​

      —  Но он не всегда был таким. В молодости Лист был большим ловеласом.

      Эудженио снова прижался своей щекой к моей, поцеловал меня в нос.

      — Но к некоторым женщинам он относился слишком серьезно. Даже посвящал им музыку. Разве ты этого не знала?

      —  А разве тебе не хотелось бы влюбиться серьезно и по-настоящему?

      Я смутилась.

      —  Сколько тебе лет, Лора? Нет, не отвечай – я и так знаю, что ты моложе меня.

      Мне стало ужасно весело.

   — Угадал? Видишь, какой я умный? – Эудженио оживленно жестикулировал, привлекая к нам внимание. Северные итальянцы, как я успела заметить еще в свою первую поездку в Италию, куда более сдержанны в проявлении своих чувств, чем те, кто родился южнее Рима. Эудженио был неаполитанцем, о чем с гордостью мне сообщил еще в баре. – Знаешь, Лора, я никогда не смогу влюбиться серьезно и по-настоящему. Потому что это скучно. Как музыка Листа в его собственной обработке. Когда я тебе сыграю мои аранжировки музыки Листа, ты сама все поймешь.

      —  Наверное. – Я подмигнула ему не без кокетства. – Мне кажется, я тоже не могу любить серьезно и по-настоящему.

   — Это замечательно. Выходит, я не зря обратил на тебя внимание на вокзале. Ты не похожа на других. Такое впечатление, словно тебе на все в жизни наплевать, кроме того, что происходит в данный момент. Я сам такой, Лора. Скажи,  у тебя сегодня  день рождения, да?

      —  Ну да. Спасибо, что ты мне об этом напомнил.

    Когда мы вышли из здания вокзала в Ферраре, накрапывал дождик. Мне показалось, от него пахнет всеми земными радостями, и я удивилась, почему до сих пор ими пренебрегала, усложняя свою и без того сложную жизнь. Это «ламбруско» еще и очень легкомысленное вино. Я вдруг обхватила Эудженио за пояс и крепко к нему прижалась.

      —  Поцелуй меня, — потребовала я. – По-настоящему.

     В тот момент мы переходили через дорогу, задержавшись посередине на стоп-сигнал. Эудженио обнял меня за плечи, посмотрел в глаза, потом провел кончиком языка по моим губам и нежно к ним прижался. Он целовал меня с полной отдачей. Мне стало удивительно легко и хорошо.

     Нам что-то кричали из проносящихся мимо машин. И сигналили – долго, настойчиво, одобрительно. Кто-то швырнул букет белых нарциссов, которые рассыпались возле наших ног. Оторвавшись наконец от моих губ, Эудженио собрал цветы, встал на одно колено и протянул их мне.

      —  Как здорово, что я тебя встретил, Лора! – сказал он и лизнул меня в ухо. — Интересно, откуда ты такая взялась?

      —  Какая? – притворилась я полной дурочкой.

      —  Забыл, как это называется по-английски.

      —  Crazy, — помогла ему я.

      —  Да, но… Нет, не сумасшедшая. Такого слова нет ни в английском, ни в итальянском. Интересно, а в твоем языке оно есть?

      —  Не знаю. Оно мне до сих пор  было не нужно. Это ты сделал меня такой.

      Потом мы пили пиво, сидя на стене, откуда открывался очень романтичный вид на этот удивительно светлый – до волнения во всем теле – город. Когда мне становилось слишком хорошо, я высовывала язык. Эудженио делал то же самое, и мы облизывали друг друга, как два котенка. К счастью, он не делал попыток к более тесному сближению. И даже больше не целовал меня.

      Стало смеркаться, и снова пошел дождь. Мы зашли в какое-то кафе. Парень, который принес нам капуччино, что-то сказал Эудженио. Оба рассмеялись. Я заметила, что парень посмотрел на меня с любопытством.

     —  В чем дело? – спросила я, уплетая сэндвич с тонким ломтиком грудинки и листиками молодого салата. Я вдруг почувствовала, что очень проголодалась.

