​

на нее раскошелюсь. Он быстро отключится, а ты достанешь эту бумагу. Она лежит в сейфе, ключ он всегда носит при себе.

      — Ну да, а потом меня посадят в тюрягу, а вы махнете на экзотические острова.

      — Тогда…

      Раздался настойчивый звонок в дверь. Мы все  переглянулись.

      Я открыла дверь.

      Кахидзе закрывал платком половину своего лица. Я видела только его взбешенные глаза.

      — Этот тип…  Слушай, он шизоид или… — Зурико выругался по-своему. — Он врезался в меня на полном ходу. Он нарочно это сделал, уверяю. Я только купил новый джип. Теперь вряд ли много получишь — он всмятку. Засратый «жигуленок». — Он снова выругался. — Кажется, это твой бывший муж. Я всегда считал его ненормальным.

      — Вызвать «Скорую»? — поинтересовался у меня Шпаков.

      — А на фиг? Я единственная наследница. Сечешь?

      — Неужели…

      — Ненавижу притворяться за просто так.

    — Но почему он это сделал? Мы с ним сколько раз кушали за одним столом хлеб и пили вино. — От волнения Кахидзе заговорил с сильным акцентом. — Что вы ему про меня наговорили?

      — За рулем сидел Антон, его аспирант, — сказала я.  — Причем тут мы?

    — Какой аспирант? Что я совсем дурной, что ли? Сам Павел сидел за рулем. Я заплатил за операцию десять тысяч евро, плюс неделя в больнице, билеты туда-обратно, отель пять звезд. Кто мне все это возместит?.. А ты что здесь делаешь? — набросился он на Вадима. — Я из тебя сейчас сделаю сациви и насажу на шампур… Ты что, с ума сошел?

      Я повернула голову и увидела в руке у Вадима револьвер.

      — Давно. Тут полная обойма. Хватит, чтобы превратить тебя в самое настоящее русское решето.

      Вадим смотрелся замечательно. Правда, слегка по театральному. Но в этом был  особый шарм. Я почему-то пребывала в уверенности, что револьвер он взял в своем театре.

      — У меня нет этих побрякушек. Я отдал их… — начал было Кахидзе.

    — Эту версию я уже слышал. Выкладывай на стол содержимое своих карманов. Живо! Иначе я превращу твою физиономию в начинку для чебуреков.

      Не спуская глаз с Кахидзе, Вадим схватил со стола пустую бутылку из-под коньяка, отбил об мойку нижнюю часть и нацелил в лицо Кахидзе острые зубья стекла.

      Зурико стал медленно опустошать свои карманы. Положил на стол ключи от машины, пульт, тощий бумажник, батистовый с вышитыми инициалами носовой платок, паспорт. И поднял руки.

      — Это все. Клянусь детей, это все.

      — У тебя их не было и не будет. Я позабочусь об этом. Карман за подкладкой слева. Я не шучу.

      — Неужели ты сможешь в меня выстрелить? Послушай, я сколько раз давал вам взаймы…

      — И всегда драл проценты. Шевелись.

      — Это все. Клянусь.

      Он вытащил откуда-то из-за подкладки своего блейзера внушительную пачку крупных купюр евро.

      — Давай расписку.

      — Она в банке.

      — Тем хуже для тебя. Положишь туда еще и свою расквашенную рожу.

      Вадим приблизил к лицу Кахидзе острие стекла. Кахидзе закрыл глаза и вобрал голову в плечи.

      — Можем съездить за ней.

      — Я никуда не поеду. Давай расписку.

      Кахидзе полез в карман брюк спереди и вдруг выхватил маленький блестящий предмет. Это был игрушечного вида пистолет, настоящее произведение ювелирного искусства.

      — Защищайся! — крикнул он высоким срывающимся голосом и нажал на курок. Выстрел был похож на щелканье бича. Вадим успел нагнуться, и пуля угодила в зеркало в прихожей. — Там больше ничего нет! — завопил Зурико и бросил пистолет в Вадима. — Слушай, это была такая дорогая пуля. Ты сам не стоишь того, что стоит эта пуля!

