— Сухарь, сухарь заплесневелый, — дерзко твердила она, а Сусанна Фоминична с перекошенным от злости лицом била ее наотмашь…
Плетнев очнулся от воспоминаний. Странно: уехав из Дорофеевки, он ни разу не вспомнил Надю, можно сказать, забыл о ее существовании. Теперь же она напомнила о себе…
Солнце уже опустилось на заречный луг. В этот свой приезд он так и не побывал там, хоть Лиза и предлагала ему несколько раз. Лизу, как когда-то и его, манили просторы, дали, звезды…
Он вдруг представил Лизу на торжественном банкете по случаю сдачи очередной картины, в окружении известных актеров, режиссеров, сценаристов… Но это уже была не Лиза, а Ариадна. Это она успевала одарить всех своим вниманием, если нужно, подбавить огня в затухающее веселье или же, наоборот, вовремя предотвратить пожар, если огонь разгорелся слишком ярко. Это Ариадна терпеливо ждала его после обсуждения на студии, угадывала по тому, как он хлопал дверью лифта, его результат…
Он слишком долго жил, не подозревая о том, что в реальной жизни может существовать возвышенная Лизина любовь.
* * *
Ему было хорошо и покойно во сне. Ему снилось, будто они сидят в большой комнате — мать, Лиза, Василий и Ариадна. Ариадна с Лизой секретничают о чем-то. А ему все время хочется спросить у Лизы, почему она отрезала свои чудесные волосы. Но ему так и не удалось это сделать: откуда-то появилась Надя и с веселым смехом сунула ему за пазуху букет мокрых душистых фиалок.
Последнее время ему часто снились сны. Совсем как в детстве.
…Он проснулся поздно, вышел во двор. Лиза была в саду. Он слышал ее шаги, глухой стук падающих на размягченную недавним дождем землю яблок. Трясет яблоню, подумал Плетнев. Спелые яблоки упадут, зеленые останутся висеть на ветках Зеленые может сорвать только буря. Однажды случилась такая буря — много-много лет тому назад. Вся земля в их саду была усыпана зелеными яблоками. Их было так много, что даже корова не успевала их съесть, и они гнили на мокрой земле. Не будь бури, в тот год был бы небывалый урожай яблок. Лиза, наверное, помнит то лето. Лиза много помнит из прошлого.
Выкуренная натощак сигарета показалась нестерпимо горькой. Плетнев зашел в летнюю кухню попить воды. Увидел на подоконнике толстую тетрадь. Лиза обещала дать ему почитать свой дневник, значит, у него есть все основания полистать сейчас эту тетрадь. Плетнев никогда не вел дневника. Откровенно говоря, он не представлял себе, как можно писать только для себя.
У Лизы был размашистый, но разборчивый почерк. Судя по тому, как выцвели чернила, это было написано много лет назад. Плетнев приготовился к тому, что встретит на каждой странице свое имя. И был разочарован: он нигде его не увидел.
Она писала о своих первых днях в школе, о трудностях, радостях и огорчениях, которые доставляли ей дети. Потом шли целые страницы стихотворений русских поэтов, очевидно, созвучные в тот или иной отрезок времени состоянию души Лизы. Она наверняка писала их по памяти — кое-где были переставлены строки, перепутаны слова. Много стихов, чаще всего не слишком известных, но настоящих, пронзительных. Плетнев давно не читал стихов, разве что слышал, как их декламировали за столом в подпитии неудавшиеся актеры. В детстве он знал на память много из Пушкина и Блока.
