​

        − Ну и что? У них настоящая крепкая дружба, − возразила я. − Олег ведь мужчина, а…

      − А ты маленькая глупышка, − сказала мама, игриво взлохматив мои волосы. − Следовало бы объяснить тебе все, как есть, но у меня язык не поворачивается открывать перед тобой изнанку жизни. Хотя, быть может, это никакая и не изнанка. − Бог либо кто-то там еще создал мужчин и женщин, но случается и так, что рождается вдруг мужчина с женской душой. И его тогда тянет к другим мужчинам.

        − Знаю. Это называется дружбой, − наивно твердила я.

       − Деточка моя, это называется гомосексуальностью. Запомни это раз и навсегда. Твоему Алеше не нужны женщины − ему нужны только мужчины. Пускай сейчас ты ощутишь боль и глубокое разочарование, но лучше сейчас, чем потом, когда уже будет поздно что-то изменить в твоей душе.

       И мама подробно и без обиняков рассказала мне, четырнадцатилетнему подростку, как это происходит у мужчины с мужчиной. Заодно просветила насчет однополой − женской − любви, заключив свой рассказ словами:

        − Среди них есть замечательные люди, немало по-настоящему талантливых. У меня много подруг и друзей из их круга, но более тесного общения с ними я себе никогда не позволяла. Уж лучше спать с обыкновенными, не примечательными никакими особенными талантами мужчинами и чувствовать себя стопроцентной женщиной, чем… Словом, с ними можно запросто свихнуться. Это какой-то странный излом души и разума тоже. Избави тебя, Господи, девочка моя, от подобного испытания.

    Я молчала, не в силах произнести что-либо членораздельное. Я поверила матери разумом, но душа и сердце отказывались верить услышанному. И я ушла в себя. Раздобыла «Люди лунного света» Розанова, лила над этой книжкой слезы отчаяния и какого-то болезненного счастья. Она еще сильней подогрела во мне любовь. Помнишь, там сказано: «Он, то есть содомит, третий человек около Адама и Евы, в сущности, − это тот «Адам», из которого еще не вышла Ева; первый полный Адам. Он древнее того «первого человека, который начал размножаться». Он смотрит на мир более древним глазом; несет в натуре своей более древние залоги, помнит более древние сказки мира и более древние сказки Земли…» И так далее. Моя любовь, наверное, достигла своего наивысшего накала. Думаю, ты не представляешь себе, что такое первая любовь девочки-подростка, выросшей на литературе, музыке, театре. Это какой-то котел, где все увиденное, услышанное, подсмотренное, придуманное и так далее превращается в одну-единственную энергию − энергию чистой, наивной, безоглядной любви.

        Алеша появился снова через месяц и двадцать дней. Я заметила в нем странную, меня взбудоражившую, перемену. В нем бурлили какие-то эмоции, выплескиваясь нежностью, которой он одаривал меня на каждом шагу. Это была странная нежность: взглядов, прикосновений, робких полуобъятий, от которых меня пронизывало током высокого напряжения. Он жался ко мне, словно нуждался в моей защите.  Я была на седьмом небе от счастья − зов плоти во мне пока звучал слабо и робко. Я играла ему на скрипке, мы гонялись друг за другом по квартире точно маленькие. Это было волшебное время. Моя жизнь превратилась в непрекращающийся праздник. Я расцвела, похорошела. За какой-нибудь месяц округлилась фигура, хоть я все еще так и оставалась девочкой-подростком, появился загадочный блеск в глазах. Мама смотрела на меня и тайком вздыхала. Я сказала ей как-то: «Вот посмотришь: я обязательно обращу его в мою веру. Он сам сказал мне, что нет и не может быть ничего прекраснее любви двух юных сердец».

    Отныне я стала ходить на все студийные спектакли с участием Алеши. Он потрясающе играл Гамлета. Обратила внимание, каким успехом он пользуется у парней и девушек, очень ревновала его к девушкам − они все до единой казались мне красавицами. К ребятам почему-то не ревновала, вопреки тому, что мне рассказала мама.