      Вадим сделал красивый выпад левой рукой, в которой была зажата бутылка. Но на ней успел повиснуть Шпаков.

      — Прекрати. Потом пожалеешь. Зурико, я знаю, где она лежит. Думаю, моя тоже там. Снимай брюки.

      У Кахидзе были трусы в голубую и желтую полоску почти до колен. Очевидно, он на самом деле на старости лет стал баловаться с мальчиками. Хотя лет пятнадцать тому назад был мужик что надо.

     — Забирайте, грабители. — Он вдруг тоненько и как-то ненатурально всхлипнул. — Я выручал вас в трудную минуту. Я ел с вами хлеб и пил вино…

     — Это мы уже слышали. — Вадим положил на край стола бутылку и, не переставая целиться из револьвера в Кахидзе, встряхнул листок, пытаясь его развернуть. — Двести тысяч евро? Когда она успела наделать такие долги?

    — Она купила себе двухкомнатную квартиру. Еще в прошлом году. Она знала, что ты шныряешь по чужим постелям. Она собиралась с тобой развестись. Ты ее за это…

      Выстрел был очень громким, но его вряд ли слышали соседи — наш дом практически вымирал в бархатный сезон. И немудрено: здесь жили в основном люди творческих профессий.

      Кахидзе схватился за плечо. Но крови не было. Зато было много дыма. Как я и догадалась, это был револьвер из театрального реквизита.

     — Сволочь! — сказал Кахидзе. — Она мне столько про тебя рассказала. Настоящая сволочь. Так издевался над этой замечательной женщиной!

      — Это не моя расписка! — Шпаков бросил на пол бумажку и схватил Кахидзе за грудки. — Давай мою расписку!

      — Сейчас поищу.

      Кахидзе взял  штаны и стал выворачивать их наизнанку. Я подняла с пола брошенную Валентином бумажку.

      Это была расписка в получении пятидесяти тысяч евро. Разумеется, заверенная нотариусом. И подписанная Дианой Геллер.

      Я незаметно засунула ее в карман своих джинсов.

      Шпаков  подпалил край листка зажигалкой и держал в руках до тех пор, пока огонь не обжег ему пальцы. Потом громко рассмеялся и закрылся в туалете. Кахидзе медленно облачался в свои роскошные бархатные брюки темно вишневого цвета. Вадим спрятал листок в карман джинсов, вынул, перепрятал в другой.

      — Я должен забрать мою коробку, — сказал Кахидзе, обращаясь ко мне.

      — Ты никому ничего не должен. Убирайся, — велел Вадим.

      — Но это чужая коробка. Мне за нее оторвут голову.

      — И правильно сделают. Тебе самому будет меньше забот, если оторвут.

     — Послушай, дорогой, в ней нет ничего интересного для тебя. Если ты захочешь это продать, тебя посадят в кутузку.

      — Я не захочу это продавать. Я оставлю это себе.

      — Если кто-то увидит, все равно посадят в кутузку. Мне тебя жалко, дорогой.

      — Но там старый пылесос и какие-то инструменты.

      — В моей коробке? Не может этого быть.

      Кахидзе шагнул к двери на лоджию. Вадим уступил ему дорогу.

      Ему пришлось подставить табуретку, чтобы достать коробку. Оказывается, он засунул ее на самый верх. Там, где я хранила старую швейную машинку и прочие бытовые приборы, которыми никогда не пользовалась.

      — Я ухожу, — сказал Кахидзе, отряхивая с коробки пыль. — Наверное, мы больше не увидимся.

      — Стоп. Покажи, что там, — велел Вадим.

   — Я отдал тебе все. Послушай, оставь мне хоть это. Ты сразу загудишь в кутузку. Это музейная вещь. Контрабанда, одним словом.

      — Я только посмотрю.

      — Там кубки семнадцатого века. Обыкновенный металл. Это на любителя. Я бы выкинула этот хлам на помойку, — сказала я.

      — Ты заглядывала в эту коробку? Как ты смела? У нас же с тобой был договор…

    — Слушай, проваливай со своим железом. Ты меня сегодня достал. — Я подмигнула Вадиму. — Не забудь свой пиджак.

