мере, все младенцы попадают в Рай.

      В тот момент я заставляла себя верить в это самым искренним образом. И это меня  как-то утешало.

      -  Будешь жить у меня, - сказал Станислав в такси. – Возражения будут?

      Я молча покачала головой.

      - А как насчет печати в паспорте? – поинтересовался он и снисходительно похлопал меня по спине. – Будешь настаивать?

      -  Нет. Все равно никуда от тебя не денусь.

      Он прижал меня к себе, поцеловал в макушку.

      - И правильно сделаешь, любимая. С Хотунцевым не пропадешь. Вот увидишь.

      Когда Станислав за чем-то отлучился, я несколько раз набрала Лизу. Ее телефон молчал.

      Я слонялась из угла в угол чисто прибранной, но показавшейся мне ужасно неуютной квартиры Станислава и думала о Лизе. Я не могла заставить себя не думать о ней.

      -  Не далее как вчера я видел твою подружку в Доме Художников, - сообщил за ужином Станислав. – С какой-то профурсеткой с потрясающей фигурой и змеиной мордой. Она сделала вид, что мы не знакомы. – Станислав выругался. – Интересно, а у вас как: тоже ревнуете друг друга?

      -  Мы с ней… В общем, наши дорожки разошлись.

      -  Почему? – с неожиданным любопытством спросил Станислав.

      -  Это взаимно. И никаких претензий друг к другу.

      Он смотрел на меня недоверчиво.

      -  Мне кажется, она обыкновенная искательница приключений. Правда, в уме этой бабе не откажешь.

      Он сказал это, как мне показалось, с восхищением. А я и не подозревала в ту пору, что Лиза и Станислав так хорошо друг друга знают.

      Ночью я плакала в подушку, задаваясь все одним и тем же вопросом: почему, ну почему Лиза ни разу не пришла ко мне в больницу? Станислав громко храпел у меня под ухом.

     -  Лиза уехала в Анапу, - утром сообщила  по телефону мать. У нее был виноватый голос.

      -  Одна? – вырвалось у меня.

      - С какой-то дальней родственницей. Мне сказала об этом Мариванна, маникюрша. У девочки умерла мама, отец беспробудно пьет. Малышке всего два с небольшим годика, вся болезненная, худая. У Лизы добрая душа. Мне тут наплели про нее всякое. – Мать смущенно кашлянула. – Доченька, она замечательная, интеллигентная женщина. Мариванна говорит, что таких нынче днем  с огнем не отыскать.

      -  А давно у этой девочки умерла мама? – осторожно поинтересовалась я.

      -  Недели две назад. Может, чуть больше. Вскоре после того, как ты попала в больницу. Лиза и похоронами занималась, и всякие справки собирала. Сама знаешь, как у нас все сложно. А ты-то там как? – спросила мать, явно опасаясь того, что я возьму и перееду к ней.

      -  Неплохо, мама.

      -  Собираешься замуж за этого человека? – последовал неизбежный вопрос.

      -  Зачем? Разве от этого в наших отношениях что-то изменится?

      -  Они становятся послушней, когда им в паспорт поставят печать, - изрекла мать. – Но ты не бойся: на нашу с тобой жилплощадь я не пропишу никого. Клянусь тебе собственным здоровьем.

      Она впервые заговорила об этом. Честно говоря, в тот момент  мне все было безразлично.

      Станислав постоянно бражничал с дружками и урывками писал. Попойки происходили главным образом на нашей территории, и у меня болела спина от бесконечных уборок и тяжелых сумок с пустой посудой. В постели со Станиславом мне уже не было так хорошо, как раньше. Но мне все равно некуда было деться, и я воображала, что люблю Станислава.

      Набравшись, он обычно рассказывал дружкам, как удачно надо мной подшутил.

      - Глупая гусыня поверила, что этот богатырь, - следовал сильный удар кулаком в собственную грудь, - мог поддаться маленькой и немощной бледной спирохете. Глупышка распустила нюни и расклеилась по швам. Вот так мы и потеряли Хотунцева-младшего. – Он вздыхал слишком громко для того, чтобы я верила в его искренность. – Не вешай носа, восточная нимфа. – Он наклонялся ко мне, целовал в шею либо грудь, иногда щипал за мягкое место. – Я тебе сделаю еще две дюжины Хотунцевых. Только успевай расставлять свои изячные ножки.