        Как-то Алеша явился к нам среди ночи ужасно чем-то расстроенный и подавленный. Они с мамой закрылись на кухне. Я знала, что подслушивать мерзко, но удержаться не было сил. Прижавшись ухом к стене ванной комнаты, выходящей на кухню, я слышала обрывки фраз и всхлипывания Алеши. «Он меня бросил… У него есть кто-то… Я наложу на себя руки… Он клялся, это навечно…» − долетало до меня.

      Мама долго успокаивала Алешу, отпаивала чаем. К ней многие приходили за поддержкой и утешением, и она всегда готова была помочь.

       Наконец мама уложила Алешу на диване в нашей гостиной. К тому времени я закрылась у себя, пытаясь переварить подслушанное и воссоздать в образах то, что случилось с Алешей.  Я представляла его в одной постели с Олегом, к которому так и не смогла научиться испытывать ненависть, уж не говоря о ревности. Поцелуй мужчины с мужчиной даже в губы казался мне игрой, театром, чем-то ненатуральным и совсем не возбуждающим. Меня обычно очень возбуждали поцелуи в кино, особенно если и женщина и мужчина были молоды и красивы. Над всеми остальными чувствами  во мне в ту пору преобладало стремление к красоте, и возбудить меня могла только красота. Тогда я еще не ведала, что в человеке бродят темные, ему не подвластные силы, что нами управляет похоть, которая ослепляет разум и превращает нас в животных. О, лучше бы я этого никогда не узнала.

       Девушка замолчала. Ян видел в свете беспрерывных молний, что она сжалась в комочек и дрожит. Ему тоже стало холодно. Он схватился за край парусины, которой было покрыто его ложе из водорослей, выдернул ее из-под себя, набросил один конец на плечи девушке, в другой завернулся сам. Теперь они оказались почти рядом.

        − Спасибо, − прошептала она и немного к нему придвинулась. От нее пахло морем и еще чем-то очень знакомым, даже родным. Эти запахи будили какие-то ассоциации. Но он пока не мог в них разобраться.

      − Ты приплыла сюда морем? − спросил он девушку. − Со стороны суши сюда нет прохода. Откуда ты узнала про эту пещеру? Ее не видно с пляжа.

        − Я видела ее, когда мы с мужем заплыли на матраце далеко-далеко в море. Помню, я еще тогда подумала, что если мне станет совсем плохо, я спрячусь в ней и уморю себя голодом. Утопиться я не смогу − пробовала уже, и это оказалось очень больно. Вода меня отторгла, − серьезно сказала девушка.

     − Это моя пещера. В ней нельзя умереть. Сюда заглядывают самые первые лучи солнца. Солнце не позволит тебе умереть.

        Девушка невесело усмехнулась.

        − Ты ненормальный. Из того же племени, что и я. Ты тоже не согласен подчиняться законам, по которым живет этот мир, верно?

      − Да. − Ян почему-то снова смутился. − Но я не думал об этом. Я жил, потому что мне не приходила в голову мысль о смерти. Мне было все равно − здесь или там.

      − Там, по крайней мере, ничего не будешь чувствовать, − сказала Ева и положила голову на плечо Яна. − Я так устала чувствовать.

       Он робко обнял ее за хрупкие плечи, при этом испытывая сложные − он сам бы не смог отделить их одно от другого, а тем более выразить словами − ощущения. Ева будила в нем волнующее любопытство, сострадание, желание касаться ее волос, кожи. Но это желание не было плотским − в этой девушке словно таилась энергия, которая сейчас была необходима ему, чтобы выжить.

        − Как хорошо, − прошептала она. − Ты − настоящий мужчина, и нам ничего друг от друга не нужно, кроме капельки тепла и понимания, верно?

        Ян молча кивнул.

       − Буду дальше рассказывать. Похоже, тебе на самом деле интересно. − Девушка выпрямилась,  обхватила руками колени, тряхнула головой. − Алеша заснул или просто затих на тахте в гостиной, мама ушла к себе. Она всегда пьет снотворное, потому что больше всего на свете боится бессонницы и своих мыслей. В квартире все затихло. Я вышла в пижаме и босиком в коридор − мне очень хотелось взглянуть на спящего Алешу. Мне казалось, я смогу прочитать на его лице что-то такое, без чего не смогу дальше жить.

