«Буду просить у той женщины прощения. Нет, она ни за что меня не простит — ведь я могла ее убить. Да по сравнению со мной тот лжеинвалид настоящий ангел. Подумаешь, покопался в бабушкином шкафу. Ну, даже если что-то украл… Все это ерунда, а вот я такое натворила… У него я тоже попрошу прощения. Если, конечно, увижу. Козлик должен знать, где он теперь».
— Коз… Валерий Александрович, я хочу повидать… ту женщину и инвалида.
Он вылупился на меня, как двоечник на пятерку в своем дневнике.
— У меня к ним обоим важное дело. Конечно, она не захочет разговаривать со мной. Но он-то, я думаю, добрый. Я помню, как он защищал нас с Шарлоттой от старухи с сандаловым веером.
— Ну да, он такой добренький. Он и меня в свое время защищал. Еще как защищал. Прямо-таки от смерти спас. Как сказал бы один наш общий знакомый поп-расстрига: «Спаситель с волчьими потрохами».
— Я с вами… с тобой как с человеком, а ты кривляешься.
— Человек — это звучит гордо. Где ты видишь человека? Нету его. Нету!
Козлик уронил голову на грудь и издал какой-то хрюкающий звук, потом вдруг развернулся на девяносто градусов и обнял меня за плечи.
— Не бойся, крошка. Со мной все о`кей. Не обращай внимания на минутную слабость сильного человека. Дорофеич, как ты думаешь, мы прикатим к вечеру в этот чертов город? А «спасителя» я бы сам с превеликим удовольствием повидал. Где-нибудь в темном переулке и без слабонервных свидетелей. Так сказать, рожа к роже. Поручи это дело мне, крошка. У меня с ним очень содержательный разговор получится.
— Ты самый настоящий грубиян. Ты оскорбил его, когда мы сходили с поезда. Ни за что, ни про что. А эта женщина, наверное, его жена, — неожиданно пришло в голову мне. — Хотя почему тогда они с ней в разных купе ехали? Валера, а, может, она твоя жена?
Он смотрел на меня затравленно.
— Но мне от этого вовсе не легче, — продолжала я нить своих рассуждений. — Она выследила тебя, когда ты брал свои вещи, купила билет на тот же самый поезд. Она такая грустная у окна сидела… А тут ты вошел — и она так обрадовалась. — Я с трудом сдерживала слезы. — Потом она тебя искала, рассказывала бабушке про какое-то трагическое стечение обстоятельств. Наверное, она имела в виду вашу не удавшуюся семейную жизнь. А тут этот выстрел…
Я украдкой вытерла слезы.
Козлик, мне кажется, что-то прикидывал в уме. Быть может, подумала я, взвешивает «за» и «против» своего примирения с женой.
— Коз… Валера, ты должен ее простить. Она тебя любит, она без тебя не может жить. А этот лжеинвалид, наверное, ее родственник. Он устроил маскарад, чтобы следить за тобой, а ты его узнал. Козлик, я вас помирю, а потом сдамся в милицию. Ты ведь простишь ее, правда, Козлик?
Я чувствовала, что вот-вот забьюсь в истерике.
Козлик вдруг спрыгнул с подводы, нагнулся и что-то поднял с дороги. Он догнал нас не сразу, а когда мы уже въезжали в заросли каких-то намертво сплетенных между собой кустов. Я увидела, что он держит в руке большой ржавый штырь.
Ровный гул реактивных двигателей убаюкал Апухтина — в предыдущую ночь ему удалось поспать часа три, не больше. Сейчас ему снились тревожные беспорядочные сны: отвесные скалы, откуда он нырял в бирюзовую гладь воды, черные плавники акул, рыщущих в темно зеленых глубинах. Еще ему снился товарный поезд, который мчался сквозь дремучий заброшенный сад, сбивая виноградные гроздья, разрывая туго переплетенные лозы. А перепуганные люди смотрели на это варварство из окна маленькой сторожки. Он тоже был среди них и чувствовал себя совсем беспомощным.
Апухтин не любил сны, в которых ему отводилась роль наблюдателя.
Его искренним образом удивляли люди, которые умудрялись прожить целую жизнь, взирая на происходящее вокруг равнодушно и со стороны.
Апухтин жалел таких людей.