      Я смеялась вместе с ними. К вечеру я тоже всегда была под кайфом, так что времени на размышления, тем более сожаления по поводу незадавшейся жизни у меня не оставалось. Лизы рядом не было, а без нее я чувствовала себя по-детски беспомощной. Станислав прекрасно все понимал и пользовался как мог моей слабостью.

      И все-таки я до конца не могла простить Лизе того, что она  исчезла из моей жизни…

      Мне не спалось. Если бы Лиза была сейчас рядом, я бы непременно задала ей несколько вопросов. Почему, спрашивается, я не задала их два часа назад, когда мы с Лизой лежали в обнимку в этой самой кровати?

      Я встала, нащупала выключатель. Кажется, телефон в той комнате, где книжный шкаф и большое зеркало. Сейчас наберу Лизин номер. Эти семь цифр стояли у меня перед глазами. Они бежали влево, как на табло, потом, покачавшись на месте, начинали двигаться в обратном направлении.

      Я сняла телефонную трубку и случайно подняла глаза. В зеркале на стене напротив стояла девушка в красной шелковой пижаме с распущенными по плечам светло каштановыми волосами, в которых поблескивали оранжевые перья меланжа. Я на самом деле была похожа на Жар-птицу, то есть чью-то мечту. Но почему-то обо мне никто не мечтал.

      Внезапно мое внимание привлек предмет сзади. Я медленно положила трубку на рычаг и повернула голову.

      На высокой спинке темно синего плюшевого кресла висела рубашка Станислава. Ее не было здесь, когда мы с Лизой приехали, я точно это помнила. Как и то, что это была именно его рубашка, а не чья-то еще.

      Я подарила ее перед тем, как Станислав лег в больницу – купила  в только что открывшемся прикольном бутике на Старом Арбате. Совпадение  мной  исключались на сто процентов: ни Эдуард, ни кто-либо другой из мужчин не мог носить рубашку подобной расцветки – большие вопросительные знаки ярко красного цвета на фоне мелких костей и черепов, обозначенных серыми штрихами. Помню, Станислав назвал рубашку «шедевром прикладного искусства постперестроечной России» и повесил на плечики в шкаф. Я не знала, надевал он ее когда-нибудь или нет.

      «Ну, и что из этого следует? – задала я себе вопрос. – Лиза рассказывала, что они с Хотунцевым иногда вместе выставляются. Он даже помог ей написать мертвого петуха. Почему бы Станиславу не бывать у Лизы на даче?..»

      Я задумчиво разглядывала рубашку. Несмотря на все мои умозаключения, что-то явно было не так. Я ощущала это всей кожей.

      Вдруг я услышала осторожные шаги. Кто-то медленно спускался по лестнице. Шаги неумолимо приближались, становились все громче. У меня пересохло во рту, от страха перехватило дыхание. Я стояла посреди комнаты, вцепившись руками в собственное горло.

      - Кто? – прохрипела я, когда шаги достигли коридора. – Отвечайте немедленно! У меня есть оружие!

      Я не соврала. Я носила с собой маленький дамский «браунинг». Мне удалось провезти его через таможню, закопав в кучу колготок. Жизнь научила меня быть осторожной.

      У мужчины в темно вишневом стеганом халате была впалая грудь и сутулые плечи. Меня поразил контраст: нездоровая землисто-желтая кожа и яркие живые глаза. Впрочем, они тут же погасли.

      -  Станислав! – воскликнула я. – Неужели это ты? Не может быть!

      -  А кто же еще? – Он криво усмехнулся. – Считаешь, я здорово изменился?

      -  Да. Мы все меняемся.

      -  Ты не изменилась. Стала еще красивей.

      Он вздохнул и тяжело опустился в кресло, на спинке которого висела эта рубашка с вопросительными знаками.

      -  Что с тобой случилось? – вырвалось у меня.

      Он глянул на меня настороженно.

      -  То, что должно было случиться. Я превратился в развалину. В никому не нужную рухлядь, понимаешь? Ее пока держат в доме из жалости, но наступит час, и вынесут на помойку. Чтобы не занимала места. Самое страшное, что Земля от этого вращаться не перестанет.  И даже не вздрогнет, представляешь? А мне хочется, чтобы моя смерть стала вселенской катастрофой.

