Она слышала, как шаги Листа прошелестели по опавшим листьям, удаляясь к воротам. Саша была не в силах поверить, что всего несколько минут назад здесь, с ней рядом, был сам великий Лист. Этот человек излучал столько гипнотической энергии, что какое-то время Саша не могла даже пальцем пошевелить. Она думала о том, что ей сказал Лист. Два года назад она тоже верила в то, что любовь самое прекрасное чувство на свете, смысл всего бытия. Что же сталось с ее верой?..
Наконец, Саша погасила лампу и медленно задернула штору. Свернулась калачиком в кровати, как делала в детстве, закрыла глаза.
Она сразу же увидела Максима, сидевшего одиноко на палубе речного парохода. Ее сердце забилось тревожно и сладко.
─ Люблю тебя, ─ прошептала она, погружаясь в сон.
─ Вставайте же скорей! ─ услышала Саша у себя над ухом возбужденный донельзя голос фон Брюгге. ─ Нам пора ехать в Лейпциг. Ну, что же вы, моя милая? Что с вами стряслось?
Саша с трудом разлепила веки. Брюгге прервал ее сладкие сновидения. Ей снился Максим. Он любил ее так горячо, так страстно… Саша не сразу поняла, где она. Фон Брюгге подошел к окну и, отдернув штору, впустил в комнату яркий солнечный свет.
─ Боже праведный, что здесь произошло?! ─ воскликнул он. ─ Объясните же мне, Александра, чем вы занимались минувшей ночью?
─ Я… У меня в гостях был маэстро Лист.
Саша сладко потянулась и закрыла глаза в надежде снова увидеть Максима.
─ Уж не хотите ли вы сказать, что это он сотворил в вашей комнате весь этот бедлам? Кстати, почему вы легли спать в платье?
Брюгге еще более решительно потряс девушку за плечо.
Саша села в кровати и с недоумением огляделась по сторонам. Ее комната на самом деле представляла собой печальное зрелище: по полу разбросаны платья и нижнее белье, дверцы шкафа распахнуты настежь. Зеркало на туалетном столике зияет рваной раной с острыми краями.
─ О Боже, ─ прошептала Саша. ─ Что здесь произошло?
─ Я сам хотел бы это знать, моя милая фрейлейн. ─ Физиономия фон Брюгге стала красной от возмущения. ─ Ваша тетушка поручила вас моим заботам, и я с радостью согласился взвалить на себя это бремя, понадеявшись на то, что вы благоразумная и благочестивая девица. Увы, фрейлейн, я очень ошибся в вас.
─ Но я ничего не слышала. Маэстро Лист ушел, и я сразу легла спать. Я заснула почти моментально, ─ оправдывалась Саша.
─ Мне бы очень хотелось этому верить, моя дорогая, но при всем своем воображении я и представить себе не могу, чтобы наш уважаемый маэстро был способен учинить такой бедлам, к тому же в комнате юной фрейлейн. Увы, но вам так или иначе придется вспомнить, что здесь произошло на самом деле. Вы сделаете это по пути в Лейпциг. А сейчас немедленно вставайте. С минуты на минуту здесь будет экипаж Франца.
Саша умылась под пристальным взглядом фон Брюгге, очевидно, решившего отныне не отпускать свою подопечную ни на шаг от себя. Когда она подошла к столу взять ноты, ей в глаза бросился листок бумаги, исписанный по-французски нервным крупным почерком. Она взяла его в руки, чтобы прочесть. Фон Брюгге резво подскочил к ней.
─ Любовная записка? Верно, от вашего таинственного друга? ─ насмешливо поинтересовался он. ─ Ну-ка, читайте вслух.
«Неверная! Я отомщу тебе за поруганную любовь. Ты еще будешь сожалеть о том, что обманула того, кто любил тебя больше жизни. И тот, с кем ты делила эту ночь, тоже об этом пожалеет, ─ читала Саша, с трудом вникая в смысл написанного. ─ Берегись и трепещи».
─ А вы оказались весьма распущенной особой, моя дорогая, ─ изрек фон Брюгге, когда Саша кончила читать. ─ Выходит, назначили свидание сразу двум кавалерам, но, увы, не уложились в отведенное первому из них время. Ваша тетушка была права, когда просила меня не спускать с вас глаз. А я-то, старый дуралей, выпил вчера лишку и заснул сном невинного младенца. ─ Фон Брюгге расхаживал по комнате, возбужденно жестикулируя руками. ─ Моя дорогая, да как у вас хватило наглости свалить на господина Листа свои ночные… шалости?
─ Можете поинтересоваться у него. ─ Саша с трудом удерживала слезы. ─ Маэстро приходил сюда, уверяю вас.
