя, читал свои стихари. Дерьмо собачье, но все расхваливали, будто он, по меньшей мере, Бальмонт. Сама понимаешь: человек заправляет местной шайкой писателей, а здесь многие спят и видят себя среди ее членов. А Серый вдруг взял и сказал, что за такие стихи нужно ссылать в Чернобыль. — Ее глаза блеснули почти счастливо. — Антошка прав: совсем парниша распоясался.

     Тамара навалила в тарелку Кати всяких закусок. Катя потягивала шампанское под пьяную болтовню актрисули, не вникая в смысл ее слов. Похоже, им и не пахло.

      Сергей сидел справа от Тамары и то и дело прикладывался к своему бокалу.

     — Антошка за этой крашеной мымрой приволокнулся, — сказала Тамара. Она обращалась к Кате, но говорила довольно громко. — Только ты не переживай: такие существуют для разового использования.

     — Потише там. — Антон внимательно посмотрел в сторону Кати. Она выдержала его взгляд, а он вдруг занервничал и отвел глаза. — Я хотел сказать, сейчас прозвучит тост. — Он встал, поднял свой бокал. — Хочу выпить за всех присутствующих дам. Гусары пьют стоя.

      — Какая неразборчивость! — Тамара презрительно хмыкнула. — Я буду пить за нас с Катькой. — Она выпила до дна свой бокал и снова повернулась к Кате: — Мой тебе совет: никогда не осветляй волосы, не то станешь похожа на эту ведьму, тьфу, фею из ТЮЗа. Налейте-ка еще шампанского. У меня тоже есть тост.

      — Тебе уже хватит.

      Антон с трудом сдерживал себя.

    — Ты прав, дорогой братан, но в то же время и не прав. Я пью с горя, понимаешь? Пока ты будешь дышать благодатным воздухом Дойчланда, твою подружку будет трахать кто-то другой. Ха-ха-ха, только не надо принимать все так близко к сердцу, Антоша. Оно у тебя одно, а подружек целая куча. Ты, брательник, настоящий дуралей: тянешься за медным колечком в витрине, когда в твоем собственном кармане лежит перстень с бриллиантом чистой воды. И все равно я хочу предложить тост за тебя, хоть в этом и нет никакой логики. Поехали, что ли?

      Она пила свой бокал в гробовой тишине.

      — Извините, но мне пора.

      Саша Березовский встал из-за стола и, подойдя к Антону, что-то шепнул ему на ухо.

      — Помню. — Антон поморщился. — У меня и без того куча заказов. — Он наклонился к своей златокудрой соседке и что-то сказал, указывая глазами на Тамару.

      — Ты совершенно прав — я больная и психованная. Но только не развратная. — Тамара вдруг схватила руку Кати и прижала к своей горячей щеке. — А она из нас самая чистая. Ясно вам?..

      В такси Тамара сказала:

     — Если ты будешь спать с Антошкой, я первая брошу в тебя камень. Потому что ты не любишь его и никогда не сможешь полюбить. А кривить душой подло. По отношению к самой себе в первую очередь.

      — Но иногда это бывает необходимо, — подал голос до сих пор молчавший Сергей.

     — Нет! Не бывает! Человек обязан быть свободным в своих чувствах и поступках тоже. Необходимость — родная сестра жертвы, которую старина Рахметов сравнил с сапогами всмятку. А что, верно подмечено. Правда, Катюша?..

    Тамара поскользнулась возле крыльца и упала на бок. Сергей подхватил ее на руки и занес в дом. Катя вспомнила невольно, как он однажды нес ее на руках в море, а отдыхающие, женщины в особенности, с завистью смотрели им вслед.

​

 

 

 

      Тамара угодила в больницу с переломом лодыжки. Сергей навещал ее каждый день. Катя тоже часто заходила. Если у Тамары сидел Сергей, она, завидев с порога Катю, говорила ему:

      — Тебе пора. У нас секреты.

      Сергей послушно вставал и уходил, даже не глянув в сторону Кати.