       Он лежал на спине, разметав по подушке свои мягкие темные волосы. Я встала на колени перед тахтой, не в силах отвести от него взгляда. Похоже, он отдается кому-то во сне, хотя мои познания в сексуальной области в ту пору носили книжно-теоретический характер. Но во мне, наверное, сильно развито чувство интуиции, и я почти всегда слышу его безошибочную подсказку.

       Удивительно, но в этой позе он мне нравился еще больше, и мое сердце забилось в бешеном ритме. Наверное, дело было не только в том, что сейчас, во сне, он выглядел совсем беззащитным, но еще и в том, что во мне, как почти во всякой женщине, было сильно желание защитить. Мне кажется, я поняла чутьем, что он и есть тот самый мужчина, в котором живет еще и женская душа, и что это придает ему особую прелесть и обаяние в моих глазах. «Он знает и чувствует то, что знаю и чувствую я. И то, чего я не знаю, но хочу узнать. Я половинка, а он целый, полный. Как же, наверное, богаты его ощущения жизни!» − думала я.

        Внезапно Алеша открыл глаза.

       − Мне не хватало тебя во сне, − прошептал он и подвинулся, освобождая край тахты. − Иди сюда. Как хорошо, что есть на свете ты. Странное волшебное дитя…

      Ни секунды не размышляя, я нырнула под одеяло и прижалась к нему. Мне хотелось отдаться ему без остатка. Но мне хотелось его совсем не так, как хочет мужчину женщина, хотя мое тело трепетало каждой клеткой. Оно трепетало так же или почти так же, когда я слушала Шопена или Паганини, читала Байрона. Алеша был для меня словно самим воплощением искусства в человеческом образе. А я с детства боготворю искусство.

       Его поцелуй был красивым и долгим − я видела нас со стороны, я любовалась нами. Мои волосы свесились до самого пола, его ресницы трепетали от им же выдуманной и разыгранной страсти-упоения. Тогда нам обоим вполне было достаточно этого − я была Евой, еще не искушенной змеем, а он Адамом, из которого Ева пока не вышла. И это было потрясающе.

       − Мне даже нравится, что у тебя есть это, − сказал Алеша, касаясь кончиками пальцев моих грудей. − И вот это тоже. − Его ладонь уже лежала между моих ног. − Этого у  меня нет, но я знаю, что ты чувствуешь, когда я к этому прикасаюсь. Тебе ведь очень приятно, да?

        − Очень, − соврала я. В ту пору мне было одинаково приятно, когда его пальцы касались различных частей моего тела, и сексуального желания как такового я еще не испытывала.

      − Но ты ведь не хочешь, чтобы кто-то похотливый и грубый подчинил тебя своей воле и заставил испытать чувство животного удовлетворения? − допытывался Алеша.

        − Я не знаю, что это такое. Я читала об этом в книгах − у Золя, у Бунина, − призналась я. − По-моему, это на самом деле отвратительно. Так, как у нас с тобой, мне нравится больше.

      Мы ласкали друг друга до утра и заснули, тесно прижавшись всем, чем можно друг к другу прижаться. Разбудил нас резкий и длинный звонок в дверь. Я почувствовала, как напряглось Алешино тело.

        − Не открывай, − шепнул он мне на ухо. − Это он.

        Звонок повторился.

    Алеша спрятал голову под подушку и накрылся одеялом. Я вскочила, подбежала к двери и глянула в глазок. На лестничной площадке стоял Олег с букетом цветов, двумя бутылками шампанского и большой коробкой шоколадных конфет в руках.

       − Открывай, маленькая проказница, − сказал он, словно учуяв меня через дверь. − Устроим пир горой, хвост трубой. Этот принц Арбатский у вас?

       Меня терзали противоречивые чувства. Мне хотелось впустить Олега, повиснуть у него на шее, почувствовать себя в его мужских − отцовских − объятьях. Но ведь Алеша не хочет его видеть, и потом их связывают эти отношения… Это совсем не то, что связывает отныне нас с Алешей… Правда, Алеша пропадал где-то почти два месяца и не прислал ни единой весточки. Но это было еще до того, что произошло между нами. После того, что произошло между нами сегодня ночью, Алеша не захочет… любить Олега.