У него на этот счет была целая теория, выработанная за десять лет общения с субъектами, творящими зло, а также теми, кто от этого зла страдал. Согласно его теории, от зла, как правило, страдали натуры пассивные, бездеятельные, легко подпадающие под влияния любого рода. Те самые сторонние наблюдатели, которые не желали вмешиваться в извечную борьбу добра со злом.
Несмотря на свои тревожные сны, Апухтин проспал приземление. Его разбудили громкие звуки музыки, которую бортпроводница запустила по местному радиоузлу. Наверное, чтобы поскорее привести в чувство таких сонь, как он. Это была увертюра к опере Верди «Сила судьбы», одной из самых любимых опер Апухтина. Дивная страстная музыка, которая всегда возбуждала в нем жажду бороться за справедливость.
Шагнув на трап, Апухтин почувствовал себя как в финской бане: та же сушь, жарища, только, в отличие от бани, дует ветерок. Обжигающе знойный, полный родных, уже почти забытых, запахов степного приволья.
Первым делом он позвонил в городской угрозыск и попросил срочно прислать в аэропорт машину с опытным водителем, знающим местные проселки. В его ушах все еще звучала божественная музыка Верди.
В просторном новом здании аэровокзал было шумно и многолюдно. Гигантские вентиляторы на потолке гоняли с места на место душный воздух, пропитанный испарениями разгоряченных человеческих тел.
Апухтин внимательно вглядывался в лица сидевших в зале ожидания и толпившихся у стоек кафе людей. Обычная толпа бодрых, оптимистично настроенных отпускников. У командировочных озабоченный вид. Полным-полно детей всех возрастов, этих самых невозмутимых на свете путешественников, которые в мгновение ока обживают самые унылые помещения.
Маленькая черная собачка, щенок карликового пуделя, спрыгнула с коленей сидевшей возле киоска «Союзпечати» старушки и побежала к выходу, не обращая ни малейшего внимания на призывы хозяйки вернуться. Апухтин изловчился и на лету поймал собачку.
— Вот спасибо, милый человек, — запричитала старушка, обнаруживая ту самую знакомую шепелявинку, по которой Апухтин безошибочно узнавал своих земляков. — Внучка побежала куда-то, кутенка бросила, а он вертлявый такой — минутки спокойно не посидит. Что-то долго нету ее…
Апухтин насторожился. Разумеется, щенков карликовых пуделей, тем более черного цвета, пруд пруди. И их, как правило, покупают девчонкам-подросткам, потакая их желанию опекать слабых и симпатичных. Но он давным-давно взял себе за правило не верить в совпадения.
— В Москву летите? — спросил Апухтин у старушки.
— В Москву, в Москву, — охотно закивала та. — Учитель за билетами пошел, ей наказал с места не сходить, покуда сам не вернется. И мне приказал глаз с нее не спускать. Да разве их нынче устережешь? — Старушка всхлипнула. — Еще с нею такая беда приключилась… А все я, дура старая, виновата…
Старушка поправила платок и утерла нос и губы его длинным широким концом.
— Где она? — услышал Апухтин прямо возле уха. Он обернулся. Долговязый мужчина лет тридцати с небольшим в потертых джинсах и с адидасовской сумкой на плече выражал всем своим видом явное беспокойство. — Я же велел вам глаз с нее не спускать.
— Она вон туда побежала. — Старушка указала пальцем в сторону камеры хранения. — Сказала мне, что подружку или знакомого увидела. Глухая я, не расслышала, — виновато пояснила она Апухтину.
Мужчина метнулся было в сторону камеры хранения, но Апухтин крепко стиснул его запястье.
— Капитан милиции Апухтин из уголовного розыска. Меня не меньше вашего волнует судьба Саши Бояриновой. Попрошу вас в двух словах ввести меня в курс дела.
Здание аэровокзала и близлежащие окрестности были прочесаны самым тщательным образом. Выехать из города было практически невозможно. И тем не менее предупредили все областные посты ГАИ. Текучий состав беспрерывно прибывающих и улетающих пассажиров не давал возможности найти прямых очевидцев случившегося. Кто-то видел, как девочка в розовом сарафане и заплетенной от затылка косичкой шла в сторону стоянки такси с высоким грузным мужчиной или же просто рядом с ним, кто-то утверждал, что видел эту девочку в противоположной стороне, у выхода на летное поле. Дежурная по камере хранения вообще не видела ее — последние сорок минут она работала, не разгибая спины.