      Под окном завыла сирена «Скорой», и я вспомнила Павла Аркадьевича, единственной наследницей которого оказалась после смерти его матери. Был не хуже других. Смолоду даже красив без натяжек. Втюрился в меня, когда еще училась в девятом классе, а он уже закончил университет — наши семьи дружили между собой. Был моим первым мужчиной. Изменял мне направо налево чуть ли не с первого дня нашей совместной жизни. Но по своему любил. Я думаю, он ничего не имел против Кахидзе — он даже не знал, что у меня с Зурико был небольшой роман. Наверное, что-то случилось с машиной. Но почему он сам сел за руль?.. Ах да, он же сказал, что отпустил Антона.

      Меня недолго занимали эти мысли. Подошел Вадим и провел пальцами по моей обнаженной шее. Я закрыла глаза.

      — Пойдем в спальню, — шепнул он. — Этот тип уже дает храпака. Заснул прямо на полу в кухне.

      — Твоя работа?

     — Всего лишь дружеская шутка. У бедняги был трудный день. Попросил у меня от головы, а я дал ему диазепам. Две таблетки. Я хочу тебя…

      Мы долго занимались любовью. Вадим был требователен и в то же время нежен. Идеальный самец на мой вкус.

      — Сегодня ты вела себя как настоящая Турандот. Обвела вокруг пальца даже этого пижона с вонючими яйцами. — Вадим звонко поцеловал меня в живот и стиснул пальцами соски. От удовольствия у меня из глаз посыпались искры. — Ты покажешь мне их?

    — Да. Но только я спрятала все у вас на даче. Не бойся, никто ничего не найдет. Этот тайник показала мне Маргарита.

      Он резко отстранился. Я видела в полумраке выражение его лица. Это была ненависть истинного арийца ко всем остальным, не принадлежащим его кругу людям.

      — Последнее время у нее появились от меня тайны. Мне очень больно. И обидно.

      — Тайны есть у всех нас. У тебя тоже.

      — То все мелочи, а это…

      — Ты же знаешь, какое значение Маргарита придавала мелочам.

      — Сейчас туда опасно ехать. Наверняка менты еще не успокоились.

      — Подожди немного. Дня два-три.

      — Ты сошла с ума.

    — Пока даже не собираюсь.  Можно послать за ними Диану. Она уверена, что эти стеклышки такие же ненастоящие, как и револьвер, которым ты пугал Кахидзе. Она заберет их  средь бела дня и отдаст тебе.

      — Шутишь.

      — Почему же? Они твои. Так распорядилась Маргарита, когда мы с ней виделись в последний раз.

      — Но почему она не составила завещание?

    — Тебе известно, как Маргарита ненавидела всякие казенные дела. Да и кто знал про эти стекляшки? Ты, я, Кахидзе и покойный Иваницкий. Ну, еще Шпаков.

      — Ты отдаешь их мне?

      — А почему бы и нет? Ты подарил мне наслаждение, а я всего лишь жалкие стекляшки.

      —  Никак не пойму, почему вдруг ты стала такой добренькой?

      — Я всегда такой была, только ты  не замечал. А вот Маргарита замечала.

      — Она тебя любила. Я не мог понять — за что.

      — Теперь, надеюсь, понял?

      Он смотрел на меня удивленно.

      — По-моему, Валентин проснулся, — сказала я, услышав приглушенный стук. — Открыл дверь на лоджию и решил продолжить поиски. Бедняга давно мечтает поправить свое финансовое положение. Всегда стрелял пятерки и десятки, которые за него отдавала Маргарита. Представляешь, мы были знакомы, когда ты еще сидел на горшке. — Я зарылась лицом в его мягкие душистые волосы. — То, что  мы делаем, называется самым настоящим развратом. Но мне плевать — это такое   блаженство.

      — Хотел бы я знать, что у тебя в голове на самом деле.

      — Всего лишь выполнить волю Маргариты. Ты убедишься в этом сам, когда Диана привезет сюда шкатулку. Она привезет ее, будь спокоен.