Он собрался было закрыть тетрадь и положить ее на место, как вдруг его заинтересовала исписанная зелеными чернилами страница. Здесь говорилось о том, что большинство людей проходит мимо настоящего счастья, притворившись, будто не заметили его, по той простой причине, что боятся взвалить себе на плечи его тяжкое бремя. Плетнев невольно улыбнулся. Оказывается, Лиза склонна пофилософствовать. Оно и понятно: незаурядная натура с большим запасом духовных сил обрекла себя на жизнь в глуши…
Может, она-то как раз и живет полноценной жизнью, а он обрек себя на эту безостановочную карусель? Бывает, дух некогда перевести, перечитать любимую книжку, просто побродить под звездным небом. Пришла известность, о которой он так страстно мечтал с ранней юности, житейское благополучие, а вот счастье… Неужели оно прошло мимо? По той простой причине, что он так и не отважился взвалить на свои плечи это тяжкое бремя.
А дальше… Лиза словно дразнила его, увлекая в сверкающий мир грез, разговаривала с ним на своем живом и в то же время каком-то нездешнем языке, рассказывала о том, как, переплывая в половодье реку, думала о нем, и это удесятеряло ее силы.
«Удивительные мгновения, неповторимые ощущения, — читал Плетнев. — Ни на какие блага не променяю озарения восторга, посещающие меня. Я точно летаю среди звезд. Зимой слышу ароматы весенних трав. Я становлюсь чище душой, я все больше проникаюсь любовью к мирозданью. Я думаю, только через истинную любовь приходит человек к добру, к желанию, вернее, потребности, помогать людям. Любовь делает человека широким душой, чутким к страданиям других. Спасибо, спасибо Тебе, что научил меня такой любви…»
Вода в ведре оказалась теплой и тоже горчила. Или это был все тот же привкус сигареты? Плетнев видел в окно, как Лиза вышла из сада, неся в круглой плетеной корзинке крупные краснобокие яблоки. Остановилась возле корыта с дождевой водой и, поставив корзину на землю, стала отмывать заляпанные грязью босые ноги.
«Милая, милая Лиза. Ты не знаешь, что я смотрю на тебя, — думал Плетнев с нежностью. — И что думаю о тебе, тоже не знаешь. А я все больше и больше думаю о тебе. До встречи с тобой все вроде бы шло своим привычным чередом: был влюблен в себя, доволен и горд успехами... Но что значат мои успехи в сравнении с теми духовными высотами, которые одолела ты?..»
Ему захотелось подойти к Лизе, прижать крепко к себе и никуда не отпускать. Быть может, тогда исчезнет этот отвратительный горький вкус во рту. Вкус прошлой жизни.
Он замер в дверях, услышав, как просигналил мотоцикл. Лиза поспешила к калитке. Плетнев видел, как Саранцев, перегнувшись через забор, что-то ей говорил. Потом он заглушил мотор, зашел во двор. До Плетнева долетали обрывки фраз:
— Телефон у нас не работает… Нонна дома… Наша моторка в райцентре…
А Саранцев все твердил:
— Не могу, не могу ей это сказать…
Лиза подтолкнула его к двери, сама осталась на крыльце. Плетнев вышел из летней кухни, поднялся на крыльцо, прихватив по пути большое яблоко из корзинки.
— Лиза, любимая моя…
Она смотрела мимо него.
Он надкусил яблоко, чтобы избавиться наконец от противной горечи во рту, но оно оказалось кислым. Он швырнул его в сирень под окном.
— Что-то случилось, Лиза?
— Это мне за то, что я себя слишком счастливой почувствовала. Безоглядно счастливой. А счастье ходит в обнимку с бедой.
Плетнев подошел к Лизе и положил ей на плечи руки.
— Это касается нас с тобой?
В ее глазах блеснули слезы.
— Да. Мы тоже виноваты в том, что случилось. Но расплачиваться придется ей одной. Как ты думаешь, что ей будет?
— Ты о Наде?.. Только то, что заслужила. А как же иначе?
— Иначе? Как иначе? Простить и все начать сначала. Правда, теперь это, наверное, невозможно. — Лиза высвободилась из его объятья и сбежала по ступенькам. — Ночью в своей летнице сгорел Фролов. Саранцев приехал за Нонной, чтобы она присутствовала на опознании.