      -  Тебе нужно лечиться. Ты еще совсем молодой, - лепетала я.

      - Лечиться? Ну, и что толку? Она показывала меня лучшим светилам. Говорят, обыкновенный перенапряг. То есть я сжег энергию, которая была предназначена на всю мою жизнь, в слишком сжатые сроки. – Он невесело усмехнулся. – Ты помнишь, сколько во мне было энергии?

      Я кивнула.

      - А ты, говорят, ослепительна. Хочу сам в этом убедиться. Подойди поближе. Я стал плоховато видеть.

      Я автоматически повиновалась. Станислав протянул руку, намереваясь меня потрогать, как вдруг резко ее отдернул. Как от огня.

      -  Не для меня  лакомство.

      Он закрыл глаза и что-то прошептал.

      -  Нужно принять меры. Ты не можешь просто плыть по течению навстречу своей…

      Я прикусила язык.

      -  Не могу? Почему ты так считаешь?

      Он посмотрел на меня с иронией.

      -  Когда-то ты очень любил жизнь.

      - Я и сейчас люблю ее. Вот только она меня не жалует. Взаимности не проявляет, как поется в той старой песне. Знаешь, почему?

      Я смотрела на него как зачарованная.

      - Ей надоели мои выкрутасы. Наобещал много, а сделал сущую ерунду. Ничего не сделал. Хотунцев умрет, и на его надгробном камне высекут: «Здесь покоится должник». Или: «Кредиторов просят не беспокоиться».

      Он рассмеялся. Это был бесцветный и безвкусный смех.

      -  Но тебе совсем немного лет.

      - Ты так считаешь? Спасибо, Жар-птица. Мне вот-вот стукнет сорок. Я на целых три года пережил Ван Гога и на четыре Модильяни. Слыхала про таких? Ну да, про них слыхал весь мир, а про Станислава Хотунцева лишь узкий круг лесбиянок, геев и иных сексуальных меньшинств. Кстати, тебе понравился мертвый петух на ее натюрморте?

      -  Лиза не показывала мне свои работы.

      -  Зато вы с ней наверняка успели переспать, или как это у вас называется?

      Я пожала плечами и отвернулась.

      - Ну и молодцы девочки. Надо пользоваться каждым мгновением этой чертовой жизни. Гоняться за своей Жар-птицей, выщипывать из ее хвоста огненные перья. Скажи, а ты смогла бы лечь в постель со мной?

      -  Нет. Хоть я и вернулась сюда в надежде…

      Мне стало больно, и я зажмурила глаза.

      -  Ты надеялась, что я тебя жду? Скажи: ты на это надеялась?

      -  Да, - прошептала я. – Глупо конечно, но я на это надеялась.

      -  Тебе там было плохо? Признайся, тебе было очень плохо без меня?

      -  Наверное. Только я тогда не понимала этого.

      - Бедняжка. – В его глазах блеснули слезы. – Приехала и очутилась возле разбитого корыта. Прости меня, Карина.

      Впервые он произнес мое имя с ударением на «и». Как, в принципе, и полагается. Оно показалось мне скучным. И совсем бесперспективным.

      -  И все-таки, мне кажется, это все… неспроста. Такое ощущение, будто кто-то хочет твоей смерти.

      -  Ты так думаешь?

      Станислав испуганно огляделся по сторонам.

      -  Ты боишься ее?

      - Нет, что ты. Она такая заботливая. Она очень облегчает мне жизнь. Знаешь, без нее я бы уже не смог и шагу сделать.

      -  Вы с ней живете?

      Он задумчиво поскреб обросший щетиной подбородок.

      - Лиза заменила  мне мать, любовницу и все остальное. Она стала моим ангелом-хранителем. Если бы не она, я бы женился на этой истеричке Лерке, и моя жизнь превратилась бы в Ад. Эта баба закатывала дикие скандалы с битьем посуды. Я  не смог бы от нее отделаться, если б не Лиза. – Он снова прослезился. – Эту женщину мне послал сам Господь. К тому же она всегда напоминала мне о тебе. До самого последнего дня. Видишь, я тоже не смог тебя забыть.