      — Вы поссорились? — как-то спросила у нее Тамара.

      — С чего ты взяла?

      — Так. Если я спрошу что-то про тебя, он либо хмыкнет неопределенно, либо пожмет плечами.

      — Мы почти не видимся.

      — Почему?

      — Сама не знаю. Тебя нет и…  все стало иначе.

      Тамара с любопытством разглядывала Катю.

      — Странно. Мне казалось, ты чувственная.

      — Наверное. Но не это главное.

      —  А что?

      — Любовь. По крайней мере, для меня.

      — Но так считают единицы. А ты никогда не пробовала секса без любви?

      — Нет.

     — Ты несовременная. Как и я. А они всегда готовы. Только они хитрющие: знают, что кое-кто из нас любит всякие романтичные штучки-дрючки, вроде «ты словно с другой планеты» или «до тебя я не знал, что такое любить по-настоящему», ну, и так далее, и вовсю эксплуатируют нашу бабскую глупость. А им нужен только секс, поняла? Примитивный голый секс.

      — Это не так.

     — Хочешь сказать, есть такие, кому секса не нужно? Березовскому и тому нужен секс, хоть он и похож на дождевого червя, которые, как тебе известно, размножаются без всякого спаривания. Я тоже когда-то думала, что этим двуногим козлам от нас нужна еще и духовная поддержка, понимание, а еще наш интеллект, душа и прочие слагаемые выдуманного нами счастья. Но это не так. — Она поморщилась от боли в ноге. — Но лучше пребывать в полном неведении, то есть, не зная этих низких истин, о которых писал незабвенный Александр Сергеевич. У тебя есть контраргументы?

      — Нет. Но я не могу с тобой согласиться.

      — Дело хозяйское.

      — Хочешь сказать, Сергей тоже такой?

      Катя задала этот вопрос, глядя Тамаре в глаза.

     — Хочу, но с некоторой поправкой. На его истинно русскую непостижимую душу. Да и  у нас с ним взаимовыгодные отношения. Своего рода симбиоз. Знаешь, что это такое?

   — Длительное сожительство организмов, приносящее им взаимную пользу, — процитировала Катя словарь иностранных слов.

      — Совершенно верно. Впрочем, любой брак есть та либо иная форма симбиоза, паразитируют в девяноста девяти случаях из ста мужчины.

      — До конца жизни буду верить в тот единственный, — пробормотала Катя. — Хотя ты, вероятно, права.

     — Нет, я не права! Не слушай меня, Катька. Есть, есть эта любовь. Прекрасная, чистая, светлая, жертвенная. Даже если мы сами многое выдумываем. Но мы же делаем это только тогда, когда встречаем своего избранника. Ведь про Антошку ты ничего не можешь придумать, верно?

      — Да… Но  я слишком много жду от любви.

​

 

 

      …Катя ходила по большой комнате Антона, смахивала тряпкой пыль и думала о том, что в такой квартире ей, наверное, было бы неуютно жить. Все в ней новое, с иголочки, все стоит незыблемо на зеркально лаковом паркете. А в старом доме на Бездорожной обеденный стол кочует с места на место в зависимости от того, откуда дует ветер, громоздкий допотопный буфет поблескивает разноцветными стеклышками, оставшимися от витража, старое круглое кресло все в кошачьей шерсти. Антон никогда не садится на него. Сергей же обычно зашнуровывает в нем ботинки, и потом Тамара чистит его штаны влажной щеткой.

      Катя взяла с полки том стихов Блока, раскрыла наугад.

 

                    С мирным счастьем покончены счеты,

                    Не дразни, запоздалый уют.

                    Всюду эти щемящие ноты

                    Стерегут и в пустыню зовут.