Плетнев присвистнул.
— Выходит, он слишком много знал. Или же был соучастником преступления. По логике вещей его следовало убрать.
— Ты говоришь об этом так отстраненно...
— Просто я рассуждаю логически и беспристрастно.
— Беспристрастно? Но ведь она — живая душа. Человек, которого Господь создал по своему образу и подобию. Какой бы она ни была, ей сейчас очень страшно. И одиноко. А ее как бешеную собаку загнали. Я видела в детстве, как гоняли бешеную собаку. Все никак не могли пристрелить, потому что вокруг были люди. Может, она и не бешеная была — кто знает? Она повалила в пыль мальчишку, потому что он оказался у нее на дороге. А люди на нее с вилами…
— Может, сарай никто не поджигал, — предположил Плетнев. — Фролов держал в летнице керосин, еще и по бутылям разливал. Мог пьяный уронить папиросу.
— Мог? Думаешь, мог?
Во взгляде Лизы была мольба.
— Если хочешь, можем съездить к Ермакову. Ему наверняка известны подробности.
Саранцев вышел из дома бледный и словно пришибленный. За ним шла Нонна — простоволосая, в рваных шлепанцах.
— Привет, Васильич. — Саранцев вымученно улыбнулся и приложил руку к козырьку своей кепки. — Не вовремя ты к нам приехал. Небось, рассчитывал здесь покой обрести, а вышло наоборот. Хотя таким, как ты, оно так даже интересней. Кино, да и только. Не волнуйся, я привезу ее назад, — сказал он Лизе.
— Давайте я Нонну Фоминичну подброшу в райцентр? — вызвался Плетнев.
— Зачем машину зря по плохой дороге бить? Лучше Лизу стереги, а то как бы ее кто не увел у тебя из-под носа. Ну, Фоминична, по коням.
— Нонна не разведена с Фроловым, — сказала Лиза, едва мотоцикл отъехал от калитки. — Ей и хата его останется и все остальное. Станет, как и я, домовладелицей. Господи, какое страшное слово. Тяжелое, как железная цепь… Если Надю поймают, ей вышку дадут?
— Не думаю. Поди докажи, что Фролова она подожгла. Скорей всего и не она это сделала. Так сказать, роковое стечение обстоятельств. А ты знаешь, Надя ушла из-под самого носа у Ермакова. Причем с деньгами — она в тот день в автолавке торговала и, как мне сказали, не успела сдать выручку. Что же касается выстрела… Ну, его можно будет свалить на покойного Фролова: алкаш, забияка, с Сусанной Фоминичной в давнишней вражде. А потому Надю, скорее всего, будут судить только за хищение. Ну, дадут ей условно года полтора-два. И все, как говорится, возвратится на круги своя.
— Не возвратится. Нонна не переживет процесса. Начнется такая грязь… Она и так последнее время на пределе живет, хоть и хорохорится. Я ее не меньше матери люблю. Если не больше. Помню, она побранит в детстве за шалости и тут же забудет — в макушку поцелует, к себе прижмет. А мама, если накажет, долго характер выдерживает... Только бы она простила Надю.
— Я хочу поговорить с тобой, Лиза.
Плетнев спустился с крыльца. Лиза смотрела на него со страхом. По ее щекам текли слезы.
— Давай уедем отсюда. Вдвоем и навсегда. Прямо сейчас. Иначе…
Она всхлипнула и опустила голову.
— Решайся, Лиза. Я сделаю все, чтобы ты не пожалела об этом. Ну же! Сейчас или никогда!
Она замотала головой и громко шмыгнула носом.
— Сейчас невозможно. Не могу я их бросить в такую минуту.
— Сейчас главное — мы с тобой. — Плетнев хотел обнять ее, но она не далась. — Нам нельзя терять время. Ни секунды. Мы и так много потеряли.
Он вдруг ощутил себя молодым, способным начать все сначала.