─ Не собираюсь позорить себя, а заодно и вас столь двусмысленными вопросами. ─ Физиономия Брюгге скривилась в презрительной гримасе. ─ Вы готовы, фрейлейн? В таком случае попрошу спуститься в вестибюль. ─ Он с нарочитой любезностью открыл перед Сашей дверь. ─ Будем надеяться, что после бурно проведенной ночи в вас, по крайней мере, сохранились хоть какие-то остатки вашего чудесного голоса. В противном случае я буду считать себя опозоренным в глазах достопочтимого господина фон Рильке.
Саша молча сидела в углу кареты, время от времени глотая горькие слезы обиды. Лист и Брюгге оживленно разговаривали, то и дело переходя с немецкого на французский или итальянский. Время от времени Саша ловила на себе внимательные и слегка лукавые взгляды Листа. Но она была слишком поглощена своими обидами, чтобы обращать на них внимание. Когда экипаж въехал в густой и, судя по всему, довольно глухой лес, кучер стегнул лошадей, заставив их перейти на резвый аллюр. Лист наклонился к Саше и спросил по-итальянски:
─ А что если сейчас из чащи появится прекрасный юноша на горячем арабском скакуне, посадит вас впереди себя и умчит в волшебную страну любви? И вместо того, чтобы стать оперной примадонной, вы превратитесь в хозяйку старинного замка с башнями на берегу живописного озера? Хотели бы вы, прекрасная синьорина, чтобы с вами случилось нечто подобное?
Саша заметила саркастическую усмешку на лице фон Брюгге и вспыхнула, вспомнив, что профессор обозвал ее распутной особой.
─ О, я вижу, вы загорелись этой фантазией! ─ воскликнул Лист. ─ Я вас как никто понимаю. Куда лучше гулять по залитому луной саду в обществе красивого, пылко любящего вас молодого человека, чем сносить злые козни товарок по сцене и терпеть назойливые ухаживания какого-нибудь лысого толстячка, директора театра, или желчные придирки раздраженного собственной бездарностью капельмейстера. ─ Лист посмотрел в окошко. ─ Я полагаю, господам разбойникам следует поторопиться: минут через пятнадцать мы подъедем к станции. А там уже покой лишенных романтических порывов граждан стерегут вооруженные до зубов солдаты. ─ Он вдруг захлопал в ладоши и провозгласил, откинувшись на спинку сидения: ─ Вы спасены, мадемуазель! Вашим несостоявшимся товаркам по сцене придется плести интриги друг против друга, а капельмейстеру подавиться собственной желчью. Ах, мадемуазель, я уверен в том, что нас с вами ждут забавные приключения.
Фон Брюгге сидел на жидкой охапке соломы возле двери и дрожал как осиновый лист, хотя в хижине было жарко от ярко пылавшего очага. Саша чувствовала себя ужасно. Дело в том, что впервые в своей жизни она ощутила воочию, что означает быть пленницей. Она сидела в большом старом кресле с высокой спинкой, ее руки были накрепко привязаны веревками к его подлокотникам. Дело в том, что она, обороняясь изо всех сил, укусила одного из разбойников за руку, а второму угодила коленкой в живот. В данный момент она лихорадочно соображала, что можно сделать в подобной ситуации, поскольку на фон Брюгге, как выяснилось, надежды не было. Листа же она не видела с тех самых пор, как их экипаж остановили вооруженные всадники. Лицо одного из них, вероятно, предводителя, было спрятано под маской из папье-маше, какие обычно наряжают на костюмированных балах и маскарадах. Все случилось за пять минут, не больше. Кучер скатился с козел и с воплем скрылся в лесу. Лист шутил и смеялся, когда разбойники велели ему выходить из кареты и куда-то следовать за ними.
Внезапно дверь в хижину отворилась, и Саша увидела на пороге разбойника в маске. Он был закутан в длинную синюю мантию с белоснежной подкладкой. Один взмах руки ─ и тот, кто подкладывал в очаг хворост, встал с лавки и быстро вышел, прикрыв за собой бесшумно дверь. Саша видела, что фон Брюгге упал ничком на солому и закрыл руками голову.
Разбойник в маске подошел к креслу, выхватил из-за пояса нож и ловко перерезал веревки, которыми она была привязана.
─ Надеюсь, вы будете вести себя благоразумно, ─ сказал он на чистейшем русском языке.
─ Кто вы такой? И по какому праву вы посмели захватить нас в плен? ─ бесстрашно спросила Саша.
─ По праву любви. ─ Разбойник сдернул с лица маску. ─ Я и не подозревал, что вы станете для меня той путеводной звездой, к которой мне суждено стремиться всю жизнь.
─ Но я что-то не припомню, чтобы имела честь быть с вами знакомой, ─ сказала Саша, вглядываясь в черты молодого человека.
─ Вы окончательно меня забыли, Александра. ─ Он опустился перед ней на колени. ─ А я по сей день помню вкус вашей крови, смешанной с ядом змеи.
─ Николай! Неужели это ты?! ─ изумилась Саша.