    Внезапно я почувствовала себя очень сильной, способной победить Олега, которого продолжала любить почти как прежде.

       И все-таки я не спешила открывать дверь. Я переступала с ноги на ногу на холодном грязном полу прихожей и никак не могла заставить себя протянуть руку и отодвинуть задвижку. Как вдруг услышала за спиной шаги матери и ее хорошо поставленный грудной голос:

        − Черт возьми, мог хотя бы дать выспаться. − Она вышла в прихожую, на ходу запахивая черный кружевной пеньюар. − Олежка, ты, что ли?

      − С днем рождения, моя богиня! − услышала я из-за двери и вспомнила, что матери сегодня стукнуло сорок, а значит, двери нашей квартиры не будут закрываться до самой поздней ночи.

      Я стояла и смотрела, как Олег, румяный и очень красивый с мороза, шумно и  тоже по артистически красиво целовал мать в губы. И вдруг мне сделалось противно − я не сразу поняла, почему. Я убежала в свою комнату, заперла дверь на крючок и поставила на проигрыватель пластинку фа-минорного концерта Шопена. Это была самая чистая музыка из той, что я знала. Мне нужно было запастись чистотой. Интуиция подсказывала мне, что сегодня я стану свидетелем чего-то грязного, непристойного.

       Больно сжалось сердце.

       Когда я вышла из своей комнаты − это случилось часа через два после появления Олега, − диван, на котором спали мы с Алешей, задвинули в дальний угол. Всю комнату теперь занимал праздничный стол, уставленный бутылками, букетами цветов, тортами, вазами с конфетами и фруктами. Мама, сколько я помню, никогда не готовилась специально к приему гостей, ничего не пекла и не жарила, зато в доме всегда была выпивка, к тому же она умела накрыть по-королевски красиво стол из тех даров, что подносили ей друзья и коллеги. Алеши нигде не было. Вообще в квартире, как мне показалось поначалу, не было ни души − словно стол накрыли не люди, а призраки.

       Мама ушла в театр на репетицию − я узнала это из записки на столе в кухне. Зазвонил телефон. Я сняла трубку. Из театра спрашивали Олега и Алешу − сегодня репетировали «Чайку», в которой были заняты и тот, и другой. Я знала, что для Алеши этот спектакль очень важен. Я ответила, что нет ни того, ни другого и положила трубку.

    И тут я услышала, что в ванной комнате льется вода. Не то, чтобы я испугалась − в нашей квартире вечно кто-то принимает ванну или душ, бреется, пьет на кухне кофе либо водку, случается, и то, и другое, − но мне вдруг сделалось не по себе: оттуда доносились странные − приглушенные − звуки. Создавалось впечатление, что тот, кто их издает, не хочет быть обнаруженным и потому пытается их заглушить.

     Любопытство взяло верх над всеми остальными чувствами, и я одним прыжком очутилась возле двери в ванную.  Задвижка здесь давным-давно была сорвана, да в ней никто и не нуждался. Я приоткрыла дверь миллиметров на пять. Наша ванная комната по прихоти матери, обожавшей смотреться в зеркала, имела три зеркальные стены. Сейчас они были матовыми от пара, и все равно я разглядела то, что так боялась и в то же время жаждала разглядеть.  Оба были абсолютно голые. Алеша стоял впереди Олега, который крепко стиснул руками его за пояс и отчаянно вертел ягодицами. Я не видела лица Алеши − оно было закрыто мокрыми волосами. Лицо Олега показалось мне свирепым. Я поняла, что стала свидетелем интимной близости между двумя мужчинами, о чем мне пыталась рассказать мать.

       Я побрела в гостиную, машинально налила себе чего-то из какой-то бутылки, положила в рот что-то безвкусное, еще чем-то запила. Потом улеглась на диван и стала задирать к потолку ноги. В детстве это было моим любимым занятием и обычно забавляло взрослых. Потом мне внезапно захотелось забиться от всех в темную глухую нору, где можно было бы остаться наедине со своими мыслями и ощущениями. Я знала, что если сейчас кто-то обратится вдруг ко мне с самым невинным вопросом, я наброшусь на этого человека с кулаками.