— Не могу. Я не могу думать только о себе. Прости меня.
— Неужели они сами тут не разберутся? Ты из другого теста сделана, Лиза. Ты вырвалась на волю, ввысь взлетела, а здесь осталось так же, как сто или двести лет назад. Согласен: рвать по живому больно. Но если рвать, то лучше сходу. Я не смогу без тебя, Лиза.
Она закрыла лицо обеими руками.
— Я так долго ждала этих слов. Говорила их себе, засыпая и просыпаясь. От твоего имени. Я их еще тысячу раз повторю, может, только тогда поверю, что ты на самом деле их сказал. Рвать, разорвать, оторвать… Тот, кто это сделает, тоже будет страдать. Еще сильней, чем тот, с кем рвешь. С Надей начались проблемы, когда ее родители расстались… Нет, примеров иного рода не приводи. Не верю я благополучным примерам. Это все внешнее благополучие. Я сыта по горло всем внешним… Твоя дочка возненавидит меня. А на мою долю и без того с лихвой выпало ненависти. Но ты так сразу не уходи, ладно? Прости меня за это благоразумие. Я сама всегда презирала благоразумных. Не уходи…
* * *
— А я уже собрался к вам ехать, — услышал Плетнев в трубке веселый басок Чебакова. — Звоню, звоню, а вы не отвечаете. У меня для вас радость. Не все же вам горевать. Человек, как выразился кто-то из наших уважаемых классиков, для радостей на Божий свет рожден.
На другом конце провода послышался смех, потом в трубке раздался звонкий голос Ариадны:
— Мишенька, дорогой мой, как тебе живется в этом язычески лютом мире?
Он не сразу сумел ей ответить. Да и не знал, что ответить. Но он был рад ей. И почувствовал облегчение. Только почему-то защемило сердце.
— Ты где? — наконец догадался спросить он.
— Ровно за восемь километров от тебя.Только мне от этого не легче, чем в Дубултах: потрогать тебя не могу, а хочется. Ужасно хочется.
— Сейчас за тобой приеду.
— Ну, если только ты не очень занят, — сказала она не без кокетства. — Мне тут Иван Павлович свое ранчо предлагает. С видом на лесные угодья.
— Я мигом.
Он положил трубку, но вместо того, чтобы идти к машине, раздвинул занавески и посмотрел на дом Боголюбских. Ему казалось, Лиза слышала их разговор с Ариадной – ведь он шел по этим низко нависшим над их садом проводам.
«Потрясающее у Ариадны чутье: зашел всего на минуту за сигаретами и чистой рубашкой. Или же это мое чутье сработало? — размышлял Плетнев по дороге в райцентр. — Некстати она. Или наоборот — кстати? Черт побери, и голос такой юный, как пятнадцать лет назад, когда позвонила из симферопольского аэропорта с сообщением, что сбежала от родителей, которые силой увезли ее в Ялту. Чуть не умер за те три часа, что ждал ее…»
А как же Лиза? Хрупкая душой, до смешного, нет, до трагичного наивная Лиза, чувствующая себя в ответе за все злодеяния в мире?..
«Но она сама от меня отказалась. Ариадна ни за что бы не отказалась. Для Ариадны я — центр мирозданья. А Лиза… Лиза — подруга всем страждущим», — с неожиданной отчужденностью заключил Плетнев.
* * *
Перед Ариадной стояла тарелка с крупными, похожими на восковые, грушами и персиками. Чебаков расхаживал по своему кабинету, выпятив могучую грудь и то и дело загадочно покашливая в усы, рассказывал Ариадне что-то забавное из местной хроники. Плетневу показалось, Иван Павлович сбросил лет, эдак, десять.
— А вы быстро. Как на реактивном самолете. Оно и понятно — я на вашем месте тоже бы любой рекорд скорости побил. Ну, не стану мешать воссоединению счастливого семейства. Несказанно рад нашему знакомству, Ариадна Сергеевна.