─ Да, моя любовь. Эти два с лишним года, что мы провели в разлуке, показались мне вечностью. Но теперь тебе не удастся от меня отделаться. Ты принадлежишь мне, только мне, любимая.
─ Нам не мешало бы объясниться, ─ сказала Саша, выскальзывая из его объятий. ─ И вообще я не понимаю, зачем тебе понадобилось устраивать этот спектакль с так называемыми разбойниками.
─ Пожалуйста, выслушай меня внимательно и без гнева. ─ Николай взял Сашу за руку и увлек к лавке возле ярко полыхавшего очага. ─ Ты стала еще прекрасней, любимая. Даже в своих дерзких мечтах я не мог себе вообразить, что смогу когда-то обладать такой прекрасной женщиной.
─ Я всегда считала себя свободной. Такой и останусь. ─ Она резким движением высвободила свою руку. ─ Тебе ничего не остается делать, как отпустить нас всех с миром.
─ Нет! Судьба твоих спутников всецело зависит от того, как ты поступишь. ─ В глазах Николая появился безумный блеск. ─ Я хоть сейчас распоряжусь, чтобы их повесили в лесу.
─ Не посмеешь! ─ Саша гневно сощурила глаза. ─ Приказываю тебе немедленно отпустить их восвояси!
─ Любимая, ты помнишь, как чудесно было нам с тобой тогда в августе, когда мы принадлежали только друг другу? Мы дали клятву принадлежать друг другу в горе и в радости, помнишь? Разве что-то изменилось с тех пор?
─ Изменилось. Я больше не люблю тебя. Прости, ─ добавила она тихо.
─ Ты любишь другого! ─ Он вскочил, в сердцах пнул ногой охапку хвороста возле очага. ─ Уж не хочешь ли ты сказать, что это тот старец в хламиде аббата, который был у тебя прошлой ночью? Я стоял под твоим окном и видел, как вы с ним обнимались, а потом ты повела его в свою комнату. Я был вне себя от гнева и с трудом подавил в себе желание убить вас обоих.
─ Это был маэстро Лист. Этот великий человек пришел ко мне только за тем, чтобы напомнить, что выше любви нет ничего на свете. Впрочем, я не обязана отчитываться перед тобой, с кем и когда встречаюсь.
─ Обязана! ─ Он схватил Сашу за плечи и заставил встать. ─ Я заставлю тебя забыть всех и вся и принадлежать только мне!
Саша рассмеялась ему в лицо. Она внезапно почувствовала себя сильной, способной постоять за себя и своих спутников.
─ Никогда! Уж лучше я выпью яду, чем буду принадлежать тебе!
─ Вацлав! ─ громко крикнул Николай, и на пороге хижины появился один из разбойников. Из-за его пояса торчали ручки двух пистолетов. ─ Веди сюда аббата. Поживей!
Разбойник вернулся через минуту вместе с Листом. У маэстро был вовсе не испуганный вид. Напротив, его глаза блестели от возбуждения.
─ Вы в порядке, маэстро?
Саша бросилась к Листу, но Николай грубо схватил ее за руку.
─ Не волнуйтесь за меня, мадемуазель. Кто бы мог предположить, что это путешествие окажется одним из самых романтических в моей жизни? И все благодаря вам, дитя мое.
Он приложил к груди ладонь и склонил перед Сашей свою величественную голову.
─ Ты сейчас иначе запоешь! Вацлав, вели Даниэлю принести веревку, нет, две, ─ распорядился Николай, бросив презрительный взгляд в сторону съежившегося на соломе фон Брюгге. ─ А ты, ─ сказал он Саше, ─ будешь наблюдать за тем, как твои друзья корчатся в предсмертных муках.
─ Ты не посмеешь это сделать! ─ воскликнула Саша.
─ Напрасно ты столь самоуверенна. ─ Николай взял веревку из рук вошедшего в хижину разбойника со зверской физиономией, быстро и ловко сделал петлю, которую накинул на шею Листу. ─ Подымай того старого борова, ─ велел он Вацлаву. ─ По нему тоже давно плачет веревка.
─ Постойте! Нет, не делайте этого! Николай, я прошу тебя!
Саша повисла у него на руке.
Он со злостью оттолкнул ее, и она с трудом удержалась на ногах.
─ Поздно. Я уже решился. Даниэль, кучера привяжи к дереву и заткни ему паклей рот. Мы потом решим, что с ним делать. А вам, господа, пора проследовать на лобное место. Ты пойдешь с нами, ─ сказал он Саше. ─ Заранее предупреждаю: любые глупости с твоей стороны могут стоить тебе жизни.
У Николая было свирепое выражение лица, и до Саши дошло, наконец, что он вовсе не шутит.
─ Я согласна. Вели освободить моих друзей, ─ тихо сказала Саша.
─ Нет. ─ На лице Николая не дрогнул ни один мускул. ─ Я уже подписал им обоим смертный приговор.
─ Но я согласна стать твоей женой.