      -  Зачем меня сюда черти принесли? Зачем? – вслух подумала я.

      - Да, тяжелое зрелище, согласен. Бедная моя девочка. Главное, что я бессилен что-либо изменить. Как тогда, на катере, помнишь? Признаюсь, я не сразу пришел тебе на помощь. Я стоял и смотрел, как тот тип тебя насилует. Я представлял на его месте себя, и это меня  ужасно возбуждало. Я бросился в драку уже после того, как из меня вытекло целое ведро спермы. Считаешь меня негодяем, Жар-птица? Скажи, ты считаешь меня негодяем?

      Я пожала плечами. Мне было страшно копаться в собственных чувствах.

      -  Она подписывает мои картины. Последнее время я вошел в моду. – В его глазах снова что-то блеснуло. – Знаешь, у меня ощущение, будто на каком-то этапе своей жизни я продал дьяволу душу и тело в обмен на успех, которого когда-то так жаждал. Я даже знаю, когда это случилось.

      -  В тот вечер, когда ты сказал мне, что болел сифилисом.

      -  Совершенно верно. – Он зло усмехнулся. – Дьявол забрал нашего ребенка. А она, - Станислав перешел на шепот, - злорадствовала по этому поводу. Потому что тоже ревновала тебя к нашему малышу. Ты не верь, когда она говорит, что жалеет об этом. Не верь. Она не хотела, чтобы наш малыш появился на свет.

      -  Чушь. Лиза обо мне заботилась.

      - Эта женщина во всем видит только собственную выгоду. – Он говорил быстро и без всякого выражения. Словно твердил заученный урок. – Своей мнимой заботой о ребенке она надеялась привязать тебя к себе, отнять у меня. Только у нее ничего не получилось. Помнишь, как мы с тобой были счастливы, когда ты выписалась из больницы?

      -  Помню.

      Я едко усмехнулась.

      - Ты была моей и только моей. Она отошла в сторону. Поняла, что ей не удастся нас разлучить. Послушай, а ведь ей на самом деле не удалось это сделать, правда?

      -  Бред какой-то. Ничего не могу понять.

      - Поймешь. Обязательно поймешь. – Станислав попытался встать. Ему удалось это с большим трудом. – Это все она. – Он закашлялся и достал из кармана платок. – Она настоящий вампир. Хоть я и не верю во всю эту мистику. Но  все равно ее боюсь. Ты меня спасешь, да?

      - Ты с ней спишь? – спросила я, распираемая внезапно охватившим меня любопытством.

      Он хмыкнул и снова опустился в кресло.

      -  Сплю. Но с самого начала это происходит как-то странно. Совсем не так, как было у нас с тобой. Я не испытывал к ней никакого влечения. Она соблазняла меня. Она такое со мной вытворяла, что вспомнить стыдно.

      -  Неправда. Лиза – очень целомудренный человек.

      - Может, она и была такой с тобой. Но в это верится с трудом. Представляешь, она никогда не снимает  свои резиновые трусы. У нее есть такие маленькие резиновые трусики, которые надежно закрывают ее… - Станислав грязно выругался. – Это место у нее неприкосновенно. Она его бережет для каких-то других целей.

      -  Вы давно стали любовниками?

      - Когда ты лежала в больнице. Помню, она приехала ко мне с сумкой выпивки и жратвы и сама прыгнула ко мне в постель. Я ее выгнал на следующее утро. Но я не мог прогнать ее навсегда – она давала мне деньги.

      -  Наследство умершего дядюшки, - вспомнила  я. – Какая же я была  дура.

      -  Эта женщина покупала мои картины. Вернее, забирала их себе, а взамен оставляла мне пачки денег. Поначалу меня это устраивало. Но впоследствии я понял, что она задалась целью меня разрушить.

      -  Этого не может быть, не может быть, - бормотала я.

      -  Ты спасешь меня от нее? Ты меня спасешь?

      Во взгляде Станислава была мольба.

      -  Но как? Что я должна сделать для этого?

      -  Увези меня куда-нибудь. Дай мне спокойно  умереть. Я задыхаюсь. Меня словно придавили могильной плитой.

      Мне  захотелось выпить. Я почувствовала, что могу спятить, если не выпью. Станислав угадал мои мысли.