      —  Он высказал предположение, что мы с тобой брат и сестра. Угадай, что я ему ответил.

      —  Что я – твоя мама.

      —  Откуда ты знаешь? Ты понимаешь по-итальянски?

      —  Нет, но… Хотя, наверное, понимаю, но сама об этом не догадываюсь. —  Я рассмеялась. – Знаешь, а я ведь подумала еще на вокзале, что ты мне очень напоминаешь кого-то, а потом про это забыла. Как и про то, кто я. – Эудженио слушал меня, неуверенно кивая. Дело в том, что я вдруг перешла на русский. – Прости. Ты ведь не понимаешь по-русски, да?

    Тут я вспомнила о Винченцо и подумала, что он очень волнуется за меня. Выражение моего лица, наверное, заметно изменилось, потому что Эудженио спросил:

      —  В чем дело? Ты словно привидение увидела.

      — Ты почти угадал. Мне нужно позвонить. Я уехала, никого не предупредив.

      Трубку взяла Аньезе. Из ее многословного объяснения я поняла, что Винченцо уехал в Феррару.

      Разумеется, на концерт… Мне вдруг захотелось послушать Листа!.. Мы расплатились и помчались на концерт.

      Я первая увидела в толпе Винченцо. Он ходил по фойе большими шагами, заложив за спину руки, и вертел по сторонам головой. Я подошла к нему сзади и положила ему на плечо руку. Он обернулся так стремительно, словно его ударили.

      —  Прости, Винченцо.

      Я приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

      —  За что, бамбина?

      У него был очень растерянный – забавный – вид.

      —  Я должна была тебя предупредить.

      —  Но я знал, что ты сюда придешь.

      —  Я решила это в последнюю минуту.

      —  И правильно сделала. Это твой друг?

      Он пожал Эудженио руку.

     Потом мы ходили по фойе втроем. Винченцо с Эудженио о чем-то говорили, я погрузилась в свои думы. Я думала о Денисе. И музыке Листа, благодаря которой мы оказались вместе. И решили почему-то, что любим друг друга.

      Когда Эудженио отлучился  в туалет, Винченцо сказал:

      —  Хороший парень. Ты весело провела этот день, бамбина?

      —  И очень легкомысленно.

      —  О, это хорошо. Очень хорошо.

      Я неуверенно кивнула.

     —  Скажи, а что все-таки произошло между тобой и твоим другом тогда, семь лет назад? Прости за любопытство, но мне очень хочется это знать. Я помню, вы уехали в Венецию.

      —  Мы уехали в Венецию.

      — Там очень нездоровый климат. Многие люди ведут себя там… как это сказать… ненатурально.

   — Ошибаешься, Винченцо. Он вел себя там очень натурально. Он сказал, что получил большое удовольствие от общения с проститутками. Только не надо убеждать меня в том, будто он сказал это из мести. Он бы в любом случае пошел  в бордель с этим Сантини. Даже если бы я не запятнала свою репутацию изменой.

    — Слишком много сослагательного наклонения, бамбина. – Винченцо поморщился. – Прости, но я не очень силен в русской грамматике.

      —  Не притворяйся. Ты все понял. Подумай, когда будешь слушать Листа. Эудженио утверждает, что он старомодный композитор. А как думаешь ты, Винченцо?  Нет, не отвечай сейчас. Скажешь после концерта, — молола я без остановки. – А вот и Эудженио. Не возражаете, если я сяду отдельно от вас? Мне захотелось побыть совсем одной…

​

     

 

 

      —  Нет, я не хочу в отель. Только не сейчас.

      —  Но мы же договорились…

      Я энергично замотала головой.

     —  Мы ни о чем не договаривались – просто сели в поезд и поехали.  В отеле наверняка холодно. А здесь так здорово припекает солнце.