      — У тебя что, есть на Диану компромат?

    — Нет, конечно. Но Диана тебя любит и готова ради тебя, так сказать, на любые жертвы. Не веришь, что на свете бывает такая любовь?

      Он пожал плечами и стал натягивать джинсы.

     — Не мешай Шпакову, ладно? Бедняга так увлекся кладоискательством, что наверняка верит, будто наткнется на эти стекляшки в одной из коробок с хламом.

      — А если на самом деле наткнется?

      — Разве что на битое стекло. А у меня закончился йод и бинты.

      — Этого психа не взяла лошадиная доза снотворного. Я ведь подмешал ему еще и в водку.

      — Пил в детстве парное молоко и бегал по росистому лугу. В этом все дело.

      — Чушь собачья. — Он надел рубашку. —  Хочу в туалет.

      Я пошарила рукой в поисках настольной лампы. Я забыла, что на столике стояла тяжелая ваза из венецианского стекла, подарок Кахидзе. Грохот был такой, словно взорвали Большой театр вместе с памятником Карлу Марксу. Я видела, как вздрогнул Вадим.

      — Черт! Она будто из чугуна. Зажги, пожалуйста, свет. Я, кажется, отбила палец.

      Вадим щелкнул выключателем.

      — Смотри, теперь слезет ноготь. Ужас какой. Как я поеду на отдых с таким жутким пальцем?

      — Не слезет. — Он даже не смотрел в мою сторону. — Я не позволю ей поехать туда одной. Если честно, я никому больше не верю.

     — Верить нужно только фактам. Маргарита хотела тебя отблагодарить. Она так и сказала мне. У вас с ней было много светлых минут и даже часов.

      — Выходит, ты была у нее после того, как… уехал я?

    — Я была на концерте органной музыки. Но чтобы попасть туда, выстояла длинную очередь за билетами. Все понятно?

      — Я позвоню ей.

      — Она не ответит на твой звонок.

      — Но почему именно Диана?

      — А почему Каменецкая? — не удержалась я.

      — Еду туда сейчас. Плевать я хотел на ментов с их алиби и уликами.

      — Можешь взять мою машину.

      — У меня есть своя. — Он вдруг взял мое лицо в ладони и заставил посмотреть ему в глаза.— Ты думаешь, с ней сделали то же самое, что с машиной Иваницкого?

      — А разве с машиной Иваницкого что-то сделали?

      — Каким-то образом вывели из строя тормоза. Да, а сначала отправили на тот свет его аспиранта.

     — Фу, как грубо — на тот свет. Иваницкий отпустил Антона, потому что рассчитывал заночевать у  меня. А тут приперся ты, потом еще и Шпаков с Кахидзе.

      — Дай мне ключи от твоей машины.

      — Они висят, где всегда. Только у меня почти на нуле бензин.

      — Заправлюсь по дороге.

      Я подошла к окну. Я видела, как Вадим открыл мою «Тойоту», как медленно отъехал от дома, а потом вдруг нажал на газ. Минуты через полторы раздался  скрежет тормозов где-то в районе Садового Кольца. Моя машина была застрахована и я вписала Прохорова в страховку. Но все было бы слишком просто, если бы с ним что-то случилось в пути. Увы, я люблю усложнять все, вплоть до собственной жизни.

      Валентин подошел ко мне сзади и стал тихонько покусывать мочку уха.

      — Хочешь шампанского? — спросил он и позвенел пустыми бокалами.

      — Все во рту пересохло. Как ты думаешь, менты следят за ее дачей?

      — Уверен. Малахов ее просто боготворил. А ведь возглавляемый им в Думе комитет напрямую связан с МУРом.

      — Помнишь ту статью Дианы о «Ревизоре»? Интересно, кто ей заказал?

      — Тот жирный нибелунг из министерства культуры. Он считал себя гениальным режиссером и ужасно завидовал Маргарите. «Потуги на оригинальное осмысление Гоголя», «Публика была в недоумении от желания режиссера выделить особо человеческие качества господина Хлестакова и тем самым оправдать Хлестаковщину». Я думаю, Маргарита никогда не простила Диане этот опус. Хотя эта Геллерша потом написала десяток панегириков в ее честь. Что в той шкатулке, тебе  известно?