Козельков, которого Татьяна Андреевна Лукашова, бабушка Саши Бояриновой, почему-то называла учителем, после сбивчивого, но достаточно подробного отчета о событиях минувшего дня стал бить себя кулаком в грудь, обвиняя во всех смертных грехах. Потом он впал в истерику, и Апухтин дал ему валокордина.
Итак, оправдались все его самые худшие предчувствия. Апухтин ругал себя за то, что слишком медленно шел к аэровокзалу и вместо того, чтобы поспешить в зал ожидания, позволил себе перекинуться несколькими фразами с сержантом Красильниковым, который помог ему связаться с местным угрозыском. Словом, сам на несколько минут превратился в стороннего наблюдателя. А в это самое время недремлющее зло сумело восторжествовать над добром и справедливостью.
— Вам известно, где живет Глушков? — спросил Апухтин у притихшего Козелькова.
Тот кивнул и промычал что-то невразумительное.
— Едем к нему. Я останусь внизу, вы попытаетесь вызвать его на откровенность. Можете пригрозить милицией. Ведь он покушался на вашу жизнь. Не получится у вас, сам им займусь.
Козельков вернулся от Глушкова спустя две минуты — его даже на порог не пустили.
Апухтин понял, что Козельков сказал правду, когда увидел в дверном проеме разъяренную стокилограммовую тушу в стеганом халате. Она попыталась захлопнуть перед его носом дверь, но он успел просунуть ногу.
— Я вызову милицию! — визжала Глушкова. — Я не позволю всякому отребью вваливаться в мой дом!
— Милиция к вашим услугам.
Апухтин сунул ей под нос свое удостоверение и отвесил шутливый поклон.
Глушкова попятилась в комнату, плюхнулась на стул и попыталась принять покорный вид. Что ей, впрочем, не удалось.
— Мне нужен ваш муж. Где он может быть? Боюсь, ему угрожает серьезная…
— Да пропади он пропадом! Допрыгался! Говорила ему: не связывайся со всякой шушерой вроде этого Козелькова. Он меня никогда не слушался. Да я палец о палец не ударю, чтобы помочь этому проходимцу!
— Спокойней, гражданка Глушкова. Полагаю, ваше благосостояние в какой-то степени зависит и от вашего супруга тоже. — Апухтин обвел многозначительным взглядом добротно обставленную комнату. — Ваш муж не ночевал дома, но его машина стоит возле подъезда. Когда он ее там поставил? Попрошу ответить как можно точней.
— Как обычно, после работы, — промямлила Глушкова.
— Вы хотите сказать, что он работал сегодня в ночную смену?
— Черт его знает, где он работал. Может, у бабы какой. Он неизвестно где шляется последнее время. Тут недавно его с какой-то крашеной шлюхой видели. Уж я бы перекрасила эту заразу. В самый модный цвет!
— Не сомневаюсь ни минуты. Так, значит, ваш муж появился сегодня…
— Уже светать начало. — Глушкова злобно всхлипнула. — Я всю ночь глаз не сомкнула. Он на кухню прошел, посудой загремел. Я вышла, хотела ему… ну, хотя бы выговор сделать, а он белый весь и руки трясутся. Тише, говорит, я в спальне спрячусь, а ты в дом никого не впускай и на телефонные звонки не отвечай. Только он это сказал, как зазвенел телефон. Он подскочил, будто его в задницу ужалили. За голову схватился, за сердце, потом бросился к телефону, схватил трубку. Ему там что-то сказали — это был мужской голос, — а он повторил несколько раз: да, да, все понял. Для чего-то шляпу соломенную напялил. Я дверь собой загородила, сказала: уйдешь только через мой труп. Он меня грубо оттолкнул и хлопнул дверью. Товарищ начальник, он обещал мне, что завязал с этими людьми. Это все Козельков. Я этого паразита больше на порог не пущу.
За весь день даже намека на какой бы то ни было след не нашли. Апухтин понимал, что преступники взяли Сашу Бояринову в качестве заложницы — они ведь не знают, что полиэтиленовый мешок с награбленными драгоценностями лежит в сейфе МУРа. Козельков признался, что ему было поручено доставить деньги и драгоценности в назначенное место в определенный день и час. Он от этого поручения увильнул.
