Сью старшая смотрела на себя в зеркало. Черт возьми, груди еще большие, хотя ей уже сделали три подтяжки. Доктор Куин не торопится, но время идет, а эликсира вечной молодости пока никто не изобрел. О да, ей к лицу эта короткая − лихая − стрижка, и седых волос еще нет. А вот бедра широковаты. От гормонов тошнит по утрам − проклятые медики не могут изобрести более безобидного средства, чем эти гормоны, от которых все тело наливается мерзкой тяжестью. Она и без гормонов ощущает себя настоящим мужчиной, если бы не эти проклятые груди…
Что касается остальных признаков пола, этот доктор Куин почему-то не спешит избавить ее от ненавистного места между ног, напоминающего ей о том, что когда-то она… Да, черт побери, это место стало виной гибели ее Тэда − отец отправил его на войну, узнав об их любви. И этот вновь родившийся Тэд в облике кроткой, покорной ей во всем женщины тоже может погибнуть из-за того, что она не успеет вовремя прийти на помощь.
Сью стиснула кулаки и принялась колотить ими себя по низу живота, представляя, как какой-то мужлан подходит к Тэду, целует в губы, тискает груди и заваливает на кровать или прямо на пол. О, она, Сью, прекрасно помнит этот отвратительный сценарий − по нему развивались ее отношения со многими мужчинами. Мерзость… Ну да, чертов Куин рассчитывает вытянуть из нее как можно больше денег. Проклятый педераст. В том, что Сэмюэл Куин педераст, Сью ни минуты не сомневалась − в его клинике работали исключительно лица мужского пола, и все как на подбор молодые и смазливые.
Один из них пытался к ней приставать, но она так и не поняла, чего он добивался. То есть женщину увидел в ней или мужчину. Этот тип пришел делать ей укол, запер изнутри дверь и силой повалил на кровать (Сью не позволяла делать уколы в ягодицы − они припухают от этого, а у нее и без того толстые ягодицы), стянул трусы и уселся верхом на ноги. Ей вдруг стало очень приятно от прикосновения грубой материи его джинсов, под которыми, как она знала, кое-что было, и это «кое-что» все еще продолжало волновать Сью. Парень сделал ей укол, потом долго массировал ягодицы, и она затихла, боясь пошевелиться и испортить это приятное ощущение. Она знала: такого рода ласки для нее запретны, но она также знала, что запретный плод слаще того, что подают на стол в вазе. Собравшись с силами, Сью все-таки сбросила с себя этого типа. Она обратила внимание, что соски ее искусственно уменьшенных грудей набрякли и встали торчком. Зло выругавшись, Сью схватила английскую булавку и по очереди − глубоко и с наслаждением − вонзила ее в середину этих отвратительных штуковин, напоминающих о ее постыдном прошлом. Боль была нестерпимо живительной. Она ослепла от слез и стала терять сознание.
Сью очнулась на кровати совершенно нагая. В левой вене торчала иголка с прозрачной трубкой. Тип, делавший ей укол, обрабатывал груди тампоном, смоченным камфорным спиртом, − она поняла это по резкому волнующему запаху. Сью закрыла глаза и постанывала от наслаждения. В детстве она разбила склянку с камфорным спиртом и здорово порезалась. Она помнит, как Тэд засунул ее пальцы в рот и стал высасывать из раны кровь. Кажется, она тогда впервые почувствовала себя женщиной…
Чертовы воспоминания − некуда деться от них…
Ей туго забинтовали грудь эластичным бинтом, и она, надев брюки и клетчатую рубашку с короткими рукавами, отметила с удовлетворением, что собственное отражение в зеркале ее вполне устраивает.
Сью долго и внимательно вглядывалась в него, пока не почувствовала, что очень хочет этого худощавого смуглого парня с изумленно изогнутыми бровями и тонкой − девичьей − шеей.
Она схватила со стола вазу с орхидеями и с бешеной яростью швырнула ею в зеркало.
Анджей Ковальски сидел на скамейке возле памятника Чайковскому и смотрел на вход в учебный корпус консерватории, из которого семь лет назад вышла Маша. Он в ту пору еще не знал, что эта изумительная, словно из поэтических грез, девушка − его родная дочь. Сейчас он старался изо всех сил забыть об этом. Он пытался воссоздать то свое настроение романтической влюбленности, окунуться в него с головой и плыть, плыть по его течению, но что-то мешало, отвлекало. И виной тому был даже не парень в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, прогуливавшийся взад-вперед по противоположной стороне улицы Герцена. Кагэбэшники его не волновали, ибо были частью внешней − материальной − стороны его существования в этом мире. Мешало чувство ирреальности происходящего: точно он, Анджей Ковальски, обыкновенный актер, тщетно силящийся войти в образ своего любимого героя.