    Мы сидели за столиком возле перил. Метрах в полутора ниже моих ног плескалась серо-зеленая пахнущая болотом вода. Сваи, на которых держался тротуар, были облеплены ракушками и в бурой ряске. У меня стремительно падало настроение. За какие-нибудь две минуты я успела пожалеть, что поддалась на уговоры приехать в Венецию, что поехала в Италию и, как неизбежность, о том, что вообще родилась на этот свет.

     — Но нам пора. Отсюда до отеля полчаса, если не больше, — услышала я будто из неведомого далека голос Дениса. – Обычно Сержио очень точен и он обидится, если мы…

      — Я никуда не поеду. И вообще у меня такое впечатление, будто этот Сантини купил тебя на невольничьем рынке.

      —  Он организовал мне концерт здесь, оплатил наш отель, дорогу. Он…

      — Да, он настоящий благодетель. По крайней мере, для меня. Вот и отваливай к нему. Я остаюсь.

     —  Пожалуйста, не глупи. – Денис разговаривал со мной тоном терпеливого родителя, и это выводило меня из себя больше, чем если бы он на меня орал. – Сейчас я остановлю вапоретто*.

      Он вскочил так резко, что со стола свалились мои темные очки и полетели в канал. Меня это развеселило.

      —  Сядь. Я все равно никуда не поеду.

      —  А что ты будешь здесь делать?

      Я неопределенно пожала плечами и посмотрела на голубевшее над моей головой безоблачное небо.

      — Пройдусь по магазинам и накуплю стекляшек для родственников и друзей. Послезавтра я уже буду в Москве.

      —  Ты же обещала поехать со мной. – Его лицо помрачнело. – Без тебя мне здесь нечего делать.

    Я хмыкнула и отвернулась. На другой стороне узкого канала, там, где были знаменитые мастерские венецианских стеклодувов, на краю тротуара, свесив ноги, сидел молодой парень и ел пиццу. Возле него стояла бутылочка с вином, к которой он то и дело прикладывался. Заметив, что я на него смотрю, парень улыбнулся и сделал жест рукой, приглашая меня разделить трапезу. При этом он кивнул в сторону мостика, соединяющего берега канала. Я улыбнулась ему в ответ. Судя по одежде, парень был из мастеровых.

      — Это неприлично, — снова услышала я голос Дениса. – Как ты не понимаешь, что вы принадлежите к разным слоям общества?

      Я с удивлением посмотрела на Дениса. Он говорил вполне серьезно.

     — Ну да. Ведь я приехала сюда в качестве содержанки гастролирующего музыканта, а он покупает вино и пиццу за свои кровные.

    —  Глупышка. Мы любим друг друга. Я  понял в последние дни, что не смогу без тебя. Пожалуйста, поедем в отель. Обещаю тебе: разговор с Сантини займет каких-нибудь десять минут. Ты даже не успеешь выпить в баре свой любимый сухой мартини. Потом мы закажем в номер обед и отключим телефон. Я так тебя хочу, любимая.

    — Почему бы вам с Сантини не поехать  в бордель? Я слышала, здешние путаны умеют удовлетворять мужчину по высшему разряду. Думаю, это удовольствие обойдется не дороже, чем ужин с французским шампанским в номере.

      —  Послушай, я понимаю, эти проклятые воспоминания…

    Я его не слушала. Я смотрела на парня на противоположном берегу канала. Он уже управился со своим нехитрым обедом, засунул в бумажный пакет пустую бутылку и салфетки. Прежде чем вернуться туда, где его ждала огнедышащая печь, он послал мне воздушный поцелуй. Я была ему за это очень благодарна: сквозь тяжелые свинцовые тучи мне в душу вдруг проник луч солнца.

     —  Ты очень изменилась за то время, что мы не виделись, — сказал Денис. – Ты стала какой-то легкомысленной. Тебе это идет, но, мне кажется, ты не умеешь отличить настоящее глубокое чувство от обычной похоти и…

      —  Не умею. Может, научишь?

    Денис нахмурился. До сих пор ему удавалось собой владеть. Меня бы это позабавило, будь мое настроение хоть на градус повыше.