 

      Она быстро захлопнула книжку. Из нее выпала ее фотография. Она вспомнила: этот снимок сделал Сергей. Была ее очередь идти за хлебом, и он вызвался в провожатые. Они шли по самому пеклу и почему-то все время смеялись  всяким пустякам. Она такая счастливая на этом снимке! Тогда она еще не знала, что в жизни все так бездарно устроено. Чтобы не копаться в собственной душе, Катя быстро оделась, замкнула дверь и поспешила на Бездорожную.

     В доме было темно. Она долго рылась в сумке в поисках ключей. Но дверь оказалась незапертой. Катя щелкнула в сенях выключателем. Света не было. Очевидно, снова вышибло пробки. Но почему Сергей их не починит, подумала она? Или он еще не вернулся от Тамары?..

   В камине дотлевали поленья, рассыпаясь фейерверками тусклых искр. На пустом столе стояла ваза с искусственными цветами. Когда семья собиралась за столом, вазу ставили на буфет. Бывало, атласные маки неделями пылились под потолком. Без Тамары каждый существовал сам по себе.

      Катя сняла с плиты кипевший чайник, заварила в темноте чай и примостилась с чашкой на коврике возле камина.

      Темнота умиротворяла. Вселяла в душу хотя бы видимость покоя.

      В доме было тихо, но вдруг Катя каким-то непостижимым образом почувствовала присутствие Сергея. Ее бросило в жар. Она схватила сигарету, но спички ломались и не хотели гореть. Она швырнула коробок в камин.

    Сергей спускался сверху медленными осторожными шагами. Ей показалось, что лестница скрипит нестерпимо громко, и она зажала руками уши.

      — Мать повезла Полю к Маше. Она там заночует. Налей мне, пожалуйста, чаю. —  Он сел на свое место за столом. Она видела, как поблескивают в темноте его глаза. — Замерзла? — спросил он, когда Катя, поставив на стол чашку с чаем, вернулась к камину.

      — Да. То есть уже согрелась.

     — Ясно. А я сегодня решил не ходить к Тамаре. Она говорит, что устала от моей мерихлюндии. — Он усмехнулся. — Ну да, это очень заразная болезнь. А ты не боишься заразиться?

      — Я уже переболела ею. У меня теперь иммунитет.

      Он вздохнул.

      — Я прочитал твое эссе  о Чайковском. Чувствуется, что ты очень любишь его. А вот я, представь себе, на стороне Мусоргского и «Могучей кучки». Чайковский ближе к Западу, а мы все-таки Восток, православная Русь. Правда, я готов слушать снова и снова его Первый концерт, «Онегина», все симфонии. Но я не могу назвать это русской музыкой. А вот в «Борисе» Мусоргского каждая мелодия, интонация полна русского духа, как говорил Стасов.

      — Настоящий художник должен быть гражданином всего мира, а не какой-то отдельно взятой страны, — возразила Катя. — По крайней мере, он должен к этому стремиться. Иначе его искусство будет отдавать местечковым привкусом.

      Сергей рассмеялся, и Катю это завело.

      — От музыки твоего Мусоргского за версту несет лаптями и овчинными тулупами. И вообще он похож на расписную матрешку. Мне стыдно, что о нас сложилось на Западе какое-то лубочное представление. Твой Мусоргский в этот лубок прекрасно вписывается.

    — Что нам за дело до того, какими они нас себе представляют? Это их проблемы, а не наши. Почему мы всегда должны ориентироваться на Запад?

      — Ты русофил, и этим все сказано. Наш спор бесполезен.

      — Ты права. Тем более, что я тоже очень люблю тех же Байрона, Листа, Ренуара. И эту сказочную Саломею, которая сидит возле догорающего камина.

      Катя вздрогнула и чуть не выронила чашку.

      — Почему ты не починишь пробки?

      — Потому что свет отключили на всю ночь — что-то случилось на подстанции. Могу принести сверху керосиновую лампу. А могу почитать в темноте стихи.

      — Не надо.

      — Не буду. Ключи от Антошиной квартиры у тебя?

      — Тамара отдала. Просила наведываться хотя бы через день. Может, мне лучше туда переехать?

      — Нет! Давай сюда ключи.