      -  Открой дверцу шкафа. Там целый ящик джина. Она говорит, мне можно пить только джин.

     

                                                         *    *    *

      Я проснулась и увидела Лизу. Она сидела на пуфике в ногах моей кровати. Нарядная, источающая аромат каких-то дорогих духов.

      - Мне было жалко тебя будить, Малыш. Во сне у тебя было такое счастливое  лицо. Тебе снилось что-то приятное?

      -  Не помню.

      Я приподняла голову от подушки. Я лежала поверх одеяла. Кто-то, очевидно, Лиза, прикрыл мне ноги его краем.

      -  Головка болит?

      -  Немного.

      Она порылась в своей сумке, достала тюбик с шипучим аспирином.

      -  Схожу за водой, - сказала она и встала.

      Я взяла из ее рук стакан и с жадностью к нему припала. Во рту было сухо и очень горько. Я здорово перебрала.

      -  Лучше? – Она улыбалась мне и ласкала взглядом своих густо подведенных зеленым карандашом глаз. – Малыш, мы пойдем сейчас на кухню и выпьем с тобой кофе, ладненько?

      Я послушно встала, попыталась нащупать ногами шлепанцы. Лиза достала их откуда-то из-под туалетного столика.

      - Сейчас твоя головка совсем пройдет. – Она поставила передо мной большую чашку дымящегося ароматного кофе. – Не обожгись.

      - Ты давно приехала? – поинтересовалась я, потягивая маленькими глотками кофе.

      -  Не очень.

      Она произнесла это каким-то таинственным голосом и стала нарезать хлеб для тостов.

      -  Что-то случилось?

      -  Пей кофе, Малыш, и не думай ни о чем дурном. Все у нас будет в порядке.

      -  Я не знала, что он здесь. Лиза, почему ты  мне об этом не сказала?

      -  Теперь это уже не имеет никакого значения, - сказала она, не оборачиваясь от тостера, куда закладывала ломтики хлеба.

      -  Как это – не имеет? Он так изменился. Превратился в ходячего мертвеца.

      -  Сам во всем виноват.

      Она, наконец, повернулась ко мне лицом. Я увидела, что щеки Лизы покрылись пунцовым румянцем.

      -  Возможно. И все равно мне жаль его. А больше всего себя, - добавила я  едва слышно.

      -  По этому поводу вы и устроили вчера небольшой сабантуйчик.

      -  Мне было ужасно, Лиза. Все это время я думала, что он…

      Я поперхнулась кофе и закашлялась.

      -  Ты переживешь это, Малыш. Ты у меня сильная.

      -  Я думала, что Станислав остался таким, каким я его когда-то любила. Ты не представляешь, как трудно пережить разочарование. Это хуже смерти.

      -  Глупости. – Она протянула мне намазанный клубничным джемом тост. – Хуже смерти не бывает ничего.  Правда, кое для кого смерть может оказаться единственным выходом.

      Я посмотрела на Лизу с удивлением. Она что-то не договаривала.

      -  Со Станиславом все в порядке? – вдруг спросила я.

      -  Допивай свой кофе, Малыш.

      -  Ты что-то от меня скрываешь.

      -  Нет. Я испытываю к тебе полное доверие.

      Она протянула мне руку, и я встала.

      -  Куда мы идем? – спросила я, когда Лиза накинула поверх моей пижамы свою роскошную норковую шубу.

      -  Сейчас увидишь все своими глазами. Я же сказала, что испытываю к тебе полное доверие. Надень сапоги. На улице метет.

      Лиза вела меня прямо по сугробам. Она не выпускала мою руку из своей мягкой теплой ладони. Мне было неуютно на улице. Глаза слезились от резкой белизны. В довершение всего, я набрала полные сапоги снега.

      Лиза открыла тяжелую дверь гаража, щелкнула выключателем. Я громко вскрикнула. Она обняла меня за плечи и крепко прижала к себе.

      - Успокойся, Малыш. Это неизбежность, понимаешь? Все шло именно к этому. Он был приговорен.

     Дверцы «опеля» были распахнуты настежь. Я видела забрызганные кровью спинки. Станислав лежал лицом вниз на переднем сидении. Рядом валялся мой «браунинг».

      -  Но он… боялся смерти. Он хотел жить. Он только об этом и говорил вчера ночью, - лепетала я.