─ Мне не нужны одолжения. Ты теперь все равно моя собственность. Вацлав, подай к порогу экипаж и приготовь факелы. Шествию на казнь подобает быть торжественным и праздничным событием.
─ Пощади их, умоляю! ─ Саша упала на колени и протянула к Николаю руки. ─ Лучше убей меня!
─ Мадемуазель, признаться, я не понял ни слова из вашего диалога, но, кажется, догадался, в чем дело, ─ сказал Лист совсем не испуганным голосом. ─ Прошу вас, не надо никаких унижений с вашей стороны. Моя жизнь давно не представляет никакой ценности. ─ Он горько усмехнулся. ─ С тех самых пор, как из нее ушла Каролина.
─ Но я не хочу умирать! Пощадите! ─ наконец, подал голос фон Брюгге. ─ Я ни в чем не провинился перед вами, мой господин.
Николай был неумолим. Он кивнул головой, и Вацлав грубо схватил фон Брюгге за плечи и поставил на ноги.
─ Но я люблю тебя и хочу стать твоей женой. Клянусь тебе, я буду верной и преданной до гроба. Пожалуйста, отпусти их на волю, ─ молила Саша.
По лицу Николая было видно, что его обуревали самые противоречивые страсти. Он бросил на Сашу недоверчивый взгляд, закрыл глаза, что-то прошептал одними губами. Потом схватил Сашу и крепко к себе прижал.
─ Как давно я ждал этой минуты, любимая! Какие красочные сцены рисовал себе! Послушай, как бьется мое сердце. ─ Он приложил к своей груди обе ее руки. ─ Я хочу, чтобы ты сегодня же стала моей женой. Вацлав, бери экипаж и гони что есть мочи к отцу Алексию в церковь Святой Троицы. Поменяешь у Рудольфа лошадей и мигом сюда. ─ Господа, ─ обратился он к Листу и фон Брюгге, ─ вас обоих попрошу присутствовать на нашем бракосочетании в качестве свидетелей, хоть вы и другой веры, а также принять участие в свадебном пиру. Да, не забудь заехать в магазин фрау Вульф и купить самое дорогое подвенечное платье и фату. Я хочу, чтобы моя любимая была одета как настоящая принцесса.
Все произошло столь стремительно, что Саша никак не могла прийти в себя, хоть уже целую неделю жила в замке, принадлежавшем ее законному мужу Николаю Ляпунову, на правах его полновластной и всеми уважаемой хозяйки, а также пользуясь благами его пылкой безудержной любви. Она не без удовольствия отдавалась его горячим ласкам, забыв, можно сказать, обо всем на свете.
В первый же день своего воцарения в замке Саша написала письмо тетке в Берлин, в котором сообщила, что вышла замуж за человека, которого любит давно и счастлива этим обстоятельством. Она не покривила душой ─ в ту пору она на самом деле чувствовала себя всем довольной и счастливой.
С письмом к родителям Саша тянула, хоть Николай и напоминал ей об этом каждый день.
Замок, как и обширные угодья вокруг, достался Николаю в наследство от дядюшки по материнской линии, который умер одиноким бобылем. Вместе с замком он завещал племяннику ухаживать за родовым склепом Пахульских, где покоились останки нескольких поколений этого некогда знатного дворянского рода. Матушка Николая давно порвала с семейством все связи, выйдя против родительской воли замуж за русского священника Василия Ляпунова, с которым познакомилась в Киеве. Умерший около двух лет назад Николай Пахульский приходился Марии Ляпуновой не просто братом, а был ее близнецом. Когда-то брат с сестрой очень любили друг друга.
Саша стояла возле высокого окна в гостиной, обставленной старинной мебелью орехового дерева, и смотрела в окно на уже почти совсем голый парк. Николай ненадолго отлучился в конюшню, где содержались породистые скакуны, которые тоже достались ему в наследство от дяди.
─ Я счастлива, ─ вслух сказала Саша и стала кружиться по комнате, ловя свои отражения в многочисленных зеркалах. ─ Счастлива, любима, желанна. Мне хорошо. Мне очень…
Она замерла посреди комнаты, спрятала лицо в ладонях и расплакалась. В такой позе ее и застал Николай, вернувшийся с инспекции своих конюшен.
Он обнял ее и стал осыпать поцелуями. Но Саша долго не могла успокоиться. Наконец, он усадил жену на диван и велел горничной принести бутылку вина и фруктов.
─ Почему ты плачешь, моя несравненная? Неужели кто-то посмел обидеть тебя в мое отсутствие?
─ Никто не обидел.
Она попыталась улыбнуться мужу.
─ Тогда выпьем за нашу любовь. ─ Николай подал ей серебряный кубок с вином. ─ Я сам не знаю, как сумел прожить без тебя эти два долгих года.
─ Ты так и не рассказал мне, как тебе удалось разыскать меня, ─ напомнила Саша, размазывая по щекам слезы.