      — Пожалуйста.

      — Ты подумала, что я устрою там бордель?

      — Я ничего не подумала. Да мне и без разницы.

      — Неправда. Мне тоже не без разницы, что происходит с тобой. Нам не удастся это скрыть.

     — Я не смогу жить в обмане. — Катя почувствовала, как внутри у нее все обрывается и куда-то летит. — Она мне как сестра.

      — Не мы придумали этот мир. — Сергей встал и сделал шаг в сторону камина. — В нем царят жестокие законы, это верно. Но со всем этим бедламом нас мирит любовь. Я люблю. Тебя люблю.

      — Но я…

    — И ты меня любишь. Но предпочитаешь врать самой себе. Этот обман нас с тобой не возвышает, а, наоборот, унижает.

      — Я не хочу, чтобы она страдала.

      Он стиснул ее в объятьях. Сопротивляться было бесполезно.

      — Эта ночь создана для нас. Грех отвергать такой щедрый дар богов, — шептал Сергей. — И вообще это похоже на сон…

 

 

 

      На рассвете поднялся сильный ветер. Катя слышала сквозь сон стук веток по окнам, скрип ставен.

    Она открыла глаза и все вспомнила. Улыбнулась, потрогав еще теплую подушку рядом. И на какое-то мгновение почувствовала себя счастливой.

      «Наверное, он ушел к себе. Боже, но ведь он — муж Тамары!»

      Катя испытала боль, но не раскаяние.

      Она надела пижаму и вышла в столовую. Ей очень хотелось пить.

      Сергей стоял возле телефона. Катя поняла по его виду: что-то случилось.

      — Она упала в коридоре и сломала шейку бедра. А мы в это время…

     Он бросился в мансарду и через несколько минут спустился оттуда одетый и застегнутый на все пуговицы. Катя так и осталась стоять на пороге своей комнаты. Ей казалось, она превратилась в камень.

      — Я никогда не забуду эту ночь. Спасибо тебе. Я… да, я виноват перед тобой. Прости.

      Хлопнула одна дверь, другая.

   Катя не помнит, как оделась, как ехала в автобусе. Она пришла в себя в квартире Антона. Долго стояла перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение. Это было совершенно незнакомое лицо.

     Потом она нашла в баре бутылку с коньяком. Залезла в ванну с горячей водой и выпила коньяк прямо из горлышка. Внутри была пустота. Алкоголь наполнил ее саднящей болью.

      К вечеру она решила поехать на Бездорожную и забрать свои вещи.

​

 

 

      Катя шла по знакомой улице, ничего вокруг не узнавая. Ветер стих, снег ложился на землю мягко и бесшумно. Вокруг все было слишком красивым, чтобы быть реальным.

     …Они сидели за столом. Со спины Катя приняла Полю за Тамару и с трудом подавила готовый сорваться с губ радостный вопль.

      — Где ты пропадаешь, Катюша? Я уже начала волноваться, — сказала Галина Никитична. — Садись скорей обедать. Поля вернулась, а то дом не на кого оставить, — говорила она оправдывающимся голосом. — Нам с Сергеем теперь придется каждый день к Томочке ездить, а у него еще и сессия началась. У Томочки плохо дело: боли сильные, температура подскочила. Сергей собирается к ней в ночь, а то она еще вскочит с кровати и новых бед натворит.

      Катя села на краешек стула, который выдвинул для нее Сергей, уткнулась носом в свою тарелку. Она старалась не касаться его далеко отставленного локтя. Он это заметил и убрал со стола руки.

     — Ты что-то очень бледная, — сказала Галина Никитична. — И глаза ввалились. Не переживай, выходим Томочку. Правда, Сережа?

      Он буркнул что-то неразборчивое, качнул стол, расплескал свой чай.

      Молчание казалось невыносимым. Жалость к Тамаре боролась в ее душе с жалостью к самой себе, и когда последняя брала верх, на глаза наворачивались слезы злой обиды.