      —  Я уже просил у тебя прощения за то, что случилось семь лет назад. Если хочешь, могу попросить еще раз.

      —  Не хочу. Лучше поезжай к Сантини.

      —  А ты? Когда ты ко мне приедешь?

      —  Не знаю. Серьезно тебе говорю – не знаю.

      —  Буду ждать тебя в баре отеля.

      Денис наклонился и поцеловал мне руку. Мне показалось, что сейчас он встанет передо мной на колени. К счастью, он этого не сделал.

      Он махал мне обеими руками из вапоретто и что-то кричал, но из-за шума мотора я не разобрала ни слова.

   — Синьорина хочет еще капуччино? – спросил на ломаном английском официант. – Это будет за счет нашего ресторана. Благодаря вам у нас сегодня такой наплыв публики. Видите, все столики заняты.

       —  Благодаря мне?

      —  О, вы очень скромны, синьорина. Пожалуйста, напишите мне автограф. – Он сунул мне под нос открытку с видом Венеции. – Я первый вас узнал, хоть вы и были в темных очках, и сказал синьору Альбини, хозяину. Взгляните, все только на вас и смотрят.

      Я оглянулась. Мне заулыбались от столиков. Кое-кто из мужчин привстал и поклонился.

      —  Напишите же, — настаивал официант. – Два слова для моей жены и дочки. Они от вас без ума.

      —  От кого? Вы думаете, кто я?

      —  Как кто? Синди Кроуфорд. Наверное, вы будете демонстрировать у нас новую коллекцию одежды?

    — Да, — сказала я и подписала открытку по-английски. – Но это будет закрытый показ. Об этом никто не должен знать. Даже синьор Альбини, хозяин.

      —  О, я понимаю. – Лицо официанта приняло таинственное выражение. – Вы остановились в «Бауэр Грюнвальд»?

      —  Нет, я живу в «Каневе»·.

    Он оценил мой юмор. Через две минуты он появился с бутылкой шампанского на подносе и двумя бокалами. За ним важно шествовал высокий худой старик с абсолютно лысой головой. Я поняла, что это и есть синьор Альбини, хозяин, хотя он скорее  смахивал на профессора античной истории.

    Я не очень хорошо помню, как вернулась в свой отель. Дениса не было. Я вышла во внутренний дворик. Над моей головой шелестели листья пальм. По соседству с буро-зеленой, похожей цветом и запахом на подмосковный пруд водой канала они выглядели ненатурально – как кенгуру в березовом лесу.

    Я тоже казалась себе ненатуральной. Точнее, я была не та я, какой помнила себя, а какой-то другой, себе почти незнакомой. Вероятно, потому меня и приняли за знаменитую манекенщицу. Наверное, по той же причине я и не стала отрицать, что я Синди Кроуфорд, хоть сроду не видела эту, судя по всему, очень сексапильную девицу. Обычно я терпеть не могу, если мне говорят, что я напоминаю какую-то теле или кинозвезду.

     Я села на скамейку и закурила. Мне не хотелось идти в номер. Я пожалела, что не приняла приглашение синьора Альбини посетить его виллу. Хотя если бы я это сделала, он бы наверняка догадался, что я не Синди Кроуфорд. И был бы разочарован. Думаю, мне просто не захотелось разочаровывать синьора Альбини.

      Теперь я не знала, куда себя деть. Позвонить Винченцо, что ли? Спросить у него совета? Но ничего путного он мне не посоветует. Ведь он знает меня такой, какой я была несколько дней тому назад.

      Вдруг словно какой-то бес в меня вселился. Я издала дикий вопль и влезла на скамейку.