Он закурил, встал со скамьи и направился в сторону Никитских Ворот, потом вдруг быстро перешел через дорогу и свернул в переулок, выходящий на улицу Горького.
Возле Центрального телеграфа его внимание привлекла девица с распущенными волосами золотисто-рыжего цвета. У него не возникло никаких сомнений относительно ее профессии.
− У меня сегодня свободный вечер, и я бы хотел пригласить вас в ресторан.
− Шутишь, − изрекла девица и подмигнула ему вульгарно подведенным синим карандашом глазом. − Do you speak English?[1] − поинтересовалась она на ломаном английском.
− Нет, − ответил Анджей по-русски. − Я поляк, но у меня есть доллары.
− Тогда все окей. − Девица заметно оживилась. − Можно, я прихвачу младшую сестренку?
− Валяй, − разрешил Анджей.
От стены отделилось тоненькое существо неопределенного пола с длинными иссиня-черными волосами, разделенными посередине ровным пробором, и в блестящем желтом комбинезоне в обтяжку. Ее лицо − это все-таки оказалась девушка − имело выражение наигранной наивности, а глаза казались огромными из-за умело наложенного грима. «То, что надо, − мелькнуло в голове. − Сначала меня увидят в компании ночных бабочек, потом я устрою грандиозную попойку в ресторане и буду швырять налево и направо деньги, а потом исчезну, испарюсь, сгину. Уходить нужно красиво и наверняка…»
Он взял девушек под руки, и они направились вниз по улице Горького в сторону ресторана «Националь».
Анджей очнулся в своем номере и попытался оглядеться по сторонам. Застонал от головной боли и выругался по-польски и по-русски. Сквозь неплотно прикрытые шторы заглядывало пыльное городское солнце. В его «люксе» царил настоящий кавардак: дверцы шкафов распахнуты настежь, ящики стола выдвинуты, их содержимое разбросано по ковру. Девчонки оказались хитрее, чем он мог представить, но беднягам за их труды досталось всего с полсотни долларов и кое-какие мелочи вроде складного зонта, японского транзистора и тому подобного. Нужную сумму советских денег он уже успел положить в сберкассу на предъявителя, а сберкнижку спрятать в слишком надежном месте для того, чтобы ее смогли отыскать даже эти розовощекие молодчики в штатском, не говоря уже об обычных проститутках. Правда, эти «сестренки» оказались лихими особами − подсыпали ему в шампанское либо в кофе какой-то гадости, сумели засунуть в такси и увезти в гостиницу. Что ж, попадутся когда-нибудь и пополнят собой ряды бескорыстных строителей коммунизма. Но это уже не его, Анджея, забота.
Превозмогая слабость и боль во всем теле, Анджей принял ванну, побрился и занялся своей внешностью.
На это у него ушло больше часа, зато лицо изменилось, можно сказать, до неузнаваемости. Показав язык своему отражению в зеркале, Анджей надел специально купленные в ЦУМе пятирублевые штаны из синей материи с красной кривой строчкой и майку с надписью «СССР − оплот мира». С туфлями дело обстояло хуже: все, что он примерял в советских магазинах, были либо очень тяжелыми, либо совсем негнущимися, или же обладали и тем и другим свойствами. Он решил оставить свои мокасины, но оторвал от стельки блестящую наклейку с логотипом «Victor».
В дверь тихонько постучали, и Анджей порадовался, что догадался запереться изнутри на ключ, который оставил торчать в замочной скважине. Стук повторился. Вскоре он услышал удаляющиеся по коридору женские шаги.
Анджей быстро побросал в клеенчатую сумку, которую приобрел в том же ЦУМе, все, что считал необходимым на первый случай. Скомкал одеяло, швырнул на пол подушку, одну из них пырнул перочинным ножиком. Увы, желаемого эффекта не получилось − она оказалась набитой не перьями, а пористой синтетической массой грязно-белого цвета.