…Она сидела рядом с ним в машине — изящная, подтянутая, вся золотистая от ровного балтийского загара, и он смотрел на мелькавшую за окнами машины степь ее глазами. Пыльно. Засуха успела сделать свое черное дело до дождей. Как будто иссякли все зеленые краски в палитре природы, и она пользуется в основном желтыми и бурыми. А там, откуда Ариадна, сочно зеленые сосны, жемчужное море и искрящийся под солнцем песок. Она сама — частица того щедрого на краски мира.
— Светлана с мамой осталась. Знаешь, это твоя любимая теща подбила меня на подвиг. Бросила, говорит, человека одного в горе, а сама перед всякими пустозвонами бедрами качаешь. Чуешь, какая потрясающая образность? Особенно если учесть мой скромный сорок четвертый размер.
— Она случайно не знает насчет…
— Папуля сказал, картине дали первую категорию. И, если мне не изменяет чутье, дело попахивает международным кинофестивалем. Вы с этим твоим очаровательным прохиндеем Вадимом открыли новую эпоху в жанре эпическо-космической мелодрамы, как выразилась одна наша общая знакомая из солидного печатного органа, сумели через судьбу простого человека выйти на проблемы глобального характера. А главное, добавлю от себя, дали почувствовать всем нам, сидящим в зрительном зале, что мы тоже принимаем участие в решении значительных проблем, мы вовсе не песчинки, как нам назойливо вдалбливают некоторые, мы — личности… Кстати, этот твой дивный нахал Вадим явился ко мне в два часа ночи с охапкой розовых гладиолусов и бутылкой шампанского, под которую тут же стрельнул десятку. Я собралась было хлопнуть у него перед носом дверью, тогда он вдруг такое отмочил… Угадай — что? Нет, не угадаешь, спорю на два билета на рижский самолет, которые у меня в сумке. — Ариадна красивым движением тонкой руки поправила волосы и вдруг рассмеялась, откинув на подголовник свою маленькую головку. Плетнев не без удовольствия задержал взгляд на ее по девичьи тонкой шее. — Прости… — Она промокнула платочком уголки глаз. — Это я от радости, что вижу тебя, а заодно выполняю поручение талантливого и на редкость удачливого Вадима Королева «просить на коленях Мишу Плетнева дать согласие участвовать в написании сценария двухсерийного широкоформатного боевика на историко-патриотическую тему «Князь Серебряный», запуск которого намечен на киностудии…
Плетнев не дал Ариадне договорить. Он затормозил так резко, что она уткнулась лбом в ветровое стекло. Выскочил из машины и съехал на спине по крутому склону Терновой балки, на дне которой так крепко и остро пахло чабрецом. Этот запах влил в него силу и бодрость. Голова закружилась в предчувствии большой работы. Как в предчувствии любви…
Ариадна подошла к краю обрыва. Ветер трепал ее легкие волосы. Она стояла на земле, но ощущение было такое, словно она летела.
«Символичная картина. Нужно обязательно запомнить и использовать, — думал Плетнев, взбираясь наверх и цепляясь по пути за кустики бессмертника, которые легко вырывались с корнем и оставались у него в руках. — А что если начать повествование вот с такой картины, символа вечной красоты?.. Природа и женщина у кромки обрыва, сливающаяся с небом, вечностью…»
Он стоял рядом с Ариадной, весь в песке и глине, и протягивал ей кустик бессмертников. Она смотрела на него и счастливо улыбалась.
— Мне очень жаль бедного Васю…
Плетнев отряхнул джинсы и молча сел за руль.
— А как там Боголюбские? — как бы между прочим спросила Ариадна, когда они подъехали к гостиничному крыльцу. — Иван Павлович успел поведать мне о событиях минувших дней. Несчастные люди. Словно кто-то пометил их печатью беды. Но не будем предаваться всяким суевериям, а лучше давай навестим Лизу. Ей, наверное, одиноко и…
— Неловко как-то, — пробормотал Плетнев, стараясь не смотреть в сторону Ариадны.