      —  Думаю, там сюрприз для твоего любимого нибелунга.

      — С которым ты совсем недавно занималась любовью. — Он довольно ощутимо ударил меня коленкой под зад. — Поблуда.

      — В постели часто решаются судьбы мира. Чего уж там говорить о каких-то побрякушках, которые тебе бы ни за что не удалось прибрать к рукам, если бы я не затащила этого арийского нибелунга в постель.

      — Получила удовольствие?

      — Не такое большое, на какое рассчитывала. Я боялась, ты оступишься и свалишься с лоджии.

      — Врешь.

      Тем не менее Валентин поцеловал меня  несколько раз в шею.

    — Я верну Кахидзе эту расписку, — сказала я и достала ее из кармана джинсов. -- Знаешь, на что, вернее, на кого потратила эти пятьдесят тысяч евро Диана?

      — Неужели на него же?

      — Представь себе. Купила ему мастерскую на Масловке. Наш мальчик обожает баловаться акварелью.

      — А ты ему что купила?

      — Ну, это был королевский подарок. — Я прижалась щекой к плечу Валентина. — Ему очень понравилось манто из голубой норки и вечернее платье блекло небесного цвета от Живанши. Мы были на приеме в итальянском посольстве, где я произвела настоящий фурор.

      — И что, Маргарите были известны ваши амурные утехи с ее так называемым мужем?

      — Почему так называемым? Кроме загса они еще венчались в церкви.

    — Брось. Маргарита обожает всякие розыгрыши, но только не с Господом. К тому же мы с ней были тайно обвенчаны. Она считала, что никто не может разлучить тех, кого соединил Господь.

     — Значит, это было балаганное венчание. Ну да, батюшка был так красив, что мы  не могли отвести от него глаз. А церковь… Дело было в какой-то подмосковной деревне, куда нас привезли на автобусе. Кругом была такая темень. — Я усмехнулась. — Милая Маргарита, ты  даже меня сумела разыграть. И унесла с собой эту тайну. Что касается моих амурных утех, это была ее идея. Он изображал уж слишком преданно любящего мужа. Маргарита, как ты знаешь, недоверчиво относилась ко всему, что ей казалось слишком.

      — Почему она отдала эти камешки тебе, как ты думаешь?

    — Потому что знала, что мы с тобой друг другу симпатизируем. Она сказала, я должна распорядиться ими по собственному усмотрению. Что касается ее долгов, их придется платить арийскому нибелунгу, поскольку она все завещала ему.

      — Но он уничтожил долговую расписку.

   — Думаешь, Кахидзе так легко обвести вокруг пальца? Как ты полагаешь, зачем он навестил меня в столь необычное время и при еще более необычных обстоятельствах?

      — Моя расписка тоже была дубликатом?

      От расстройства Шпаков осушил до дна бокал с шампанским.

      — Вероятно. И что, ты задолжал ему большую сумму?

      — Свою квартиру в Краснодаре. Коммуналка, но из окна замечательный вид. — Валентин горько вздохнул. — Перед тобой нищий бездомный композитор, который искренне расстроен гибелью своей бывшей жены, всегда возлагавшей на него большие, увы, несбывшиеся надежды. Кстати, а кто писал сценарий?

      — Ну, мы импровизировали по ходу дела. Понимаешь, у Маргариты была скоротечная саркома. Она боялась болей, нашей жалости, своего неизбежного увядания и так далее. Кстати, это Зурико предложил ей такую смерть. Его сестра отравилась газом, и он видел, что это никак не отразилось на ее внешнем виде. Маргарита не хотела выглядеть в гробу бабой ягой. Она сказала перед тем, как выпить снотворное: «Скажи Валентину, что я всегда любила только его. И была с ним счастлива. Бедность и безвестность — это дар Божий, который мы не ценим».

      — Родная… — Шпаков всхлипнул. — Она так крепко обняла меня, когда мы расставались. Как будто это было навсегда. Мне просто не терпится узнать, что в той шкатулке.