      -  Они все так говорят.

     Лиза гладила меня по волосам, ласкала за ушами. Я чувствовала, как на меня нисходит покой. И какая-то странная отрешенность.

      -  Откуда он взял этот револьвер? – спросила она.

      -  Он лежал у меня в сумке.

      Лиза сощурила глаза и посмотрела на меня внимательно и с тревогой.

      -  Никому не говори об этом, Малыш.

      -  Почему? – удивилась я.

      -  Глупенькая. Ведь у тебя наверняка нет на него разрешения, верно?

      -  Нет. Но мы должны сообщить в милицию.

      -  С этим всегда успеется.

      -  Но мы не можем…

      Я осеклась, встретившись с ее уверенным взглядом.

      -  Мы с тобой все можем, Малыш.

      Лиза достала из своей сумки перчатки, надела их и взяла двумя пальцами «браунинг».

      -  Он не выстрелит? – поинтересовалась она. – С детства боюсь этих стреляющих штучек.

      -  Курок на предохранителе.

      -  Неужели ты можешь стрелять, Малыш?

      Она смотрела на меня с изумлением.

      -  Меня научил один приятель. Я даже умею чистить оружие.

      Теперь в ее взгляде было восхищение.

      - Вот ты у меня какая, Малыш. Совсем большая и очень мудрая. А тебе когда-нибудь приходилось стрелять в человека?

      -  Однажды на меня напали трое. На набережной в Марселе. Одного из них я ранила в плечо. Остальные удрали.

      -  Думаю, тебя потом преследовали кошмары.

      -  Нет. Я защищала собственную жизнь.

      Лиза положила «браунинг» на полочку, достала из сумки носовой платочек, взяла с полочки «браунинг», тщательно его протерла. Спрятала платочек в сумку и сказала:

      -  Так делают в кино. Малыш, ты любишь смотреть детективы?

      -  Мне больше нравятся мелодрамы.

      -  Мне тоже.

      Она нагнулась и вложила «браунинг» в правую руку Станислава.

      -  Зачем? – вырвалось у меня.

      - Не задавай глупеньких вопросов, Малыш. Вдруг там остались твои отпечатки? Ты же сказала, что носила «браунинг» с собой.

      -  Да. Но я  не убивала Станислава.

      - Разумеется. Все равно начнется такая возня. Будут снимать отпечатки пальцев, задавать дурацкие вопросы. Никто не видел у тебя оружие?

      -  Никто. Я купила его на барахолке в Стамбуле.

      -  Умница. Итак, с этим, кажется, все чисто. Хотунцев мечтал приобрести револьвер.  Последнее время это было его навязчивой идеей.

      -  Думаешь, он сделал это сам? – спросила я, с надеждой глядя на Лизу.

      -  Безусловно. Хотя теперь и это не имеет значения. Вы были на даче вдвоем. Я приехала час тому назад. Меня видели на станции.

      -  Ты хочешь сказать, что я могла?..

      -  Нет, Малыш, не хочу.  Я не такая дура, как все эти менты.

      -  Но я… точно помню, как пошла в спальню. Станислав, кажется, остался в комнате. Возможно, он заснул в кресле. Я помню, как ложилась на кровать.

      -  Малыш, мы  обо всем условились. Положись на меня.

      -  Но зачем он надел на себя эту рубашку?

      Лиза пожала плечами.

      -  Причуды больного воображения. Малыш, нам пора.

      Она взяла меня за руку и потянула из гаража.

      - Мы не будем звонить в милицию? Послушай, может, он еще жив? – бормотала я.

      -  Нет. Это случилось примерно четыре часа тому назад, если не больше. У него уже застыли мышцы. – Она подняла голову  и посмотрела на обложенное тучами небо. – Надеюсь, снег будет идти целый день. Поторопись, Малыш.

      Я помогла Лизе застелить мою постель. Я действовала как автомат. Она заставила меня встряхнуть одеяло.

      -  На нем могли остаться твои волосы. Нам незачем выслушивать лишние вопросы, правда, Малыш? Посмотри под кроватью. Нет ничего? Слава Богу. Ты у меня такая растеряха.

      Потом мы отправились на кухню, перемыли и вытерли стаканы, из которых мы со Станиславом пили джин. Пустые бутылки Лиза вымыла под краном и слила в них из жестяной канистры кукурузное масло.