Его «люкс» был в конце коридора напротив входа на лестницу. За те несколько дней, что он прожил в гостинице, Анджей сумел выяснить точное расположение всех ее служб. Сейчас, бесшумно приоткрыв свою дверь, он глянул направо. Стол дежурной пуст − в это время гостиничная обслуга со всего этажа собирается в комнатке в соседнем крыле перекусить, покурить, посплетничать.
− Эй, в тридцать пятом розетка барахлит! − окликнул Анджея поднимавшийся ему навстречу мужик в спецодежде. − Там эта придурковатая американка живет. Помнишь, я как-то чинил ей искусственный член? Ну-ка, дуй в тридцать пятый, а то скандал дипломатический выйдет, если ее током при…
Мужик грязно выругался.
− Моя смена закончилась, − сказал Анджей, не переставая жевать резинку, − это занятие помогало скрадывать иностранный акцент.
Мужчина посмотрел на свои часы.
− Ни фига подобного. Еще целых семнадцать минут.
И загородил Анджею дорогу.
Пришлось подчиниться. Тридцать пятая комната была расположена в противоположном крыле от теперь уже бывшего «люкса» Анджея. Дверь в нее была открыта настежь. Женщина неопределенного, но довольно преклонного возраста сидела перед зеркалом в одном нижнем белье, закинув правую ногу на ручку кресла. На туалетном столике перед ней лежал искусственный электрический член.
− Розетка искрит, и меня все время бьет током, − сказала она по-английски и не оборачиваясь. − Нужно проверить сам прибор.
Она все так же смотрела в зеркало, в самый его низ, где отражались ее дряблые ляжки и редкие рыжеватые клочки волос между ними.
Анджей подошел к туалетному столику, на котором лежал предмет, напоминающий формой толстый прямой банан, и сделал вид, будто рассматривает провод со штепселем.
− Ты говоришь по-английски? − спросила американка, все так же не отрывая взгляда от зеркала.
− Да, − машинально ответил Анджей и тут же, спохватившись, добавил, коверкая изо всех сил английские слова: − Очень плохо, но кое-что понимаю.
− Опять мне прислали не электрика, а агента кагэбэ! − Американка резво для своего возраста вскочила с кресла, и Анджей увидел, что на ней нет ничего, кроме прозрачной рубашки, едва прикрывающей пупок. − Ваш отель обслуживает кагэбэ, потому из кранов все время капает вода, а туалет засорен. Но зато у вас, русских агентов, очень хорошая твердая палка, и мне здесь редко требуется этот прибор. − Она надвигалась на Анджея как бык на тореро. Он попятился и оглянулся на открытую дверь. − Не бойся, они здесь все пасутся от моего кошелька и не пикнут, даже если что-то увидят. Тебе я тоже хорошо заплачу, но только после.
Американка села на кровать, широко расставила ноги и завалилась на спину. Анджей к тому времени уже успел допятиться до двери и, сделав крутой разворот на все сто восемьдесят, рывком очутился в коридоре. Он бежал, преследуемый душераздирающим воплем американки. Старуха орала по-английски, что ее пытался изнасиловать монтер, и ругалась по-испански.
Анджей выскочил через черный ход во внутренний дворик гостиницы. Мужик, пославший его в тридцать пятую комнату, сидел на лавке возле мраморного бассейна, на дне которого валялись пыльные листья и курил.
− Что-то ты быстро управился, брат, − сказал он и удивленно поднял брови. − У старухи не п…, а чугунная труба. После нее прибор нужно как минимум на две недели на прикол ставить.
Анджей молча направился к воротам, возле которых дежурил старый − из бывших гэбистов − вахтер. Этот старик, как успел выяснить Анджей, никогда не проверял документы на выходе и даже не глядел на лица выходивших. Да и обслуга огромной гостиницы менялась слишком часто для того, чтобы не превратиться в настоящий калейдоскоп носов, губ, кепок, шляп и т. п., которые под силу запомнить разве что компьютеру.
− Пока. − Анджей коротко кивнул сладко кемарившему в окошке старику и, перекинув через плечо ремень сумки, неторопливой походкой ступил на тротуар, смешавшись с по-летнему пестрой московской толпой.
Сью младшая вместе с одним из своих постоянных клиентов, владельцем большого родео из Техаса, отправилась в увеселительную морскую прогулку в компании себе подобных женщин и их богатых спутников. Путешествие обещало быть веселым и продолжительным − День Независимости праздновала вся Америка от малого до старого, от бедного до богатого, от грешного до праведного.