      — Завещание на Прохорова, небезызвестная тебе рецензия Дианы и куча театральных стекляшек. Ты помнишь, как красиво и оригинально она оформила «Дона Карлоса»? На ее последнем дне рождения, который мы отмечали сначала в театре, а потом двинули тесной компанией в «Волшебную лампу», меня заставили надеть костюм принцессы Эболи, а она вырядилась Елизаветой.

      — Нибелунгу наверняка досталась роль Дона Карлоса.

      — Ошибаешься. Этот костюм весь вечер висел на стене, а Вадим, который на самом деле играл Дона Карлоса на сцене, вырядился королем Филиппом. Так распорядилась Маргарита.

      — Они узнают эти стекляшки и возьмутся за нас с тобой.

      — Но сначала ими займутся следователи. Этот Малахов роет копытами землю. Ты с ним знаком?

     — Еще бы.  Вместе служили в армии. Он три раза делал Маргарите предложение. Последний раз уже когда мы  с ней жили в гражданском браке. Она любила его как брата. Он часто бывал у нас дома. Что-то ты мне не договариваешь, а?

      — Я сказала все, что знаю наверняка. Остальное уже из области догадок.

      — Может, поделишься ими со мной?

    — Диана отомстила за своего ребенка. Я бы на ее месте сделала точно так же. Хотя, я думаю, девчонка сама бросилась ему на шею. Павлу Аркадьевичу, как тебе известно, скорее подходит амплуа героя-любовника, чем злодея-насильника.

      — И это тоже было в вашем сценарии?

    — Это дописала сама Диана, которой ее роль показалась второстепенной и плохо прописанной. Она знала, что Иваницкий надолго заторчит у меня. Она была знакома с этим Антоном, который его часто возил. Она стала с ним болтать, может, даже флиртовать, угостила дорогой водкой. Без всяких примесей — Диана очень аккуратна и  не любит оставлять следов. Он позвонил Павлу Аркадьевичу и сказал, что ему нужно срочно попасть домой. Ну, а его отвезет Диана на своей машине. Павел Аркадьевич никогда не сядет в машину, за рулем которой сидит женщина. Поэтому он сел за руль «жигуленка» сам. Как тебе известно, он ездил раньше на иномарке. Там две педали — газ и тормоз. Как и все, кто давно не сидел за рулем, он от души выжал газ, а когда увидел, что на него прет джип, стал жать по инерции левой ногой на тормоз, то есть сцепление. Думаю, Диана на это и рассчитывала. А что, сработано чисто — комар носа не подточит. Признаюсь, мне жаль Павла Аркадьевича, хотя впереди ему маячила одинокая старость или даже психушка.

      — А нам? Что маячит нам с тобой?

      Я положила руки Валентину на плечи и попыталась заглянуть в глаза.

      — Ты хочешь, чтобы мы были вместе?

      — Я всегда этого хотел, ты знаешь. Но ты почему-то вертела носом.

      — Если честно, я ревновала тебя к Маргарите. Она была для тебя кумиром и идолом в одном лице.

     — Была… А потом мне надоел этот театр. Захотелось быть с женщиной, которая просто живет, а не играет роль в пьесе. Ты была очень естественной, пока не подружилась с Маргаритой. Но я сниму с тебя эту чешую, вот увидишь.

      — Откуда ты знаешь, какой я была, пока не подружилась с Маргаритой? — Я погрозила Шпакову пальцем. — Мне покойно в моей чешуе. Сам знаешь, как неуютно жить среди людей с голой кожей.

      — Мы будем жить на необитаемом острове. Ты и я.

    — Но там обязательно будет казино. Или хотя бы ломберный столик и колода карт. — Я отошла к окну, за которым уже обозначил свое приближение мрачный августовский рассвет. — Мне будет трудно без Маргариты. И тебе тоже. Мы ежесекундно будем напоминать друг другу ее. Одним своим видом. Лучше нам на какое-то время расстаться, чтобы затянулись раны.

      — Хочешь сказать, что не берешь меня в долю?