       Тут я вспомнила, что в диване подо мной много пустого места. Когда-то в его большом деревянном чреве хранились мои игрушки, но год назад мама отдала их дворничихе. Я приподняла плюшевый верх дивана, легла на дно и опять закрыла его. Это место на самом деле напоминало нору − здесь царила кромешная темень, пахло пылью, паутиной и чем-то еще успокоительно ветхим, Я закрыла глаза и куда-то провалилась. Вдруг прямо надо мной раздался Алешин голос:

        − Ты мне изменил. Я уже не смогу любить тебя как прежде. Это будет стоять между нами. Всегда.

       − Брось, Лелька, мы не на сцене. − Олег усмехнулся и сел на диван прямо над моими ногами. − Я здорово накачался в тот вечер, а она сама расстегнула мне ширинку.

        − Боже мой, как пошло, − услышала я сдавленный шепот Алеши.

        И снова Олег усмехнулся.

     − Ты настоящий Треплев. А мы, друг, между прочим, должны быть сейчас на репетиции. Влетит нам от Фантика по первому разряду. Я за тебя спрячусь, можно? Старик млеет при одном твоем виде. Ты бы с ним потерся чуть-чуть − он тебя в любой спектакль введет.

        − Какие мерзости ты говоришь. Как ты можешь… Неужели ты думаешь, что ради карьеры я бы мог пожертвовать…

        И тут Олег расхохотался. Он смеялся долго, с наслаждением. Я почувствовала, как в моей душе закипает слепая ярость. Разумеется, я всецело разделяла точку зрения Алеши и совсем забыла про себя.

    − Чем пожертвовать? Ты что, принцесса Аврора? Пожертвовать…  Да ради искусства всем можно пожертвовать, слышишь? Даже жизнью. Фу, вот и я стал пороть мелодраматическую чушь. Твое влияние.

        − Если бы это на самом деле было так. − Алеша громко вздохнул. − Только об этом и мечтаю.

      Я почувствовала, что он сел прямо над моей головой. Он был худой и совсем легкий, и между мной и диваном оставалось достаточно места.

      − Брось, Лелька, не усложняй нам обоим жизнь, − сказал Олег примиряющим тоном. − Ты ведь знаешь, я тоже тебя люблю, но мне не двадцать лет, и я чего только в этой жизни не натерпелся. Тем более если учесть, что в нашем вертепе я работаю уже пятнадцать лет.

         − Тебе нужно только мое тело. Я не верю в твою любовь. Не верю, − хнычущим голосом сказал Алеша.

        − Любовь двух голубых? Да ты в своем уме, а? И так кое-кто уже…  У нас столько завистников. Настрочат, куда надо − и прощай твоя молодость и красота.

       − Можно уехать туда, где нас никто не знает, − тихо сказал Алеша. − Жить в каком-нибудь маленьком городке, играть в провинциальном театре, любить друг друга…

        − Ну ты, Леля, даешь. Тебе случалось жить в провинции? − спросил Олег таким тоном, словно интересовался, сидел ли когда-нибудь Алеша в тюрьме.

          − Мне приходилось бывать в Одессе, Риге…

        − Вот-вот. Еще Париж с Лондоном назови. Я вырос в этой чертовой провинции и грыз зубами землю, чтобы попасть в столицу. У тебя фантазии не хватит представить себе, через какие мерзости пришлось мне пройти.

         − Значит, у нас с тобой нет выхода? − срывающимся шепотом спросил Алеша.

        − Выход есть всегда. Но для этого нужно жить тем, что у тебя в голове, а не прямой кишкой, ясно? А теперь давай, звони Фантику. И изволь говорить с ним поласковей. Подпусти несколько воркующе томных вздохов. Скажи, был на даче, а электричку, на которую рассчитывал, отменили. Я бегу в театр. У меня своя версия проработана.