      «Я тоже могу сделать очень больно, — думала она. — Ты даже представить себе не можешь, как тебе будет больно».

      — Спасибо вам за все, Галина Никитична. Ваш дом стал для меня родным, — услышала она со стороны собственный голос. — Завтра Антон прилетает. Мы условились, что я переберусь к нему. Я решила забрать свои вещи сегодня: завтра и послезавтра мне будет некогда.

      — Катенька, родная моя, я так рада за вас! Я давно тебя дочкой считаю. Мы все будем скучать по тебе. Ты уж нас, пожалуйста, не забывай. — Она спрятала лицо в фартуке и заплакала. — Только куда ты на ночь глядя? Может, отложишь до завтра?

      — Нет. Сейчас уложу вещи, а на шоссе подхвачу такси.

      — Сережа проводит тебя.

   Она услышала это уже из коридора. Катя так и не успела разобрать свой чемодан до конца. Запихивая в кейс разбросанные по столу книги, порезалась о бритву и наскоро обмотала палец носовым платком, который тут же пропитался кровью. Пришлось выйти в кухню, чтобы промыть рану холодной водой.

      Поля выскочила оттуда с воплем:

      — Кровь! Там кровь!

      Сергей вскочил, опрокинув стул, схватил Катю за плечи и заставил повернуться.

      «У него лицо, как у актера-трагика, — пронеслось в ее голове. — Думает, я сама что-то сделала с собой. Из-за него».

      Она сказала вслух:

      — Все это ерунда. Дай мне бинт. Жизнь на этом не кончается.​

 

 

 

      В воздухе уже пахло весной, хотя природа еще пребывала в спячке. Ворвавшиеся в город  стаи скворцов вынесли окончательный приговор зиме. Он вряд ли подлежал обжалованию, хотя на бульваре перед зданием редакции еще громоздились сугробы.

      Саша Березовский распахнул окно, и в провонявшую табачным дымом и типографской краской комнату ворвался волнующий запах предчувствия весны.

      У Кати на душе было смутно. Вечером их с Антоном ждали на Бездорожной — праздновали  день рождения Галины Никитичны. С самого утра ее терзали сомнения и страхи. Они с Сергеем не виделись с того самого дня, когда Катя забрала с Бездорожной свои вещи. Она видела его один раз из окна редакции - Сергей быстро шел по бульвару, не глядя по сторонам. И в больнице они ни разу не встретились, хотя Катя навещала Тамару довольно часто. Тамара о нем ни словом ни обмолвилась. Антон как-то сказал, что Сергей пишет книгу о Блоке.

      — Окончательно парень от реальности оторвался. Я тут попросил его написать нам статью к юбилею Обрезкова. Не последний поэт на Руси, к тому же пока при власти. Так этот обалдуй отказался! — рассказывал Антон.

      Катя постаралась изобразить на лице полное равнодушие.

      — Не просто отказался, а еще мне целую лекцию прочитал. На тему морали и нравственности. И как только его студенты терпят.

     — Я бы тоже не стала писать об этом Обрезкове. Из графоманов графоман.  Еще и свою жену за уши в поэзию тянет. Оборвал телефон, пока не напечатали подборку ее стихов. А я бы ими даже задницу подтирать не стала.

      — Ты стала так ужасно выражаться, Катька. Но мне почему-то нравится. Вообще мне нравится в тебе то, что в других женщинах вызывает раздражение.

       — Например?

       — Твой максимализм.

      — От него остались рожки да ножки. — Катя вздохнула. — Но это, быть может, к лучшему. По крайней мере, я худо-бедно начинаю вписываться в реалии современной жизни. Что, разве не так?

      — Все не можешь простить мне эту Алку, — по-своему истолковал ее слова Антон.

      — Будем считать, что так оно и есть. Хотя я давно про нее забыла.

    — Она на самом  деле никудышная актриса. Ты вела себя в ту пору надменно и неприступно. Разлука пошла нам на пользу.