Если этот ход рассуждений верен, преступники рано или поздно должны вступить в контакт с Козельковым.
Похоже, Глушкова используют в качестве связного. На что еще может сгодиться этот слизняк и трус?
Оставалось ждать. За квартирой и машиной Глушкова установили слежку. Козелькова «помирили» с мадам Глушковой. Они сидели на кухне, пили кофе и разыгрывали из себя добрых знакомых.
Апухтин рассчитывал на то, что темные силы почувствуют себя уверенней с наступлением ночи.
Пока его надежды не оправдывались, хотя два часа назад над городом распростерла свой шатер душная южная ночь. Разумеется, можно было показать по местному телевидению фотографию Саши, Глушкова и двух рецидивистов. Но…
Этого «но» Апухтин опасался больше всего. Он боялся, что преступники догадаются о том, что их след взяла милиция, Саша Бояринова окажется ненужным балластом, и от нее попытаются избавиться.
Нет, у него нет никакого права идти на подобный риск.
Апухтин вспомнил серьезное лицо Саши в рамке светло русых волос. Вспоминал и самые разные выражения ее лица из той груды фотографий, которые показала ему мама Саши. На одной из них на девочке была матросская бескозырка с лентами. Она надвинула ее на самый лоб. Как девушка-матрос с пристани его детства, в которую он был безнадежно влюблен.
На вешалке в прихожей у Глушковых висит такая же бескозырка. Возможно, это всего лишь сувенир, а, может, указующий перст?
Ведь рядом течет могучая судоходная река.
«Воронцовский клад» был доставлен в 0.45 спец рейсом. Полиэтиленовая сумка с изображением девицы в джинсах фирмы «Wrangler» треснула по швам, и еуу аккуратно заклеил старший сержант Кахидзе, один из тех, кто сопровождал злополучный «клад».
Однако Козельков заявил, что «клад» должен лежать в адидасовской сумке. Он сказал, что перед отъездом он переложил все из сумки в пакет — ему приглянулся этот «адидас».
Для Апухтина Козельков пока оставался загадкой. Честно говоря, у него не было времени разгадывать ее. Тем более, что на данном этапе он был вынужден верить Козелькову.
Апухтин сходу определил, что Козельков подвержен влиянию со стороны более сильных натур. Он был твердо убежден в том, что люди с таким характером могут быть завербованы в стан добра. Впрочем, точно так же они становятся легкой добычей злых сил.
Идея использования для контакта с преступниками настоящего «клада» принадлежала Апухтину. В Москве на нее согласились, можно сказать, сразу. Ведь обман мог стоить жизни Саши Бояриновой. К счастью, это понимали все.
Козельков с драгоценной ношей на плече уже минут двадцать пять разгуливал по пустынной плохо освещенной набережной. От речного вокзала в сторону складских помещений и обратно. Апухтин обозревал ночной ландшафт со своего поста возле кафе «Ласточкино гнездо» метрах в пяти над уровнем набережной.
Внизу неслышно катила свои воды могучая река.
Внезапно из мрака материализовался Глушков. Они с Козельковым поговорили минуты полторы. Потом Козельков перекинул свой «адидас» на правое плечо, и оба скрылись в густой тьме возле причала.
Апухтин очутился возле реки, уже когда лодка отплыла от берега. Он слышал поскрипывание весел и приглушенные всплески воды, которые мягко окутывала своим покрывалом тишина.
Стоявшая наготове возле причала моторка отозвалась бы в ночи пулеметной очередью.
Он, житель современного города, напрочь забыл о таком древнем и надежном способе передвижения, как самая обыкновенная весельная лодка. Ситуация требовала немедленного разрешения.
Апухтин отдал рубашку и брюки подоспевшему Кахидзе, распорядился не предпринимать ничего до его условного сигнала. На этот раз им должен был стать затасканный в детективных сюжетах крик совы. Что поделать — ракетница осталась в кармане брюк.
Вода напоминала парное молоко. Течение подхватило Апухтина и понесло в ту же самую сторону, куда плыла лодка.
В детстве он без отдыха переплывал Дон туда и обратно. Тогда он казался ему шире, да и течение посильней. А звезды, отражавшиеся в глади воды, мерцали ярче и дружелюбней.