─ Разве? ─ Он смотрел на нее недоуменно. ─ Но я был уверен, что Анфиса написала тебе о том, что я побывал в Заплавах.
─ Анфиса не умеет писать. ─ Саша улыбнулась, вспомнив невольно родные места. ─ Я послала ей из Берлина несколько писем. Обычно ей читает их Феофаныч. По складам, ─ добавила она и снова улыбнулась.
─ Я разговаривал с твоим отцом. Это произошло после того, как я узнал, что стал весьма состоятельным человеком. Мне кажется, он не поверил ни единому слову из моего довольно-таки путанного рассказа. Он сказал, ты уехала за границу. И это было все, что мне удалось из него вытянуть. Тогда я вспомнил про Анфису и понял, что она одна может сказать мне о тебе правду. И я отправился в Заплавы.
─ Как дом и сад? Я бы сейчас многое отдала, чтобы очутиться там хотя бы ненадолго.
─ Я побывал там в конце ноября. Все было в снегу, а реку сковало льдом. Но витражи на веранде светились все таким же волшебным светом, как и тем летом, когда я встретил тебя. Анфиса достала из-под подушки конверт, на котором значился твой берлинский адрес. Я тут же выучил письмо на память. ─ Он обнял Сашу и нежно прижался щекой к ее щеке, ало вспыхнувшей от бургундского. ─ Но мне не терпелось увидеть тебя. Я уже собрался было бросить все и устремиться в Берлин на крыльях любви, однако, призадумавшись, рассудил, что сначала должен съездить в свой замок в Боровичках и навести в нем порядок, а уж потом думать о том, как снова завоевать твое сердце. Ведь я подозревал и, как выяснилось, не без оснований, что другой человек успел вытеснить меня из него.
─ Это не совсем так, ─ прошептала Саша и отвернулась. ─ Понимаешь, он появился немного раньше тебя. Словом, я успела влюбиться в него еще до того, как увидела тебя. Просто я долго не могла разобраться в своих чувствах. Но сейчас… ─ Саша зажмурила глаза. ─ Сейчас мне кажется, что я ненавижу его всем сердцем.
─ Я провел зиму в Боровичках, занимаясь восстановлением запущенного дядей хозяйства, ─ продолжал свой рассказ Николай. ─ К лету выяснилось, что мое финансовое положение упрочилось настолько, что я мог позволить себе поехать в Берлин. К тому времени ты превратилась в мою идею фикс.
─ А я и не подозревал, что ты живешь где-то неподалеку. ─ Саша положила голову на плечо Николаю. ─ Почему ты так долго не обнаруживал свое присутствие?
─ Я видел тебя издали почти каждый день. Как ты гуляла по парку при русской миссии в Берлине. Как садилась в экипаж, чтобы ехать на урок к своему профессору пения. Несколько раз я видел тебя в опере. Вы с твоей тетей всегда сидели в ложе бельэтажа слева. Однажды я уже совсем решился зайти к вам во время антракта, но в самый последний момент передумал. Испугался, что ты прогонишь меня. Весь последний акт «Фиделио» я наблюдал за тобой в бинокль и понял, что ты вся поглощена музыкой. О твоем страстном увлечении ею мне рассказывал Павел Горский. Ты помнишь его, наверное.
─ Он частенько обедал у нас, ─ сказала Саша. - Горский приходится каким-то дальним родственником моего дяди, Антона Петровича Истомина, который ему покровительствует. Мы с Павлом часто пели дуэты из опер Моцарта и Россини, играли в четыре руки клавиры симфоний Гайдна. Мне и в голову не могло прийти, что Павел тем либо иным способом может быть связан с тобой. Да, последние два года я жила только музыкой, которой решила посвятить всю свою дальнейшую жизнь.
─ А как же тот писатель, который остался в России? Если не ошибаюсь, его фамилия Уваров. Разве ты не вспоминала о нем?
Он повернул голову и посмотрел на Сашу с пристальным любопытством.
─ Я делала все возможное, чтобы избавиться от воспоминаний о Максиме, ─ призналась она. ─ И мне это почти удалось.
─ Я ценю твою искренность, любимая, хоть подчас она доставляет мне страдания и муки. ─ Николай ласково потрепал Сашу по щеке. ─ Скоро ты совсем о нем забудешь, обещаю тебе. Однако я продолжу свой рассказ. Я поступил в университет, где занялся изучением гуманитарных наук и философии, потому что понял: мне обязательно нужно заполнить пробелы в моем образовании. В противном случае я буду тебе неинтересен. Еще тогда, в августе, когда мы с тобой жили в той лачуге, я угадал в тебе тягу ко всему прекрасному, утонченному, возвышенному. Итак, я погрузился в изучение наук, и это занятие очень увлекло меня. Однажды ─ это случилось нынешней весной ─ мы с тобой чуть было не встретились. Я приехал к барону фон Бернгардту, с сыном которого занимался на одном факультете, как выяснилось, ровно через три минуты после того, как вы с твоей тетей покинули его дом. Боже, я готов был рвать на себе волосы и биться головой о стену. В июле вы уехали в Ниццу. Я последовал за вами. Ты помнишь соседний с вашей виллой особняк, ставни которого были всегда закрыты?