    — Что вы там делаете? Да-да, вы все в своих комнатах за закрытыми дверями? – кричала я, обращаясь к зашторенным окнам. – И вам не надоело делать это из года в год, каждый день? То, что делали ваши родители, их родители и так далее? Ведь это совсем не интересно, даже противно. Это же потворство самым низменным инстинктам. Это противоположно музыке, искусству и вообще всему самому прекрасному на этом свете. Это сжигает энергию, которая необходима для созидания. Представляете, Лист мог бы не написать «Обручение», если бы провалялся в постели с какой-нибудь пьяной бабой вроде Синди Кроуфорд.  Вы слышали про такую? Говорят, ничего себе штучка. Но она совсем не сексуальная, хоть и кажется такой. Она любит улыбаться, флиртовать с мужчинами, целоваться, трясти шелковыми юбками и благоухать духами. Она не хочет жить так, как живете вы.  Потому что жить так – это преступление. Пускай лучше меня изнасилуют один раз в вонючем подъезде, чем будут насиловать каждый день на чистых простынях в широкой кровати отеля с готическими потолками!

      Я орала что-то еще – какие-то вариации на тему свободы, какой представляет ее себе пьяная баба, которая поняла вдруг, что больше всех на свете любит себя.

      Первым в дворике появился Сантини. Он попытался меня увести, но я заявила, что уйду отсюда только с Кевином Костнером. Я сказала, что буду ждать его здесь, на лавке, а синьор Альбини с острова Мурано будет доставлять мне еду и шампанское из своего ресторана.

      Сантини пытался меня урезонить, но я стояла на своем.

      Наконец, появился Денис. Сантини шепнул ему что-то на ухо.  Денис приблизился ко мне и сказал:

      —  Зачем ты надела эту ужасную маску? Ты похожа в ней на паяца.

     —  Маска? – Я дотронулась до лица, и мои пальцы ощутили что-то мягкое. А я и не знала, что на мне была маска. Я сняла ее. Это были птичьи перья, окрашенные в черный цвет и усыпанные мелкими звездочками из золотой фольги. Я вдруг вспомнила стихи, которые Денис декламировал семь лет назад, когда мы плыли в гондоле мимо палаццо, где по преданию жила Дездемона:

 

             Все это неправда, но стыдно смеяться.

             Смотри, как стоят за колонной колонна

             Вот в этом палаццо.

             Вдали затихает вечерняя Пьяцца,

             Беззвучно вращается свод небосклона,

             Расшитый звездами, как маска паяца*.

 

         —  Шапка, — автоматически поправил меня Денис. – Пошли, любимая. Ты устала.

       Он взял меня за руку, но я выдернула ее.

     —  Ты не похож на Кевина Костнера. Сантини даже не потрудился найти его двойника. Он всегда меня обманывал. Помнишь, он сказал тогда, что вы идете в оперу? – Я закрыла глаза. Я увидела перед собой звездное небо, отраженное в канале, в котором семь лет назад  чуть не утопилась. – Нет, то была не я. Твой Сантини не смог бы обмануть меня.

      Внезапно я вспомнила, откуда взялась эта маска. Когда я села на диванчик в вапоретто, какой-то мужчина протянул мне ее через проход. При этом он что-то сказал по-итальянски, показал жестом, что я  должна ее надеть, и, когда я ее надела, спросил:

      —  О` кей?

      —  О` кей, — ответила я.

      Люди на берегу зааплодировали.

      —  Послушай, я все понимаю, — сказал Денис. – Ты до сих пор страдаешь. Из-за меня. Но я больше никогда не позволю тебе страдать, понимаешь? Я буду доставлять тебе только радость. И хранить верность. А этого Сантини я завтра же пошлю к черту. Сыграю концерт, получу деньги – и привет.

      Я упиралась, но, наверное, не очень сильно, потому что Денису, в конце концов, удалось затащить меня в вестибюль, потом в лифт.

      — Я так за тебя переживал. Мне казалось, с тобой случилось что-то страшное. – Он вздохнул. – Оказывается, я был прав.

       —  Думаешь, то, что случилось со мной, страшно?

      — Нет. Все обойдется, — сказал он тоном доктора, разговаривающего с душевнобольным. – Послезавтра мы уедем в Неаполь. Сантини предоставляет в наше распоряжение свою виллу на берегу залива.