— Ты не прав. — Она смотрела на него своими ясными глазами. — Когда у людей горе, они рады каждому человеку. Отвлекающий фактор. Сейчас переоденусь — в джинсах неудобно как-то по станице расхаживать, — и мы пойдем к ней.
* * *
У калитки Боголюбских Плетнев вдруг понял, что ему следовало во что бы то ни стало отговорить Ариадну от этой прихоти. Именно прихоти, — он слишком хорошо знал свою жену. Он представил, что испытает Лиза, увидев рядом с ним невесть откуда взявшуюся Ариадну. Но было поздно. Лиза уже вышла на крыльцо. Она напоминала ему диковатого подростка, готового в любой момент сорваться с места и спрятаться от всего на свете. Не приведи Господи, если она сделает это — Ариадна умеет быть циничной…
Лиза осталась на крыльце.
— Извините, что мы так внезапно нагрянули. — Ариадна улыбалась приветливо и слегка снисходительно. — А мы с вами, кажется, знакомы. Вы были в ту пору прямо-таки чеховской студенткой, приехавшей на каникулы в отчий дом. Предлагаю на «ты».
Лиза кивнула, вымученно улыбаясь, и прижалась к перилам, пропуская их в дом. В коридоре Плетнев обернулся, но Лиза смотрела куда-то в сторону.
— Как у вас чудесно! Господи, я только сейчас поняла, как мы обкрадываем себя, обитая в наших стандартных чересчур благоустроенных квартирах с окнами в пустоту, — тараторила Ариадна. — А здесь под окнами благоухают цветы, шепчут что-то таинственное листья… Жаль, что на земле все меньше и меньше остается вот таких завораживающе романтичных уголков.
Они сели за давно накрытый стол. Лиза ждала его к обеду. Лиза… Она сидела напротив, положив руки ладонями вверх. Будто просила, чтобы он протянул ей свои.
Ариадна болтала обо всем понемногу. Комментировала последний роман Апдайка в «Иностранке», с юмором рассказывала о «галактике киносозвездий, сияющей на небосклоне древнего Янтарного берега», потом принялась пересказывать Лизе содержание последней картины Плетнева, которая должна была вот-вот выйти в широкий прокат.
Плетневу было жалко тишины, которую вспугнула его жена. Она что-то разрушила… Он посмотрел на Лизу, заметил ниточки морщин на ее высоком загорелом лбе. Раньше он не замечал их. Или они появились только сейчас?..
Чай пили под вишней — таково было желание Ариадны. Лиза часто и надолго оставляла их одних. Молча уходила и так же молча возвращалась — то с банкой варенья, к которому никто не притронулся, то с кувшином молока, то просто с пустой тарелкой.
«Их нужно изолировать друг от друга, — думал Плетнев. — Они несовместимы. Как два полюса. А я между этими полюсами. Под высоким напряжением. Я долго не выдержу. Не выдержу… Необходимо что-то предпринять…»
Ариадна словно уловила его мысли.
— Ну, милая хозяюшка щедрого дома, спасибо тебе за все. За доброту и душевную чистоту прежде всего. Я словно к свежему роднику припала. Надоело пить водопроводную воду. И не страшно тебе одной в таком доме? Наверное, ты любишь мечтать.
— Нет, — быстро сказала Лиза.
— Скоро Нонна приедет. Я спрошу у Саранцевых, где…
— Я сама к ним схожу. Дам курам и схожу. Спасибо, что вспомнили обо мне…
* * *
— Она мне очень понравилась. Я не ожидала от себя, что смогу до такой степени очароваться существом женского пола. Что, она так и не устроила свою судьбу?
Ариадна стояла в легком прозрачном халатике возле зеркала и медленно расчесывала свои легкие блестящие волосы.
— То есть?