Но это было еще до того, как его старшую сестру выловили из реки с проломанным черепом.
И хотя насильники и убийцы понесли заслуженную кару, Апухтин уже в ту пору поклялся мстить всем злодеям мира, вступив с ними в самый решительный бой.
До сих пор ему , как правило, сопутствовал успех.
Однако он не собирался тешить себя верой в постоянство своей удачи.
Лодка пристала к берегу. Апухтин помнил, что в этом месте был довольно большой, площадью около шести квадратных километров, остров, весь в зарослях вербняка и тополей. В половодье он становился речным дном, поэтому капитальных построек здесь быть не должно.
Глушков с Козельковым углубились в заросли. Глушков несколько раз пытался забрать у Козелькова сумку, но тот держал ее крепко.
Апухтину давненько не приходилось ходить босиком. Тем более, в темноте. Те двое были куда в более выгодном положении: обуты, защищены одеждой от хлестких ударов веток и камыша. И вообще может случиться так, что он, безоружный, окажется лицом к лицу с четырьмя преступниками.
Все может быть.
Но тревогу бить рано.
Если верить Козелькову, они с Сашей Бояриновой «прониклись друг к другу взаимной симпатией».
Подростки очень чуткий народ, чурающийся душевной нечистоплотности. Но они в этом возрасте еще и фантастически наивны и оторваны от реальности.
Саша Бояринова наверняка сотворила в своей неискушенной доверчивой душе идеальный образ Козлика.
Апухтин вдруг подумал о том, что в пятнадцать крушение идеала воспринимается как вселенская трагедия. А потому он должен сделать все возможное, чтобы Саша Бояринова избежала этой трагической участи. Она и так немало перенесла для своих пятнадцати.
Глушков с Козельковым растворились на фоне какого-то массивного темного предмета. Потом их шаги застучали по железу. Приглядевшись, Апухтин понял, что это допотопный колесный буксир, волею судеб, а точнее вешних вод, навечно бросивший свой якорь среди земной тверди.
В брюхе буксира светился огонек.
На таких заросших вербняком и камышом островах по ночам любят охотиться совы.
Теперь некоторое преимущество было на стороне Апухтина. Старый проржавевший почти насквозь металл лестницы хранил глухое молчание под пятками его босых ног. Зато рассохшиеся доски палубы могли заголосить во всю мочь.
Этот отрезок пути Апухтин проделал по пластунски.
Он лежал на какой-то перекладине на уровне иллюминатора и видел общество в кают-компании, освещенной тусклым мерцанием свечного огарка.
Там были Зиновьева и Бухарин тоже. Апухтин узнал их сразу, хотя Бухарин изменил свой профиль и вытравил волосы до благородной седины. Зиновьева теперь была жгучей брюнеткой с гладко зачесанными на прямой пробор волосами.
Такой явный маскарад мог усыпить бдительность какого-нибудь простачка, но не работника уголовно-следственного отдела с десятилетним стажем.
Саши Бояриновой в кают-компании не было.
Сумка с «кладом» висела на плече у Козелькова, по обе стороны которого стояли Зиновьева с Бухариным. Глушков спрятался в тень.
Козельков быстро снял с плеча сумку, расстегнул «молнию» и выхватил из нее ржавый штырь. В ту же секунду Бухарин повис у него на плечах. Зиновьева дернула сумку к себе.
Апухтин перехватил штырь буквально на лету, не дав ему коснуться пола. Зиновьева с сумкой уже была в дверях.
Штырь опустился на затылок Бухарина мгновением раньше, чем его нож успел вонзиться в шею Козелькова. Бухарин издал звериный рык и кинулся с кулаками на Апухтина. Глушков с проворностью кошки выскочил из тени и подобрал с пола нож.
Апухтину удалось отбить первую атаку Бухарина. Разумеется, он мог раскроить ему череп этим тяжелым штырем, потом обезоружить Глушкова и броситься в погоню за Зиновьевой, которой наверняка известно, где Саша Бояринова. Бухарин, возможно, заслуживает самой суровой кары, но не он, Апухтин, должен ее вершить.
Лезвие ножа матово поблескивало в руке у Глушкова. Рядом с ним оказался Козельков.
Еще одна атака Бухарина отбита. Апухтин приготовился отбить следующую.