      - Теперь, по-моему, все, Малыш, - сказала она, вешая в шкаф темно вишневый стеганый халат. – Прости меня, но я должна задать тебе этот вопрос. Ты на меня не обидишься, Малыш?

      -  Нет.

      Я отвернулась, догадавшись, что за вопрос хочет задать мне Лиза.

      -  Надеюсь, у вас со Станиславом ничего не было ночью? Я имею в виду коитус, как выражаются профессионалы.

      -  Не было. Я почти уверена, что не было.

      -  Будем надеяться, что на этот раз пронесет. Я имею в виду ментов. Малыш, выше нос. Я с тобой.

      Когда мы поднялись н безлюдную платформу, Лиза достала из сумочки плоскую бутылку коньяка, свинтила крышку и протянула бутылку мне.

      -  Пей.

      Я сделала большой глоток. Коньяк приятно обжег мне горло. Я хотела глотнуть еще, но Лиза забрала у меня бутылку.

      - Пока не время для поминок. Мы не должны совершить ни одного неверного шага. Представь себе, что за нами следит несколько пар любопытных и недоброжелательных глаз.

      - Здесь нет ни души. И так метет, что ни черта не видно, - попыталась возразить я.

      -  Очень хорошо, что метет.

     Она подтолкнула меня к краю платформы, вдоль которой медленно ползла пустая электричка.

   

                                                           *   *    *

      Едва мы вошли в ее квартиру, как Лиза велела мне позвонить матери. Я уселась на ковер в ее ни капли не изменившейся за эти два с лишним года комнате на Малой Грузинской улице, широко расставила ноги и стала пялиться на телефонный аппарат, пытаясь вспомнить собственный номер.

      Лиза между тем поставила диск. Это был вальс Сибелиуса. Когда-то давно мы с ней слушали эту музыку на даче.

      -  Смелей, Малыш. Скажи Вере, что мы хотим поехать ко мне на дачу, - сказала Лиза и положила мне на плечо руку.

      Я тут же вспомнила этот злополучный номер. Трубку снял Артем.

      -  Вера в больнице. У нее был приступ астмы. Очень тяжелый, - сообщил он.

      -  Мы с Лизой хотим поехать на дачу, - сказала я голосом автоответчика.

      - Может, тебе стоит ее проведать? Врачи считают, положение очень серьезное.

      -  Она в больнице, - сказала я, прикрыв рукой микрофон и повернувшись вполоборота к Лизе. – Он говорит, положение очень серьезное. Что делать?

      Лиза выхватила у меня  трубку.

      -  Это я, Артем. Что там случилось? В какой она больнице? Понятно. Мы прямо с дачи заедем к ней. Понимаешь, я очень волнуюсь за Хотунцева. Он там совсем один. Все соседи разъехались. Мы только туда и обратно. Нет, моя машина там. Зажигание барахлит, а тут такая метель. Передай Вере привет и скажи, что мы обязательно ее навестим.

      Она положила трубку и подмигнула мне ободряюще.

      -  Все будет в полном порядке, Малыш. Да, сейчас я позвоню Эдуарду. Он наверняка не упустит случая поехать с нами.

                                                      

      Эдик приехал за нами на своем видавшем виды «москвиче». Лиза облачилась в старую – помню ее еще со времен моего детства – монгольскую дубленку. Она выгребла из холодильника все, что там было, и Эдуард сгибался под тяжестью двух сумок с едой.

      На дорогах были заносы, и мы добирались до Внукова почти два часа.

      Мы с Лизой сидели на заднем сидении. Она не выпускала мою руку из своей и то и дело крепко ее сжимала.

 

                                                          *    *    *

      - Малыш, я сама напишу некролог. Эти олухи журналисты ни черта не понимают в искусстве. Хотунцев был художником с большой буквы. Он заслуживает того, чтобы о нем написали красивым и возвышенным слогом.

      Лиза надела очки и села за компьютер. На дисплее замелькали мелкие буквы. Они были похожи на снежинки, которые кружились над носилками, где лежал Станислав. Только эти снежинки были черными. Те, настоящие, не таяли на его лице. К тому времени, как санитары засунули его в машину, его глазницы занесло маленькими белыми снежинками.