Саша молча кивнула.
─ Это я его арендовал. Во избежание огласки, я поселился там под чужим именем. Со второго этажа весь пляж с купальнями был как на ладони. Я устраивался в кресле, приоткрывал жалюзи в ставнях и наблюдал, как ты нежишься на солнышке или заплываешь в море. В это время я представлял себя волной, омывающей твое прекрасное тело. ─ Николай поцеловал Сашу в шею, коснулся кончиком языка мочки ее уха. У нее уже поплыла голова от его нежных ласк. ─ Минувшим летом ты была беззаботна, и я часто слышал твой серебристый смех, когда вы с тетей принимали у себя на террасе гостей. И я решил: она уже забыла того человека, выкинула его из своего сердца.
─ Прежде чем осмелиться быть вам представленным ─ это благо мне пообещал тот же Бернгардт, который в ту пору тоже обосновался на какое-то время в Ницце ─ я задумал купить новый костюм и зашел для этой цели в ателье мадам Бувье, ─ продолжал свой рассказ Николай. ─ Когда я вышел оттуда с покупкой, какой-то пьяный извозчик, не совладавший со своими лошадьми, задел меня колесом экипажа, и я очутился в больнице со сломанной ключицей и сотрясением мозга. Помню, я лежал и думал о том, что Господь не любит меня, и проклинал день и час, когда появился на этот свет. В Берлин я возвратился в конце сентября. Со страшной тоской в сердце и непреклонной решимостью наконец объясниться с тобой. Я уже собрался было подойти к тебе на улице, как вдруг словно из-под земли появился этот наглый французишко со своими хризантемами и все мне испортил. Зато благодаря ему я узнал о твоем намерении поехать в Лейпциг на концерт Листа. Дело в том, что я стоял в нескольких шагах от вас, спрятавшись за стволом старой липы, и слышал почти каждое слово из вашего разговора. И снова Господь попытался воспрепятствовать нашей встрече. Мой слуга забыл забрать накануне вечером у прачки мои сорочки, а когда я послал его за ними поутру, подвернул ногу и дотащился домой на сорок минут позже, чем я ожидал. Пришлось ехать в Лейпциг следующим поездом, и я, конечно же, опоздал на концерт Листа. Увы, ты и Брюгге остановились в Веймаре, о чем я не мог знать заранее. Я полдня рыскал по городу в надежде встретить тебя, пока меня не осенило отправиться в Веймар, где живет этот Казанова в поповской хламиде.
─ Ты несправедлив к маэстро Листу, ─ сказала Саша. ─ Он проявил ко мне большое участие. ─ Она вздохнула. ─ Увы, видно мне не суждено петь на оперной сцене.
─ Я видел, как он обнимал тебя в тот вечер. И это не было похоже на отеческие объятья. ─ Николай криво усмехнулся. ─ А тут еще этот французишко, который все время болтался у меня под ногами. Едва вы с Листом поднялись в твою комнату, как откуда-то появился он с мотком веревки в руках, конец которой хотел закинуть на макушку дерева у тебя под окном. Разумеется, я не позволил ему осуществить его грязные замыслы. Под дулом пистолета он сознался мне в том, что влюблен в тебя и что ты якобы согласилась провести с ним ночь. Вот тут-то я и понял, что потеряю тебя навсегда, если не предприму самые решительные действия. Я ринулся на поиски нужных мне людей, ибо в моей голове появился дикий план похитить тебя против твоей воли. К счастью, в Лейпциге в это время оказался проездом мой сосед и добрый друг пан Ясинский со свитой челяди. Он с превеликим удовольствием одолжил мне кое-кого из своих людей и одобрил мой замысел. Что касается этого французишки, я уверен, он наложил в штаны после того, как я пообещал вышибить ему мозги, если он посмеет приблизиться к тебе на расстояние пушечного выстрела.
Саша вспомнила бедлам в своей комнате в утро, предшествующее похищению так называемыми разбойниками, и с трудом сдержала улыбку. Выходит, Жан-Поль не побоялся угроз Николая и все-таки проник к ней в комнату. Бедняга наверняка решил, что она легкомысленная особа, назначившая свидание сразу нескольким поклонникам.
─ Вот ты и повеселела, любимая, ─ сказал Николай и потянулся губами к губам Саши. ─ Как же сладко с тобой. ─ Он подхватил Сашу на руки и понес в спальню, заставленную букетами свежих цветов. ─ Моя любимая, ты никогда не достанешься другому. Я клянусь тебе в этом. Уж лучше мы с тобой примем вместе смерть.