Он видел краем глаза маневры Глушкова, но на этот раз опоздал — помешал Бухарин. Железный штырь опустился на спину Глушкова уже после того, как тот свершил свое злодеяние.
Бухарин бросился к двери, но дорогу ему преградил лейтенант Кахидзе.
— Держите Зиновьеву! Она ушла с «кладом»! — крикнул Апухтин. — И вызовите «скорую». Прочесать каждый куст! Саша Бояринова должна быть здесь…
Я жаждала самой искренней откровенности.
С родителями ничего не получилось — они лишь смотрели на меня полными слез глазами и кивали головами, как два болванчика. Мне же нужна была не жалость, а понимание. К Малинке я уже не испытывала доверия. И не только потому, что она выкинула подаренные мной рисунки — Малинка была моим детством, а я вдруг за одно лето стала взрослой. Я жаждала поговорить с кем-то очень чутким и снисходительным к человеческим слабостям обо всем том, что произошло со мной минувшим летом. Попробовала было начать дневник, но из этого ничего не вышло: вопросы, которые я задавала самой себе, так и остались без ответа.
Мне нужен был живой друг. И он нашел меня сам. В ту самую минуту, когда мое отчаяние достигло наивысшего предела.
Я только что вернулась из школы и, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой, включила радио.
Этот пластмассовый ящик пел только о любви. Мне хотелось еще и дружбы.
Шарлотта первая откликнулась на наш звонок-кукушку. Она бросилась с радостным лаем к двери и стала царапать ее передними лапами.
После всех достопамятных событий мама мне категорически запретила открывать входную дверь в их с папулей отсутствие.
В тот момент у меня было очень сильное предчувствие, что наша обитая темно вишневым дерматином дверь служит препятствием между мной и человеком, в котором я очень нуждаюсь. Я поспешила это препятствие устранить.
Капитану Апухтину очень шла милицейская форма, но она же и сдерживала мою откровенность. Думаю, он почувствовал это еще тогда, когда я давала свои показания в милиции.
На этот раз он был в джинсах и ветровке. И с сумкой через плечо.
Шарлотта радовалась входящим в нашу дверь. Но больше всего маме, у которой в сумке обязательно была припасена для нее конфетка.
Апухтин достал из кармана своей куртки шоколадку и, улыбнувшись, протянул ее мне, а не Шарлотте.
Я рассмеялась, хотя, наверное, мне следовало обидеться.
Потом он достал из своей сумки книгу Даррелла «Моя семья и другие звери» и, присев на корточки, протянул ее Шарлотте.
Скоро мы уже сидели втроем за столом в кухне и пили чай с абрикосовым вареньем.
Первый вопрос все-таки задал Апухтин.
— Как ты думаешь, почему Козлик не захотел подчиниться приказу «инвалида» перевезти воронцовский клад из Москвы в Ростов? — спросил он, глядя на меня слишком серьезно.
— Почему вы не спросите об этом у него?
— Спрашивал. Знаешь, что он мне ответил?
— Даже отдаленно не могу себе представить. Он непредсказуем, этот… Козлик.
— Он сказал, ты не позволила ему это сделать.
— Я понятия не имела…
— Да, он так и сказал: «хоть она и понятия не имела об этом кладе». Ясно выразился, а?
Я почувствовала, что краснею, и поспешила уткнуться носом в свою чашку.
— Но мне не совсем ясно, почему Козлик якшался с такими бандюгами, как «инвалид» и «супруга», — сказала я, оправившись от смущения. — Уж не говоря про этого гада Глушкова.
Апухтин погрозил пальцем Шарлотте, которая поднялась на задние лапки и теперь пыталась дотянуться носом до вазочки с печеньем. Она спрыгнула с табуретки на пол и, повалившись на спину, застыла в покорной позе провинившегося.
— Вот и ответ на твой вопрос. Как-то Козлик попытался спихнуть на барахолке джинсы. Как говорится, с наваром. «Инвалид» схватил его за локоть, «супруга» стала грозить милицией. При этом они наверняка разглагольствовали на предмет того, что эти проклятые спекулянты так сдавили горло трудовому народу, что ни вздохнуть, ни охнуть. Ну, Козлик и задрал лапки кверху. Так сказать, готов сделать для вас все и даже больше, только в милицию не капайте. Нужно убежище — Глушков предоставит свою квартиру, «клад» переправить — и это можно. Все бы прошло как по маслу, если бы не одна наша общая знакомая, которая вдруг вмешалась в игру и перепутала все карты. Правда, Шарлотта?