      Я видела, как глаза Шпакова наливаются постепенно кровью.

      — Я хочу сказать, что эти стекляшки принадлежат только тебе. Я думаю, Маргарита одобрила бы мое решение.

      Он смотрел на меня так, словно я была Вавилонской башней, которую Господь почему-то не захотел разрушать.

    — Но это… это слишком щедрый подарок. — Он сглотнул слюну, как бы предвкушая те роскошные яства, которые предложит ему жизнь в обмен на эти стекляшки. — Я не могу его принять.

      — Почему же? Наконец завершишь свою вожделенную «Процессию» и услышишь ее в самом лучшем исполнении со сцены… Ну, хотя бы Дома Музыки. Я убеждена, ты сумеешь доказать всему миру, а в особенности своим немузыкальным нибелунгам, что Валентин Шпаков основатель нового — свежего — течения в русской музыке или того, что от нее осталось. Та же Диана напишет о тебе хвалебную рецензию. За определенную плату, как это было принято во все времена.  Я хочу покоя, понимаешь? Покоя и воли, как сказал классик. Бери этот чертов кейс и уходи. Пока я не передумала. Ну, что же ты медлишь?

      Он взял со стола кейс и направился в прихожую. Сказал, открыв входную дверь:

      — Одолжи мне хотя бы на такси. У меня в карманах гуляет ветер.

      Я молча протянула ему тысячу.

      …Я несколько раз прошлась из угла в угол гостиной прежде, чем взять мобильник. Зурико ответил мгновенно.

      — Жду тебя, моя радость, в вестибюле «Мариотта». Я взял роскошный люкс, который весь заставил розами. Моя девочка, мы с тобой еще такое провернем…

          

 

 

       — Но почему у меня саркома? Что, не смогла придумать какую-нибудь более экзотическую болезнь?

       У Маргариты был, как всегда,  утомленный — с сексуальной хрипотцой — голос.

      — Последнее слово за тобой. Это может быть проказа, энцефалит,  белая горячка, тропическая лихорадка и так далее.    

      — Я буду сама писать инсценировку. У тебя великолепные диалоги, но слишком много рассуждений от автора. Придется их каким-то образом уместить в прямую речь. Не все, разумеется. И еще: не понятно, за какие такие достоинства ты предпочла всем остальным Кахидзе? У зрителя непременно возникнет подобный вопрос.

     — Замечательно, если возникнет. Ты сама говоришь, что публике нужно дать возможность подумать и что ставить точки над всеми «i» это пережиток соцреализма.

      — Зураб был настоящим мужчиной. — Маргарита едва слышно вздохнула. — Я чувствовала себя за ним как за каменной стеной.

        — Я так и думала.

     —  Но это ощущение быстро надоедает. Мне захотелось чего-то мятежного. Свежего ветра в затхлом интерьере.

        — Я тоже люблю крайности, поэтому понимаю тебя, как никто.

      — Я бы никогда не рассталась с Валентином, если бы у него не появились другие женщины. Он уверен, что я  любила его.

      — Разве нет?

      — Я не могу простить предательства, понимаешь? Измена — это еще хуже предательства.

      — Но ты прощаешь его Вадиму. Правда, мне кажется, я понимаю, в чем тут разница.

    — Вот именно. Представляешь, если бы вместо Вадима сейчас со мной рядом был Шпаков? — Она засмеялась своим бархатистым смехом. — Стоит ему выпить рюмку-другую, и он начинает приставать ко всем без исключения женщинам. Делает он это по плебейски, как ты сама могла заметить. Вадим прекрасно играет на людях свою роль. Мне больше ничего от него не надо. Какую же все-таки болезнь мне придумать?

      — Но ведь это не ты. Прообраз еще не образ, а лишь его едва наметившийся контур.

      — И все равно я не согласна на саркому. Между прочим, от саркомы умерла моя мать. Отец ей изменял, и она очень страдала. Говорят, это случилось у нее на нервной почве.

      — Пускай это будет заворот кишок. Ты объелась икрой и красной рыбой и у тебя случился заворот…

      — Дурочка. Я ненавижу красную рыбу, а  тем более икру. У меня будет аневризма аорты.