Далеко не сразу удалось Уварову обрести некое подобие душевного равновесия, позволившее ему засесть наконец за свой роман. Потеряв Сашу, Уваров испытал жестокий душевный кризис, во время которого несколько раз был близок к самоубийству. Он потерял интерес к театру, а, следовательно, и к своим пьесам. Какое-то время Вера Густавовна преследовала его записками, и он несколько раз встречался с ней, даже имел интимные контакты. Но это продолжалось как бы по инерции, которой хватило ненадолго.
Однажды Уваров проснулся за полдень с тяжелой после очередной пьянки головой и сказал себе: «С меня хватит. Пора браться за ум».
Через неделю он уже гулял по Риму, откуда направился в Венецию. Этот похожий на сказку о несбывшихся мечтах город, связанный в его воображении с именами Казановы, Мюссе, Байрона, Тинторетто в некоторой степени умиротворил его душу. Он проплывал в гондоле мимо палаццо, упоминаемых в произведениях великих писателей, вспоминал о любовных драмах и трагедиях, описанных ими в романах и пьесах, а также пережитых в реальной жизни, и размышлял о любви вообще, склоняясь все больше к мысли о том, что ее печальный исход неизбежен точно так же, как физическая смерть.
Потом он поехал в Феррару, где когда-то жил и любил великий Торкватто Тассо, поэт позднего Ренессанса, чью любовь к принцессе Элеоноре д’Эсте возвеличил в своей поэзии Байрон.
«Счастливая любовь, та может до конца
Спокойно догореть, дойти до пресыщенья.
Несчастные верны; все чувства, ощущенья
Вне чувства одного теряют их сердца…» ─ думал Уваров словами мятежного английского лорда, так и не сумевшего обрести покой в объятьях любимой женщины.
«Что же я раскис как мальчишка? ─ регулярно отчитывал себя Уваров. ─ Ведь наверняка бы наши чувства уже потеряли первозданную остроту и прелесть, и мы, не желая причинять друг другу боль, разыгрывали бы трагикомедию пылкой любви».
Он вспоминал свою первую встречу с Сашей, видел ее, загорелую, крепкую, с распущенными по плечам влажными волосами на яру, слышал ее гортанный крик, которым она оповещала весь мир о том, как она жаждет любить и быть любимой. И он зажегся от нее этой страстью. Да, да, именно так оно и было…
И вот что вышло из этого.
В конце концов он понял, что излечить его от душевных мук способно лишь творчество. Он переехал во Флоренцию, где снял квартиру. Этот город с недавних пор облюбовали русские, и здесь собралась небольшая колония из художников, музыкантов и просто состоятельных людей, утомленных чрезмерной российской серьезностью к жизни, граничащей подчас с тупостью.
В первый же день своей тамошней жизни Уваров познакомился в Петром Ильичом Чайковским. Его музыку он ставил гораздо выше, чем музыку композиторов «Могучей кучки», ибо сам в глубине души тяготел ко всему европейскому.
─ Беда в том, что мы, русские, не умеем растворяться в сиюминутности, как бы хорошо нам в ней ни было. Мы непременно думаем о том, что произойдет с нами завтра, послезавтра и так далее, ─ рассуждал Петр Ильич, когда они с Уваровым прогуливались на закате по набережной реки Арно. ─ А потому мы почти всегда задумчивы, озабочены, даже угрюмы. Обратите внимание на молодых людей на скамейке возле фонтанчика. Уверяю вас, у них за душой нет ни сольдо, завтрашний день сулит обоим тяжелую работу и брань хозяина либо хозяйки, однако сейчас они беззаботно счастливы. Я часто задаюсь вопросом: что толку думать о будущем, страдать, сознавая, что нас в нем ждет много бед и разочарований, если человек все равно не способен ничего в нем изменить? Не лучше ли наслаждаться тем, что мы имеем сейчас?
─ А если сейчас нет ничего? ─ не без горечи спросил Уваров. ─ И тебя ежеминутно гложут раскаянья оттого, что эта пустота образовалась по твоей вине? Как быть в подобном случае?
─ Садиться за письменный стол и писать новое произведение, то есть погрузиться в тот мир, который творишь сам и где ощущаешь себя полновластным хозяином. Поверьте, Максим Всеволодович, творчество и есть то лекарство, которое способно излечить самые тяжкие душевные недуги. И я вам его рекомендую.
В ту ночь, вдохновленный словами Чайковского, Уваров набросал приблизительный план своего нового романа. Он задумал писать его от первого лица, хотя до сих пор придерживался мнения, что в любом творчестве автор должен занимать несколько отстраненную позицию, что дает ему возможность обозревать перспективы дальнейших взаимоотношений героев. Роман, который задумал написать Уваров, предполагал его непосредственное участие в развитии сюжета. Он решил описать в нем свое детство, юность, вольную разгульную жизнь, к которой пристрастился, когда к нему пришла слава, а с ней и деньги. И, наконец, свою встречу с Сашей, изменившую течение его жизни.