      Я слышала, как за Олегом захлопнулась входная дверь. Алеша какое-то время сидел на диване, потом с тяжелым вздохом встал, вышел в коридор и несколько раз меня окликнул, даже заглянул в мою комнату. Но я была вынуждена остаться в своей норе, хоть мне так хотелось обнять  и утешить его. Я слышала, как он разговаривал с Пал Семенычем − Фантиком − главрежем театра. Он говорил из кухни, и я не могла расслышать слов, но интонация у него была как у собачонки, побитой хозяином и теперь выскуливающей у него прощения. Потом он брился в ванной, ходил по комнатам, вздыхал и наконец ушел, бесшумно прикрыв за собой входную дверь.

        Я вылезла из своего убежища. А через пять минут появилась мама в окружении друзей и цветов. Захлопали пробки шампанского, зазвучал смех, беспрерывно звонил дверной звонок и телефон, в квартире стало тесно и невыносимо шумно.

      Я сидела на своей тахте в старых узеньких джинсах и ковбойке, в которой ходила в манеж − последнее время я увлекалась верховой ездой. Я смотрела в одну точку перед собой. Это был узкий туннель, входом в который служил мой зрачок − как раз напротив меня было зеркало шкафа.  Тоннель казался мне унылым и бесконечно длинным. Я летела по нему, а впереди звенела и насмехалась пустота.

        Внезапно я вскочила и прижалась носом к холодной поверхности зеркала. Два круглых синих глаза, длинные белесые волосы… Их обожала и лелеяла мама. Мама говорила, что во мне заложено больше сексуальности, чем в Мэрилин Монро. Еще она считала, что я похожа на нее внешне. «Кто такая Мэрилин Монро? − размышляла сейчас я. − Соблазнительница, искусительница. Женщина, рожденная для того, чтобы удовлетворять похоть Адама, из ребра которого, если верить Библии, ее сотворил Господь. Мой Адам другой. Никакой Мэрилин Монро его не соблазнить.

        Я выхватила из ящика стола большие ножницы, которыми вырезала из журналов фотографии кинозвезд, и отхватила большой клок волос спереди. Он упал к моим ногам, рассыпавшись на блестящие прядки. Тут меня обуял слепой азарт, и я чуть не отрезала себе левое ухо. Ножницы щелкали над моей головой, как зубы голодной акулы. Наконец у меня свело пальцы, и я отшвырнула ножницы подальше, но дело было сделано. Из зеркала на меня смотрело лицо Мэрилин Монро, принявшей постриг. Но в ее глазах все еще поблескивал мятежный огонек обещания. Я яростно потерла глаза. Огонек спрятался вглубь, но я знала, что он не погас.

        Я вышла к гостям, и их охватил буйный восторг, Меня целовали, поднимали на руки, гладили по стриженой лесенкой голове. Пал Семеныч изрек: «То, о чем я давно мечтал, Нина. Завтра же введу ее в «Строгую женщину», − сказал он моей матери. − Эта толстозадая Березина действует мне на пищеварение».

       Так была решена моя судьба.  Но не потому, что я любила театр, хоть я на самом деле люблю его, а потому что над всеми моими желаниями преобладало одно: завоевать любовь Алеши.

       Отныне я виделась с ним почти каждый вечер. Он обожал прикасаться ко мне − нежно, как к цветку, с которого боялся отряхнуть пыльцу. Гладил по голове, целовал в затылок, сажал при всех себе на колени. Я была травести и на сцене, и в жизни. И мне, как ни странно, очень нравилось это амплуа.

       Я смирилась с тем, что Алеша влюблен в Олега, и даже страдала, если замечала, что Олег увлекается кем-то еще, не важно, был то мужчина либо женщина. Алеша стал очень откровенен со мной, и мне была отведена роль хранительницы его любовных тайн. Он сказал мне как-то: «Ты − единственная женщина, которая меня не раздражает. Думаю, я бы даже смог заняться с тобой любовью. Наверное, это захватывающе −  ощутить себя мужчиной и владеть женским телом.  Но тебе еще рано заниматься любовью. Нет, я не смею тебя совращать. Нам придется потерпеть немного. Потом мы с тобой обязательно попробуем».