      —  Но ты же сказал… — Я вдруг вспомнила, что я больше не я, а потому не имею права доказывать истину, то есть становиться на позиции той девушки, которая была когда-то моим «я». – Поедешь туда без меня. Там Везувий. Помнишь «Последний день Помпеи»? Мне не нравится, когда в воздухе летают камни.

     —  Ладно, обсудим это после. – Он открыл дверь нашей комнаты, и моему взору предстало море цветов. Корзины стояли на полу, на туалетном столике и даже на кровати. – Это все тебе, любимая. За то, что ты есть на этом свете. Да брось, наконец, эту маску! – Он выхватил ее из моих рук и со злостью швырнул на пол. – Сейчас принесут еду и шампанское. Я заказал ужин, как только приехал в отель. Ты представить себе не можешь, как долго тянется время, когда ждешь.

      —  Куда мне. Думаю, это ужасно скучно.

      —  Но я не терял его зря. Тут в округе замечательные ювелирные магазины. Это тебе, любимая.

      Он взял с туалетного столика коробочку и, открыв крышку, протянул ее мне.

   В ней лежало кольцо. С крупным бриллиантом и еще какими-то камнями помельче вокруг него. Мне вдруг очень захотелось стать такой, какой я была  несколько дней назад. Наверное, это желание проявилось на моем лице, потому что Денис вдруг обнял меня и попытался поцеловать.

      — Нет! – Я толкнула его обеими руками в грудь. Так делают дети, когда чувствуют, что от стоящего рядом исходит угроза. – Я не люблю целоваться, если мне дарят кольцо, а я этот подарок не принимаю. Нужно было сначала поцеловать меня, а потом подарить кольцо. Но я в любом случае не выйду за тебя замуж.

      —  Послушай, а тебе не кажется, что ты испытываешь мое терпение? Да, я очень люблю тебя – я понял это еще в Шереметьево. Но я никогда не мог понять, чего хочешь ты. Когда-то мне казалось, ты хотела, чтоб мы всегда были вместе. Но и тогда ты вела себя очень странно:  вдруг в мое отсутствие собрала вещи и переехала к себе. Я думал, это все по молодости лет. Теперь мы с тобой вполне взрослые люди и в состоянии понять, какую берем на себя ответственность.

      —  Не хочу никакой ответственности.

    Я наклонилась и подняла с пола маску. Увы, резинка порвалась, и я больше не могла ее надеть. А мне так хотелось! Когда видишь жизнь из-под маски, она не кажется такой беспросветно рутинной. Особенно если это – маска паяца.

     — Ты еще совсем ребенок. Ты словно остановилась в своем развитии. Я вовсе не хочу тебя обидеть – просто у меня создалось ощущение, что все вокруг меняется, а ты нет. Ты – что-то постоянное.  Наверное, потому меня к тебе так тянет. И физически тоже. Я знал стольких женщин, но ты – особенная. Никто из тех, кого я знал, даже отдаленно не напоминают тебя.

      —  А ты знаком с Синди Кроуфорд? – спросила я.

      —  Нет. И не испытываю желания познакомиться.

      — Скажу Сантини, чтобы он представил вас друг другу. Она сейчас в Венеции.

      В это время официант вкатил в комнату свою тележку. Лакей, который шел следом, ловко разложил столик и накрыл его ярко-желтой – в тон покрывалу на кровати – скатертью.

      — Ну, вот мы и вдвоем, — сказал Денис, заботливо усаживая меня за столик. – Если бы не завтрашний концерт, могли бы пировать до утра. Здесь столько вкусной еды.

      — Давай пригласим Сантини, — предложила я. – А то, чего доброго, обидится.

      —  Ты думаешь? – Денис помрачнел. – Пожалуй, ты права. – Он подошел к телефону, снял трубку и обернулся. – Но мне так хочется побыть с тобой вдвоем. – Он медленно положил трубку на место. – Перебьется. – Вдруг он опустился передо мной на колени, положил голову  в подол юбки, обнял за талию. – Неужели я снова с тобой? Я даже думать об этом боялся.