      — Скажи, а это правда, что юбилейную статью об Обрезкове взялся написать ты?

      — Разумеется. Я доволен, что Сережка отказался. Осуждаешь, мисс Правильность? Или снисходительно прощаешь?

   Он обнял Катю, поцеловал обе руки. Он сделал это в присутствии Саши Березовского. Антон тоже изменился за последнее время.

​

 

 

      Дом на Бездорожной показался ей меньше. Он словно нахохлился и накренился на один бок.

      — А вот и мы! — Антон шумно расцеловал мать. — Какой стол! Давненько мы не собирались по-семейному. Все дела, дела…

      Катю усадили на прежнее место, на месте Тамары сидела тетя Маша, старшая сестра Галины Никитичны. Первый бокал — за здоровье именинницы — пришлось выпить до дна. Не дожидаясь, пока подействует шампанское, Катя смело глянула Сергею в глаза.

      «Ты здесь, и мне больше ничего не надо», — сказал ей его ответный взгляд.

      «Не сердись на меня за то, что я сделала».

      «Я тоже перед тобой виноват».

      «Мы все рабы чего-то».

      «Просто мы люди, а не боги…»

     Катя опустила глаза в тарелку. Ей хотелось смеяться и плакать. Это было странное чувство. С ним невозможно было жить так, как живут обычно. Оно должно было найти какой-то выход. Иначе могло случиться что-то непредвиденное.

      Она выпила еще полбокала. Постаралась вникнуть в происходящее вокруг. Не удалось.

      И снова посмотрела на Сергея.

      «Люблю тебя», — сказал его взгляд.

      «И что нам делать?»

      «Решай сама. Я не могу без тебя».

      «Я тоже. Но и с тобой мы не будем счастливы».

      «Знаю».

      «Может, это пройдет?»

      «Нет. Такое случается раз в жизни».

      — Ты прости меня , Антоша, я уже старая совсем и наверняка отстала от жизни, но я все равно скажу то, что думаю. — пробил завесу их чувств голос Галины Никитичны. — Мне кажется, вы с Катей не по-людски живете.

     — Опять ты за старое! — раздраженно буркнул Антон. — Хотя бы сегодня помолчала ради своего праздника.

     — Была бы мне Катя чужой, а я ведь ее как дочку полюбила. Да и все мы. Правда, Сережа?

      Он согласно закивал головой и едва заметно подмигнул Кате.

      — Почему  ты не потребуешь у Ирины развода? — гнула свое Галина Никитична.

    — Объяснял тебе сотню раз. Могу повторить еще. Первое: Якова Михайловича в нашем городе уважают и даже любят, и пока я формально числюсь его зятем… — Антон глянул на Катю, потом перевел взгляд на мать. — Словом, мне это здорово облегчает жизнь. Второе: Ирина не собирается претендовать на мою квартиру, потому что мы с ней заключили договор, согласно которому…

      — Причем тут квартира и какой-то договор? — прервала его Галина Никитична. — У Кати впереди вся жизнь, а ты ее держишь на птичьих правах. Как какую-то наложницу. Я бы на ее месте давным-давно взбунтовалась. Устроим вам пышную свадьбу. Помнишь, Сережа, какая у вас с Томочкой свадьба была? Три дня веселились. Наверное, потому и живете душа в душу.

      — Люблю я свадьбы, ой, как люблю, — подала голос Поля. — Жених с невестой такие серьезные и нарядные сидят. Им можно при всех в губы целоваться. А то многие украдкой целуются, как воры. Не люблю я воров. Ой, не люблю!

     Ее никто не слушал. Катя посмотрела на Антона и подумала: «А что, если он на самом деле захочет на мне жениться? Как и чем я объясню свой отказ?..»

      — Мы с Антоном не раз обсуждали эту тему, — себе на удивление заговорила Катя. — Развод испортит ему карьеру, а ведь это куда важней какой-то там печати в паспорте.

      — А как же свадьба? — ныла Поля. — Хочу, чтоб жених с невестой в губы целовались. И чтоб на них все смотрели и радовались.