      -  Готово! – Лиза вынула из принтера отпечатанный лист. – Нужно сделать хотя бы с полсотни копий. Последние годы Хотунцев пользовался успехом. Умеешь обращаться с принтером, Малыш?

      Лиза без конца поручала мне какие-то мелочи. Ее явно пугало мое состояние. Когда я начинала расхаживать по квартире, сложив на груди руки, она смешивала мне коктейль, – чаще всего это был апельсиновый сок с водкой либо джином – и я на какое-то время обретала под ногами почву.

      Моя беда была в том, что я все время пыталась восстановить в памяти события той злополучной ночи. Разумеется, мне это не удавалось, и я впадала в прострацию. Я видела себя на пляже в Касабланке или где-то еще – я забыла названия большинства из тех мест, где успела побывать за эти два с лишним года, - и мне становилось жутко оттого, что вокруг холод, снег и происходит что-то неприятное. Мне казалось, я замурована в темнице или в ледяном дворце. У меня начались явные признаки клаустрофобии. Похоже, Лиза очень переживала за меня.

      - Малыш, через полчаса подъедут с Петровки. Сама понимаешь, всякие формальности и прочее. Хотунцев все-таки был известным человеком. Может, пойдешь подышишь воздухом?

      Я послушно надела ее жакет и капор из рыси. Лиза поцеловала меня в щеку и сказала:

      -  Купи риса и изюма. Мы должны сделать кутью. Так принято в России. Не знаешь, Хотунцев был крещеным?

      -  Понятия не имею, - вяло отозвалась я.

      - Я приглашу отца Анатолия из Одинцова. Очень толковый батюшка. Думаю, он изыщет возможность похоронить Станислава на территории кладбища. Тебе, наверное, известно, что самоубийц положено хоронить за оградой.

      Я кивнула и захлопнула за собой дверь. Лифт тащился уж слишком медленно. Я раскрыла рот, чтобы испустить вопль ужаса – мне показалось, что меня везут на эшафот, - но в этот момент створки разжались, и я очутилась на свободе.

      Когда я вернулась часа через полтора, Лизина квартира утопала в белых хризантемах и лилиях. Сама Лиза переоделась в черное облегающее платье. Ее обычно взлохмаченные волосы были уложены в красивую строгую прическу.

      -  Спасибо, Малыш, - сказала она, беря у меня пластмассовый пакет. – Знакомься: это близкие друзья Хотунцева. – Она кивнула в сторону сидевших возле журнального столика мужчину и женщину. – А это его двоюродная сестра Карина, - сказала она и взъерошила мой чуб. – Почти всю жизнь прожила в Америке. Прилетела вчера вечером. Хотела сделать  брату сюрприз.

 

                                                           *    *    *

      Поминальный стол накрыли в квартире Станислава на Чистых Прудах. Она претерпела большие изменения за те два с лишним года, что меня здесь не было. Там сделали евроремонт, обставили современной и, по всей вероятности, дорогой мебелью. Я подошла к светловолосой девочке, которая сидела в кресле перед телевизором в прихожей и сказала:

      -  Мы с тобой почти тезки. Тебе нравится твое имя?

      Девочка посмотрела на меня не очень дружелюбно и снова уткнулась в телевизор.

      Я отправилась на кухню, где хозяйничала Лиза.

      -  Как ты думаешь, Малыш, какую нам лучше продать квартиру: эту или на Грузинской? – спросила она, вручая мне накрахмаленное полотенце и хрустальный фужер.

      -  Ты состояла с ним в браке? – догадалась я.

      - Нам пришлось пройти через эти формальности ради Каролины. – Лиза вздохнула. – Мы с Хотунцевым никогда не были мужем и женой в общепринятом смысле этого слова. Она очаровательный ребенок, правда, Малыш? Напоминает тебя, хоть я, к сожалению, тебя в ее возрасте еще не знала. Только не ревнуй, Малыш, - сказала Лиза низким шепотом и протянула мне стакан с мартини. – Ты всегда будешь занимать в моем сердце особое место.

      -  Ты уговорила его удочерить девочку, чтобы женить на себе?

      Она совсем не смутилась.

      -  Если бы не я, это сделала бы какая-нибудь аферистка вроде