Обрадованная внимание к ее персоне, Шарлотта вскочила на табуретку и стала звонко лаять.
— Эта так называемая общая знакомая была всего лишь послушным роботом, приведенным в движение смышленным изобретателем.
— Случается, роботы поднимают восстание против тех, кто их сконструировал.
— И тогда их разбирают на части и сдают в металлолом. Что случилось бы и со мной, не подоспей вовремя вы.
— Думаю, Козлик, в конце концов, обратился бы в милицию. К тому времени он уже окончательно созрел для того, чтобы подставить вместо твоей шеи свою. Потому и потащил вас с бабушкой в Москву.
— Он меня многому научил. Когда я лежала с кляпом во рту в шалаше на острове, где вы меня нашли, я думала почему-то о том, что люди делятся на злых, добрых и тех, в ком намешано и то, и другое.
Апухтин молча похлопал меня по плечу.
— Те, в ком пополам добра и зла, могут стать как преступниками, так и праведниками. Это зависит… Словом, это от многого зависит. Но прежде всего от того, в каком окружении они окажутся.
Апухтин, похоже слушал меня с большим интересом.
— Мне было невероятно страшно и так хотелось к маме. Хотя мне все время казалось, что это все неправда и не со мной. Мне до сих пор трудно поверить в то, что все это случилось со мной.
Апухтин посмотрел на меня как-то уж слишком понимающе.
— Мне кажется, Глушков тоже их тех, за кого можно побороться, — высказала я вслух вдруг пришедшую мне в голову мысль.
— Глушков трус и безвольный человек. К тому же страшный эгоист. Такие часто становятся преступниками, точнее, выразителями преступной воли. Правда, за его душу никто никогда не боролся.
В моей голове вертелся еще один вопрос. Самый важный. Самый страшный.
Апухтин допил чай и отодвинул от себя чашку. Я испугалась, что он сейчас уйдет, и мой вопрос останется без ответа.
— А Козлик… Что вы с ним сделаете, когда его выпишут из больницы? — спросила я каким-то не своим голосом.
Апухтин засунул руки в карманы джинсов и подмигнул Шарлотте. Та спрыгнула с табуретки и завертелась возле его ног.
— Козлик заслуживает хорошей порки, а еще больше…
— Доверия, — угадала я. — Он такой чистый и… Вы, наверное, думаете, что он… что мы с ним… Я уверена, мои родители так думают.
— Я так не думаю, Саша, — услышала я голос Апухтина.
— Он даже ни разу не поцеловал меня так, как мужчина целует женщину, — прошептала я. — А мне очень этого хотелось. Я… приходила к нему ночью. Мы лежали рядом, и он гладил меня по голове. Рассказывал всякие забавные истории. Может, я не нравлюсь ему как женщина?
— Мне кажется, ты ему не просто нравишься.
— Серьезно? Но почему, когда я сказала Козлику, что люблю его, он рассмеялся и покрутил пальцем возле своего виска? Разве любить могут только сумасшедшие?
Апухтин усмехнулся и встал.
— Только не говорите мне, что я еще ребенок.
— Ты уже вполне взрослый и сложившийся человек, Саша.
— Тогда почему Козлик отверг мою любовь?
Теперь я смотрела на Апухтина так, словно от него зависело вся моя будущая жизнь.
— Он сохранил ее. Тем, что не захотел превратить в грязную пошлую интрижку. И еще дело в том, что он считает себя недостойным твоей любви.
— Какие глупости! Скажите ему… Нет, я сама ему все скажу. Когда я смогу навестить его в больнице?
Апухтин смотрел на меня с интересом и, мне кажется, с одобрением.
— Твои родители наверняка будут возражать.
— Они все поймут. Потом. Ведь вы понимаете меня, правда?
Он едва заметно кивнул.
— Пожалуйста, помогите мне увидеться с Козликом.
— Заеду за тобой завтра в девять тридцать, — сказал Апухтин и протянул мне руку. — Он тебе очень обрадуется, вот увидишь.