      Я напряглась. Оттолкнуть его в тот момент было все равно что бить лежачего. Но я тут же дала себе слово, вернее, уже не себе, а той девушке, похожей на Синди Кроуфорд, что сама больше никогда в жизни не окажусь в положении лежачего. Ни с Денисом, ни с кем бы то ни было еще. Почему-то я была уверена в том, что на этот раз сдержу свою клятву.

    В ту ночь мы долго занимались любовью. Мне было изумительно хорошо. Точнее сказать – моему телу. То, что принято называть душой, встало в скептическую позу. Мне казалось, от зависти.

    — Простила! Ты меня простила! – Денис покрывал мое тело поцелуями и делал все, чтобы доставить мне наслаждение. Казалось, он забыл о себе. Разумеется, это было не так. Ни один самый прекрасный из мужчин ни на секунду не может о себе забыть. Наконец-то я догадалась позаимствовать у них это ценнейшее из качеств.

      — Куплю шикарную квартиру, обставлю самой лучшей мебелью. Мы будем ездить по всему свету. Помнишь, мы хотели на Мадагаскар? Мы полетим туда осенью, когда в Москве начнутся холода. Будем заниматься любовью в океане. Господи, ведь я чуть было не потерял тебя!..

     

 

 

      —  Винченцо, скажи: что самое  ужасное в семейной жизни?

      Я стояла в телефонной будке  на платформе вокзала Санта-Лючия. Мой поезд отходил через десять минут. В Италии замечательная телефонная связь – такое ощущение, будто твой собеседник не просто дышит тебе в ухо, а и согревает его своим дыханием. Это было так кстати. В тот день в Венеции было пасмурно и холодно.

      —  Бамбина, мне кажется… Нет, я уверен – обман. Но я…

      —  Обман – это уже следствие. А причина?

      —  Сегодня у меня плохо соображают мозги, бамбина.

    — Неужели ты не догадываешься, что причина обмана – скука? Обыкновеннейшая пошлейшая скука. Когда каждый прожитый день кажется тебе в точности таким, каким был предыдущий. Словно для тебя навсегда остановилось время.

       —  Откуда тебе это известно? Ты же никогда не была замужем.

     —  Зато я обладаю большим запасом здравого смысла. О, у меня, как говорят у нас в России, вагон и  маленькая тележка самого отборного здравого смысла.

      — Ты права, бамбина, — у тебя очень развито воображение. Это слово, мне кажется, синоним того, что ты называешь здравым смыслом. Правда, я не силен во всех тонкостях русского языка.

      Винченцо весело рассмеялся.

      — Вообще-то, я слышала, что это антоним. Но ты меня понял абсолютно верно.

      —  Я рад, что у тебя хорошее настроение.

      —  Да. Такое хорошее, что я сама себе завидую. Спасибо тебе, Винченцо.

      —  За что?

      В его голосе была целая гамма чувств, кроме удивления.

     — За предложение выйти замуж. Ни один мужчина в России никогда не предлагал мне руку и сердце. В Италии я за какую-то неделю получила целых два таких предложения.

      —  И оба отвергла. Я правильно понял тебя, Лора?

      —  На твое, если ты помнишь, я не ответила ни да, ни нет. Да оно и не было обычным предложением выйти замуж. Ты наверняка понимаешь, что нас связывает нечто такое, что невозможно втиснуть в определенные словесные рамки. Тем более что русский язык тебе не родной. Но, честно говоря, я тоже не могу найти в нем подходящего слова.

      —  Бамбина, я увижу тебя до отъезда?

      —  Я улетаю сегодня в два тридцать.

      —  Одна?

      Он спросил это, как мне показалось, с уверенностью в моем положительном ответе.

      —  Надеюсь, судьбе уже надоело играть со мной в прятки. – Я усмехнулась. – Не надо приезжать в аэропорт, Винченцо.