       Прошло три года. Я все так же играла в театре и все так же была травести: почему-то я остановилась в физическом развитии, если не считать того, что подросла на семь сантиметров. Я носила неподражаемо великолепную прическу, плод вдохновенного искусства самого модного в Москве парикмахера. Расхаживала в джинсах и мужских пиджаках, железно усвоив слегка угловатую походку мальчишки-подростка. Но в театре почему-то все в один голос твердили, что я необыкновенно женственна и из меня бы вышла замечательная Джульетта. У нашего Фантика оказалась на редкость смекалистая голова, и он ввел меня в спектакль в роли Ромео. Репетиции шли тайно, об этом трюке знали немногие в театре. В программке значился мой сценический псевдоним − Е. Смолич, и публике оставалось только гадать, какого рода существо скрывается под блестящим в обтяжку трико и париком рыжеватых кудрей.

        Премьера имела шумный успех. Ко мне в гримерную валом валили и девицы и юноши определенных наклонностей. У Пал Семеныча странно поблескивали глаза, когда он, заключив меня в объятья, шепнул на ухо: «Наш с тобой  триумф. Но не благодаря ошибке природы, а чему-то еще, мною пока не разгаданному. Нет, тут дело не в таланте, хотя у тебя он тоже есть. Какая-то кроется за всем этим тайна…»

       Алеша играл в том спектакле Меркуцио, и в сцене его гибели я плакала самыми настоящими слезами.  В любовных сценах мой голос звенел каким-то непонятным мне самой отчаянием, и в нем всем чудилось предчувствие трагической развязки.

        После банкета по случаю премьеры Алеша отправился ночевать к нам − он не ночевал у нас с той самой ночи, которую мы провели вместе на диване в гостиной, хотя часто заходил в гости.  С Олегом они давно расстались. После Олега у Алеши было несколько увлечений, которые он называл «тщетными поисками трансцендентного идеала».

        В тот вечер мы сидели рядышком на диване, оживленно обсуждая спектакль, возбужденные еще не перебурлившими в нас шекспировскими страстями, успехом, шампанским. Мама вошла в гостиную в пеньюаре и с аккуратно уложенными под сеточку волосами. Она воскликнула, всплеснув руками: «Господи, так вот же истинные Ромео и Джульетта, а наш Фантик носится с этой вислозадой Кутеповой. Этот осел ни черта не понимает в женском очаровании».

        Сказав что-то еще − несущественное, иначе я бы запомнила, − мама пожелала нам спокойной ночи и удалилась спать.

    − Странно, − задумчиво произнес Алеша. − Мне тоже хотелось сегодня стать Джульеттой. А потом снова Ромео. Понимаешь?

        − Кажется. Надо подкинуть эту идею Фантику, − сказала я, затрепетав при одной мысли о том, что Алеша будет обнимать и целовать меня, вдохновленный страстным шекспировским сюжетом.

        − Но не только на сцене, в жизни тоже. Попробуем, а? − предложил он и обнял меня за талию.

        − Согласна. − Внутри меня что-то сладко заныло. − Только я…  я чего-то боюсь.

        − Чего? − удивился Алеша, вдруг убрав свою руку. − Я знаю, что ты девственница, и вовсе не покушаюсь…

        − Не в этом дело, − сказала я, невольно покраснев. − Я боюсь…

        Тогда я так и не смогла объяснить причину своего страха. Только сейчас поняла, чего я боялась: превращения травести в романтическую героиню. Но я, конечно же, согласилась на Алешино предложение пойти в мою комнату.

        На всякий случай мы заперли дверь на крючок. Я заметила, как дрожат Алешины пальцы.

        − Зачем ты отрезала свои чудесные волосы? −   спросил он шепотом, и я уловила в его голосе сожаление.

    Я сняла с болванки возле зеркала роскошный парик, который привезла мне из Флоренции мама, − я его даже не примерила толком, и он пылился на моем туалетном столике как напоминание о каком-то прекрасном мире, куда я не имела права войти. Мое лицо в обрамлении розовато-сиреневых локонов показалось мне трепетно прекрасным. Алеша смотрел на меня, слегка прищурив глаза, потом вдруг крепко − по-мужски − схватил обеими руками за талию.