— Ну, как тебе известно, устроить свою судьбу — это значит выйти замуж. Так говорят в провинции. Честно говоря, я не представляю рядом с ней мужчину.
— Почему?
— Трудно объяснить… — Ариадна, как показалось Плетневу, ехидно сощурила свои бирюзовые глаза. — Она собой слишком занята, своими чувствами, переживаниями. Мир пропускает через свою душу. А вам больше нравится, когда мы на все вашими глазами смотрим. — Ариадна загадочно улыбнулась. — Случаются, конечно, исключения.
— Ты полагаешь, я не принадлежу к их числу?
— У нас с тобой, мой иронично настроенный друг, все зиждется на несколько иной основе. Цивилизованные люди, как я понимаю, должны чаще прислушиваться к голосу своего разума. Чувства, прости меня, это все-таки из области средневековья.
Плетнев промолчал. Он думал о Лизе. О том, что и она сейчас наверняка думает о нем, о них. Наверняка еще не до конца поняла, что он предал ее. Разумеется, Лиза простит ему и этот, и еще много подобных поступков, но какая-то гармония в их отношениях нарушилась. И это… непоправимо…
Он был благодарен Ариадне за то, что она легла спать в соседней комнате.
— Вижу, ты привык засиживаться по вечерам. — Она кивнула в сторону стола, на котором лежала пачка чистой бумаги. — Здесь наверняка хорошо работается. Желаю вдохновения.
Ариадна плотно прикрыла за собой дверь.
«Мне следует объясниться с ней, — думал Плетнев, выйдя на крыльцо покурить. — Как нам дальше жить вместе? Неужели она сумеет на все закрыть глаза?»
Да, их связывают пятнадцать лет совместной жизни. Плюс общие интересы, то есть его творчество. А главное — Светка. Их не по годам развитая, болезненная Светка, обидчивая, тонкокожая, скрытная, а временами распахнутая душой… Тот, кто считает, будто от прошлого можно отмежеваться раз и навсегда, опасно заблуждается. Наступит день — и прошлое непременно даст о себе знать.
Ничто не проходит зря…
Он осторожно спустился по ступенькам и вышел на улицу...
Волчок молча обнюхал его ноги и отошел к своей будке, даже не вильнув хвостом. Дверь оказалась запертой. Он постучал. Выждал с минуту, подошел к окну в комнату Лизы. Их общую комнату. Оно было закрыто. Сначала тихо, потом настойчиво побарабанил пальцами по стеклу. В доме мяукнула кошка.
Плетнев обошел вокруг дома, снова поднялся на крыльцо. Только теперь его окончательно свыкнувшиеся с темнотой глаза различили на двери замок.
Он вышел через нижнюю калитку к реке, продравшись сквозь заросли репьев, набрел на широкую натоптанную тропинку, ведущую в
уголков.
Они сели за давно накрытый стол. Лиза ждала его к обеду. Лиза… Она сидела напротив, положив руки ладонями вверх. Будто просила, чтобы он протянул ей свои.
Ариадна болтала обо всем понемногу. Комментировала последний роман Апдайка в «Иностранке», с юмором рассказывала о «галактике киносозвездий, сияющей на небосклоне древнего Янтарного берега», потом принялась пересказывать Лизе содержание последней картины Плетнева, которая должна была вот-вот выйти в широкий прокат.
Плетневу было жалко тишины, которую вспугнула его жена. Она что-то разрушила… Он посмотрел на Лизу, заметил ниточки морщин на ее высоком загорелом лбе. Раньше он не замечал их. Или они появились только сейчас?..
Чай пили под вишней — таково было желание Ариадны. Лиза часто и надолго оставляла их одних. Молча уходила и так же молча возвращалась — то с банкой варенья, к которому никто не притронулся, то с кувшином молока, то просто с пустой тарелкой.