     — Я видела несколько американских фильмов, где героиня умирает или собирается умереть от аневризмы аорты. Ты сама говоришь, что русскому искусству,  литературе и даже языку всегда была присуща зависимость от Запада.

      — И в результате этого синтеза получилось самое великое искусство и литература. Ладно, пускай остается саркома. Я дам мою роль Оксане Царевой. У нее изумительная пластика и очень красивые руки. А Вадим пускай играет самого себя. Это ему будет хорошая наука. Впрочем, я сама избаловала этого мальчишку. Думаешь, Геллер на самом деле в него влюблена?

       — Понятия не имею.

     — Откуда ты знаешь, что я хочу поставить «Дона Карлоса»? Я никому об этом не говорила. Даже себе самой боюсь признаться. Некому играть главного героя.

      — Вадька сыграет.

      — Никогда в жизни. Даже если ему поверит публика, я не поверю.

      — Оказывается, бедный мальчик успел тебе чем-то насолить.

   — Я на самом деле купила квартиру. Только не себе, а ему. Так нам дольше удастся сохранить видимость счастливой творческой семьи. Я больше всего на свете не хочу, чтобы журналисты стали гоняться за тараканами в нашем семейном буфете. Надеюсь, Вадим будет вести себя осторожно.

      — И ты ни капли его не ревнуешь? — не удержалась от вопроса я.

      — Если и ревную, то не признаюсь в этом даже себе самой. — Она чем-то зашуршала, потом зевнула. — Он шлет тебе привет. Ему тоже понравился твой опус. Он сказал… Лучше поговори с ним сама.

      — Ну, ты и молодец, Элька. — У Вадима, как всегда, был ни чем не замутненный мелодичный баритон. — Ты нас всех здорово раскрутила. Особенно меня. Наконец у меня будет настоящая роль.  Ты не возражаешь, если мы допишем сцену, где я занимаюсь сексом с Дианой на даче? Это когда мы обнаруживаем в шкатулке стекляшки и завещание на заложенное и перезаложенное имущество. От злости мы рвем друг на друге одежды и катаемся в экстазе по сцене. Здорово, да?

      — А кто будет играть Диану?

   — Ритуля хочет, чтобы это была Вера Шапошникова. Но я против. — Он понизил голос до шепота. — Я постараюсь уговорить, чтобы она дала эту роль Каменецкой. Надеюсь, ты поддержишь меня? Я уже придумал кое-какие мизансцены. Ритуся рвет у меня трубку. Чао.

      — Эля, дорогая, у меня есть идея. А что если нам…

      — …не менять имена и фамилии? Ты это хочешь сказать?

      — Да. Публика повалит валом. Но для начала Геллерша напишет в кое-какие издания о репетициях, приукрасив их пикантными подробностями, которые мы с тобой придумаем вместе. Ты как на это смотришь?

      — А как же тараканы в семейном буфете? Наши папарацци переловят их всех до единого и выпустят на страницы своих изданий.

      — Мы пустим их по ложному следу. Кахидзе придет на премьеру и завалит цветами… меня и, предположим, тебя как автора. Мы с тобой еще продумаем все хорошенько. Ты  не против?

    — Шпакова мы тоже позовем. Он выпьет пару рюмочек и врежет Кахидзе или Вадиму по морде. Это  будет выглядеть очень эффектно.

      — Нет. Шпакова на премьере не будет. Я об этом позабочусь. — Голос Маргариты звучал очень категорично. — Я все сама ему объясню, и он не обидится. Придет потом, когда мы хорошенько обкатаем спектакль. Понимаешь, Валентин…  В общем, я вряд ли могу объяснить тебе это словами.

      — Он пил парное молоко и бегал босиком по росистому лугу.

    — Да. — Она приглушенно вздохнула. — Мне пора. Массаж, бассейн, парикмахерская. У Вадима еще и теннис. Вечером соберемся у нас. Часиков в девять. Сегодня и завтра у нас нет спектакля, так что можно будет  посидеть до утра…

​