        − Ты и старина Уильям возбудили во мне странное желание. Я хочу тебя.

        У него получилось не сразу и, как мне показалось, сопровождалось болью. Я почему-то боли не почувствовала − только наслаждение. Возможно потому, что ничего другого еще не испытала. Я расплакалась от счастья. Мой дух ликовал. Алеша признался мне, что я его первая женщина, и поклялся, что ему необыкновенно хорошо со мной. Он был в постели таким, каким я мечтала видеть его. Мое тело возбуждал дух, а не его неумелые ласки. Временами мне казалось, будто я двуполое существо…

        Утром, когда мы втроем пили на кухне кофе, Алеша вдруг сделал мне официальное предложение. Оно прозвучало очень театрально. Более того, он встал на одно колено и поцеловал мне руку. Но судя по его лихорадочно блестевшим глазам, это был не театр. Мама, кажется, ничего не понялаю Она хлопала в ладоши и кричала «Браво!». Когда Алеша ушел, сказала как бы между прочим:

        − Неисправим. Я надеялась, у него это с возрастом пройдет. В юности многие этим балуются.

        − Но Алеша сделал мне самое настоящее предложение, − возразила я, не оборачиваясь от раковины, где мыла чашки.

      − Ах, девочка моя, Олег тоже когда-то делал мне предложение. Он-то, по крайней мере, кое-что представляет из себя в постели, хотя, конечно, не экстра-класс. Этот так называемый жених с вялым членом…

        − Мама, не смей! − возмутилась я. − Как ты можешь быть такой циничной?

      − Деточка, лучше  циничной буду я, чем окружение, в которое ты попадешь благодаря этому человеку. − Голос матери стал серьезным, в нем зазвучала неподдельная тревога. − Поверь мне, я люблю его самым искренним образом, но не до такой степени, чтобы жертвовать ради него собственной дочерью.

       − Мама, ты не права. Он… он настоящий мужчина, − возбужденно возразила я. − Он удивительный, он… такой нежный, тонкий…

        − А, уже попробовала, − как-то слишком равнодушно сказала мать. − Нет, я вовсе не собираюсь препятствовать вашему браку, да ты все равно не послушалась бы меня, но мне бы очень не хотелось потерять тебя, деточка. Пускай Алеша, если хочет, переселяется к нам. Я завтра улетаю на съемки, а потом уеду в Пицунду.

        Алеша с радостью принял приглашение остаться у нас. Правда, в тот вечер я ждала его до двух часов ночи, и он явился пьяный в стельку.

        − Справлял мальчишник, − пояснил он заплетающимся языком. − Ну, а теперь сдаюсь в твои нежные девичьи руки, моя Джульетта.

        Алеша заснул, когда я мыла его в ванне. Мама помогла мне дотащить его до тахты.

      − Будьте счастливы, детки, − сказала она, прощаясь с нами утром в прихожей. − И не расстраивайтесь, если у вас не сразу все получится. − Она наклонилась, поцеловала меня в шею и прошептала в самое ухо: − Только не нужно спешить с регистрацией.

       Но Алеша очень с ней спешил. В тот же день мы сходили в ЗАГС, и нам милостиво скостили испытательный срок до двух недель. Алешу почему-то страшно взбесило то, что мы не можем стать формально мужем и женой сию минуту.

      − Страна дебилов, − сказал он, когда мы возвращались домой. − Словно наша любовь принадлежит не нам, а этим чиновникам с козьими мордами.

        Я ему, разумеется, поддакивала, но мне было глубоко наплевать на какую-то там печать в паспорте. В ту пору мне было вообще на все на свете наплевать.

      …Небо на востоке начало слегка сереть, и вдруг полил сильный прямой дождь. Его толстые белесые нити надежной решеткой загородили вход в пещеру.

        − Мы не увидим, как восходит солнце, − сказал Ян и добавил неожиданно: − Хочешь, мы с тобой уедем отсюда?

        − Хочу, − прошептала Ева.