      —  Ладно, бамбина. Считай, ты меня уговорила. Я позвоню тебе как-нибудь. Можно?

      —  Буду очень рада.

      Я повесила трубку и вышла из-под навеса. Промозглый ветер чуть не унес мой шифоновый шарф, потом швырнул его мне в лицо. Какой-то мужчина подхватил мою сумку и помог войти в вагон. Здесь было тепло. А главное – не пахло сыростью и плесенью.

      Но я не могла забыть этот ужасный запах до самого Римини.

      Я дремала в самолете, убаюканная гулом голосов моих соотечественников. Вокруг были совершенно незнакомые лица, и это успокаивало. Сзади сидели молоденькие девушки, которые всю дорогу возбужденно говорили про какую-то Алку, их подружку, которая осталась в Италии, заимев реальную перспективу выйти замуж.

      —  Ноги у нее волосатые. И вообще… Я бы на месте мужика второй раз на нее не посмотрела. Представляешь, она не знала, что существует специальный карандаш для глаз! – Девушки рассмеялись. – А когда я ей сказал, что помаду надо покупать французскую, ну, в крайнем случае, американскую, так она вообще шары на меня выкатила. «А я, говорит, всю жизнь крашу губы нашей помадой». – Девушки снова  прыснули. – Потому они у нее и похожи на зеленый лимон. А ты заметила, какие у нее поры?..

      Я погрузилась в сон. Мне снилась эта Алка. Она и Винченцо стояли возле входа в отель и приветствовали прибывших из аэропорта туристов. Кажется, среди них были и мы с Денисом, но я не могу точно сказать. У Алки были длинные – до пояса – волосы, как тогда, семь лет назад, у меня. И вообще она чем-то меня напоминала, хоть у меня и не волосатые ноги, а губы я вообще  очень редко крашу.

      — …Она притворяется, будто влюблена в этого Энрико по уши. Зачем, спрашивается? И так все ясно – у этого типа автомагазин. Слушай, а какой он прыщавый!.. И горбатый, как Квазимодо.

​

 

      Таксист, который вез меня из Шереметьево, спросил:

      —  А это правда, что наши женщины пользуются успехом у итальянцев?

      —  Правда. Там не хватает своих женщин.

      Водитель оживился.

    —  Выходит, у этих итальянцев невелик выбор. Ну, я им не завидую. Чего-чего, а в России этого добра навалом. И главное – сами на шею вешаются. А у вас русский муж? – спросил он с интересом.

     —  Я с ним развелась. Влюбилась в итальянца и… — Я старалась изо всех сил удержать смех, который меня просто душил. – Видите ли, я поняла, как однообразны русские мужчины. Вдобавок ко всему, они абсолютно лишены здравого смысла. Еще они вешаются на шею и умоляют выйти за них замуж. Согласитесь, это не очень  привлекательная черта.

      —  Вы зря на нас бочку катите. – Таксист не на шутку обиделся. – Правда, есть, наверное, и такие, но я вот холостой и с женитьбой не спешу. Я живу с матерью, она меня кормит и обстирывает. На то и созданы женщины, верно?

      —  На что?

   — Чтобы наш быт облегчать, на что же еще? Не по театрам же с ними таскаться. Ну и что, этот итальянец собирается на вас жениться?

   —  Да. Но я, как и вы, не люблю ходить по театрам. Поэтому мне пришлось ему отказать. Похоже, он ужасно расстроился.

   Таксист бросил на меня взгляд оскорбленного в своих лучших чувствах человека и остаток дороги молчал. Я его понимала. Мы в России так давно и бесконечно  свободны друг от друга, что, как говорится, и думать забыли о том, что свобода существует на самом деле.

      Надо бы почаще ездить в Италию.

 

 

             

 

· Водное такси (итал.).

· Один из самых дешевых отелей в Венеции, где нет даже элементарных удобств.

· Владислав Ходасевич.