      — Помолчи ты, Поля! — в сердцах прикрикнула на сестру Галина Никитична. — Не понимаю я вас, дети. Глядите, сами себя не обманите.

      «Ты молодец», — кричал взгляд Сергея.

      Он выскочил из-за стола и бросился к лестнице. Вернулся, держа в руке листок бумаги.

      — Антоша и все остальные, послушайте, какое удивительное письмо написал Блок Любе Менделеевой, когда она была его невестой.

      «…Мне так хорошо и спокойно. Хочу только, чтобы Ты совсем не боялась и помнила, как мы прочно, неразрывно и несомненно связаны, — читал он прерывающимся от волнения голосом. — Мы бесстрашны и свободны, и вчера я говорил то, что Тебе не нравилось, не от страха и не от рабства. Будь спокойна и тиха, я с Тобой все время. Ничего дурного мы не сделали и не можем сделать. Если бы ты знала, с какой уверенностью я это пишу и как я близок к Тебе, Ты минуты не боялась бы и не сомневалась. С Тобой, моя Белая невеста, я думаю, дышу и живу».

      Сергей обвел глазами всех. Его взгляд скользнул чуть повыше Катиной головы.

      — Ты неисправим, Сережка. — Антон вдруг прищурил глаза и посмотрел на Катю внимательно и слегка удивленно. — Твой Блок в некоторых делах плохой советчик — сам дров наломал порядочно.

      Засиделись допоздна за чаем и разговорами. Мысленный диалог между Катей и Сергеем больше не возобновился, хоть они часто поглядывали друг на друга. Однажды Сергей улыбнулся ей так, как когда-то улыбался в Дюрсо. Он читал тогда на память «Песнь о Гайавате» Лонгфелло в переводе Бунина, забыл какую-то строчку и виновато улыбнулся. Они сидели вдвоем на берегу. Тамара с Антоном катались на водном велосипеде.

    «Все началось тогда, — подумала Катя. — Не только у него, у меня тоже. Но я не отдавала себе в этом отчета. Боялась поверить, что люблю его. Но я больше так не могу. Нет,  не могу больше заниматься любовью с Антоном, спать с ним в одной постели… Но что мне делать?..»

     — Томочка сказала мне вчера, что если бы не Сергей, она бы давно наглоталась снотворных, — долетел до нее обрывок разговора Галины Никитичны с сестрой. — Он так о ней заботится, так заботится..

    — Что, пора на боковую? — услышала Катя голос Антона. Она обратила внимание, как Сергей метнул в него недобрым взглядом. А потом у него был виноватый и растерянный вид.

      — Не хочу. Подышу воздухом, покурю с Сергеем. — Она смотрела Антону прямо в глаза. — Мне нужно время… Я не могу так сразу… — бормотала она.

       — Как хочешь. А я — на боковую.

      …Катя бродила одна по темному саду, лишь изредка поднимая голову и глядя на окно кабинета Сергея, в котором горела настольная лампа под зеленым абажуром.

      «Спасибо тебе, — посылала она ему мысленные токи. — За то, что поднялся к себе и не позволил превратить это в дешевую мелодраму. Я не забуду тебя. Прощай».

​

 

 

 

      Поезд мчался сквозь ночь, рассекая надвое весеннюю степь. Притворно сердито рокотал в вышине первый вешний гром.

      «Утром буду в Москве, — думала Катя. — Книга прочитана и закрыта. Продолжения не будет».

      «Не будет, не будет», — громким стуком вторили колеса.

      «Он знает мой адрес и телефон. Но он не позвонит и не напишет. По крайней мере, в ближайшем будущем. Потом боль утихнет, и мы будем вспоминать о том, что было, без горечи и печали. Сейчас мне плохо, очень плохо, зато потом…  Потом я пойму, что не могла поступить иначе».

      Она лежала с  открытыми глазами в кромешной тьме и думала, вспоминала, анализировала…