«Я пошлю ей свой роман, где буду бичевать себя на каждой странице, ─ думал он. ─ Она поймет, как глубоко и искренно мое страдание. Она простит меня».
На радостях он выпил бутылку вина в ресторанчике, который ему рекомендовал Чайковский. Выйдя на набережную, купил фиалки у девочки-цветочницы. От них на него пахнуло весной и жаждой любви.
«А жизнь проходит мимо. Даже не проходит, а пролетает, ─ размышлял Уваров. ─ Чайковский прав, что мы, русские, воспринимаем ее слишком серьезно и даже с угрюмостью. Но ведь у святых и у распутников один конец: немощь души и тела, потом могила, где твою плоть будут жрать черви. И им абсолютно все равно, грешная она либо праведная…»
Он вставил букетик в бутоньерку на своем сюртуке и, набрав полные легкие свежего, полного пьянящей весенней бодрости воздуха, направился в сторону своего дома с намерением собрать вещи и отбыть утренним поездом в Россию.
Служанка, которая принесла по его просьбе бутылку минеральной воды, была молоденькой пухлощекой девушкой, словно сошедшей с полотна Рафаэля. Она помедлила на пороге, поинтересовалась:
─ Может, вам принести чаю с пирогом, синьор? Сегодня Фьяметта постаралась на славу, и он вышел пышным и сдобным.
У девушки был низкий мелодичный голос, напомнивший Уварову Сашин. Он вдруг вынул из бутоньерки фиалки и протянул ей.
─ Спасибо, синьор. Ой, я так люблю, как пахнут фиалки. ─ Девушка улыбнулась, обнажив белые крепкие зубы. ─ Если чего-нибудь пожелаете, синьор, стукните в мою дверь. Моя комната направо от чулана.
И девушка посмотрела на Уварова с явным вызовом.
Он вдруг схватил ее за обе руки и потащил к кровати. Она и не думала сопротивляться. Напротив, озорно тряхнула головой, и уложенные в аккуратный пучок на затылке волосы рассыпались ей по плечам.
─ Только не порвите платье, синьор, ─ предупредила она и стала ловко расстегивать крючки на груди.
«Что же я делаю? ─ подумал Уваров, овладев ею с каким-то странным ─ легким ─ удовольствием. ─ А как же Саша?.. Я исповедаюсь перед нею и в этом тоже», ─ промелькнуло в голове прежде, чем он отключился в блаженстве.
Он уехал на следующий день, как и рассчитывал. Пожив неделю в Москве и уладив кое-какие дела с издателями, Уваров сдал в наем свою квартиру на Пречистенке и отбыл в Пензенскую губернию, в имение, доставшееся ему от внезапно умершего отца, в надежде засесть за свой новый роман.
─ Ты так весело смеялась за обедом всяким глупым шуткам этого болвана Ясиньского и даже позволила ему несколько раз коснуться твоей руки. ─ Николай был явно не в духе. ─ Мне было больно это наблюдать. Как ты могла согласиться принять участие в этом дешевом маскараде, который он собирается дать на Рождество? Ты должна была спросить сначала у меня.
─ Но Кшиштоф твой друг. ─ Саша смотрела на мужа с недоумением. ─ И он отнюдь не болван. Напротив, очень остроумный и веселый человек.
─ Он за тобой волочится, а ты, вместо того, чтобы дать ему отпор, поощряешь его ухаживания. Ты нарочно меня мучаешь. Ведь я так ревную тебя.
─ Боже мой, но ведь мне совсем не нравится Кшиштоф. Он очень забавный, вот и все.
─ Ну да, я все понимаю. ─ Николай крепко до боли стиснул Сашино плечо. ─ Тебе здесь скучно. Ты привыкла быть центром внимания влюбленных в тебя молодых людей, а здесь у нас даже медведи воют от тоски. Я больше не стану ревновать тебя. Обещаю.
Он виновато улыбнулся ей.
─ Последнее время тебя что-то терзает. ─ Саша внимательно смотрела в глаза мужу. ─ Помнится, мы обещали быть откровенными друг с другом. Скажи мне: в чем дело?
Николай подошел к камину и стал задумчиво ворошить поленья. На улице было бело от снега, в трубе гудел холодный ветер, однако гостиная была похожа на цветник.
─ Я так и не знаю, что за отношения связывали тебя с тем французом, которого я застукал под твоим окном с веревкой в руках и твердым намерением забраться к тебе в комнату, ─ сказал Николай, глядя на огонь. ─ Стоит мне подумать о том, что ты принадлежала ему, и мне становится так тошно, что хоть в петлю лезь. ─ Он громко скрипнул зубами. ─ Но я не собираюсь оставлять тебя без присмотра. Если я задумаю свести с этой жизнью счеты, ты пойдешь туда со мной.
Он обернулся и пристально посмотрел на Сашу. В его глазах было столько мрачной решимости, что ей сделалось не по себе.