«Их нужно изолировать друг от друга, — думал Плетнев. — Они несовместимы. Как два полюса. А я между этими полюсами. Под высоким напряжением. Я долго не выдержу. Не выдержу… Необходимо что-то предпринять…»
Ариадна словно уловила его мысли.
— Ну, милая хозяюшка щедрого дома, спасибо тебе за все. За доброту и душевную чистоту прежде всего. Я словно к свежему роднику припала. Надоело пить водопроводную воду. И не страшно тебе одной в таком доме? Наверное, ты любишь мечтать.
— Нет, — быстро сказала Лиза.
— Скоро Нонна приедет. Я спрошу у Саранцевых, где…
— Я сама к ним схожу. Дам курам и схожу. Спасибо, что вспомнили обо мне…
* * *
— Она мне очень понравилась. Я не ожидала от себя, что смогу до такой степени очароваться существом женского пола. Что, она так и не устроила свою судьбу?
Ариадна стояла в легком прозрачном халатике возле зеркала и медленно расчесывала свои легкие блестящие волосы.
— То есть?
— Ну, как тебе известно, устроить свою судьбу — это значит выйти замуж. Так говорят в провинции. Честно говоря, я не представляю рядом с ней мужчину.
— Почему?
— Трудно объяснить… — Ариадна, как показалось Плетневу, ехидно сощурила свои бирюзовые глаза. — Она собой слишком занята, своими чувствами, переживаниями. Мир пропускает через свою душу. А вам больше нравится, когда мы на все вашими глазами смотрим. — Ариадна загадочно улыбнулась. — Случаются, конечно, исключения.
— Ты полагаешь, я не принадлежу к их числу?
— У нас с тобой, мой иронично настроенный друг, все зиждется на несколько иной основе. Цивилизованные люди, как я понимаю, должны чаще прислушиваться к голосу своего разума. Чувства, прости меня, это все-таки из области средневековья.
Плетнев промолчал. Он думал о Лизе. О том, что и она сейчас наверняка думает о нем, о них. Наверняка еще не до конца поняла, что он предал ее. Разумеется, Лиза простит ему и этот, и еще много подобных поступков, но какая-то гармония в их отношениях нарушилась. И это… непоправимо…
* * *
Он был благодарен Ариадне за то, что она легла спать в соседней комнате.
— Вижу, ты привык засиживаться по вечерам. — Она кивнула в сторону стола, на котором лежала пачка чистой бумаги. — Здесь наверняка хорошо работается. Желаю вдохновения.
Ариадна плотно прикрыла за собой дверь.
«Мне следует объясниться с ней, — думал Плетнев, выйдя на крыльцо покурить. — Как нам дальше жить вместе? Неужели она сумеет на все закрыть глаза?»
Да, их связывают пятнадцать лет совместной жизни. Плюс общие интересы, то есть его творчество. А главное — Светка. Их не по годам развитая, болезненная Светка, обидчивая, тонкокожая, скрытная, а временами распахнутая душой… Тот, кто считает, будто от прошлого можно отмежеваться раз и навсегда, опасно заблуждается. Наступит день — и прошлое непременно даст о себе знать.
Ничто не проходит зря…
Он осторожно спустился по ступенькам и вышел на улицу.
Волчок молча обнюхал его ноги и отошел к своей будке, даже не вильнув хвостом. Дверь оказалась запертой. Он постучал. Выждал с минуту, подошел к окну в комнату Лизы. Их общую комнату. Оно было закрыто. Сначала тихо, потом настойчиво побарабанил пальцами по стеклу. В доме мяукнула кошка.
Плетнев обошел вокруг дома, снова поднялся на крыльцо. Только теперь его окончательно свыкнувшиеся с темнотой глаза различили на двери замок.
Он вышел через нижнюю калитку к реке, продравшись сквозь заросли репьев, набрел на широкую натоптанную тропинку, ведущую в райцентр. К тому времени, как он дошел до развалин старого амбара, из-за острова выкатилась кособокая луна,