Сью любила подобные сборища и чувствовала себя как рыба в воде под похотливыми взглядами подвыпивших мужчин, ежедневно в поте лица зарабатывающих свои тысячи и миллионы, а потому в свободную минуту алчущих получить от жизни все возможное и невозможное.
Она умела ладить с товарками, которые уважали в ней сильно развитое чувство собственного достоинства и полную независимость от мнения окружающих. К своим двадцати трем годам Сью превратилась в настоящую красавицу − рослую, длинноногую, отлично ухоженную. К ней крепко приклеилось прозвище «Танцовщица», которое дал ей несколько лет назад один богатый мексиканец, на чьем ранчо она прожила в неге и холе почти три месяца. Сью на самом деле прекрасно танцевала.
Сейчас она томно полулежала в шезлонге, лениво листая модный журнал. Блестящий, белый серыми пятнами купальник, напоминающий шкуру экзотического зверя, оттенял ровный бархатистый загар девушки, светло-пепельные локоны были собраны в небрежный пучок на затылке, рука с дымящейся сигаретой свесилась почти до самого пола. Она сама была картинкой из того же журнала, который бегло листала, и эта модная изысканность давалась ей естественно, как дыхание.
Сью еще никогда не любила и даже не помышляла о любви в отличие от многих девушек ее возраста. »Любовь − это прежде всего секс, − думала она. − Это… это что-то довольно однообразное».
В последнее время Сью неожиданно почувствовала, что начинает пресыщаться теми удовольствиями, за которыми когда-то гонялась, круша на своем пути все препятствия.
На нее упала тень. Оторвавшись от журнала, Сью изящным неторопливым движением повернула свою длинную, без единой складки, шею и увидела высокого мужчину в белом костюме моряка.
− Вы рискуете обгореть, мисс, − поклонившись, сказал он. − Разрешите проводить вас под навес.
Он протянул ей руку. Неожиданно для себя она взяла ее и мгновенно очутилась на ногах.
− Вы, если не ошибаюсь, капитан этого судна, − сказала она утвердительно. − Будем знакомы. Меня зовут Розалинда.
Моряк снова поклонился и посмотрел на девушку внимательно и с любопытством. Они прошли под тент, где стояли столики с прохладительными напитками, фруктами и сладостями. Здесь не было ни души − мужчины играли в карты в салоне, женщины либо отдыхали, либо занимались собой в ожидании вечерних празднеств.
Капитан снова посмотрел на Сью. У него были красивые темно-карие глаза, и Сью прочитала в них явный интерес к своей особе.
− Влюбились, кэп? − спросила она со свойственной ей прямолинейностью.
− Сам не знаю, − пробормотал он, на мгновение опустив глаза. Только на мгновение.
Сью протянула тонкую загорелую руку, накрыла ею ладонь моряка и, слегка сжав, быстро убрала.
Он вздрогнул. Смуглые щеки вспыхнули румянцем.
− Ты тоже нравишься мне, парень. Эй, а ты знаешь, кто я такая?
− Нет, но…
− Ты прав. Одна из райских птичек, ради которых снарядили в плавание эту посудину. Из тех, что не сеют и не жнут, но их почему-то любят больше, чем домашних кур и индюшек. Ты семейный человек, кэп?
− Я живу с родителями и дочерью.
Сью хихикнула, запрокинув голову. Крупный светлый локон упал на ее голое плечо и рассыпался на блестящие прядки.
− А где та курочка, которая высидела яичко? Сбежала с павлином?
− Да. − В горле моряка что-то булькнуло, и Сью обратила внимание, как он стиснул в кулак лежавшую на столике руку.
− Не горюй. Она уже наверняка жалеет, что променяла твой банан на чей-то пышный хвост.
− Я сам во всем виноват, − сказал моряк. − Она была верной женой.
Сью расхохоталась. Теперь от затылка отделились сразу два локона и рассыпались по смуглой гладкой спине.
− Представляю: ты ложился с ней каждый вечер в постель и делал то, что делает с женщиной мужчина. Ну, а потом тебе надоело делать это только с ней − все так быстро приедается, правда? Но глупые домашние курочки почему-то не позволяют своему петушку порезвиться с райскими птичками. Хотя им от этого нет никакого ущерба.
− Я любил ее, − прошептал моряк. − И не имел никакого права ей изменять.
− Дурачок. − Профессиональным жестом Сью огладила свои круглые бока и слегка выпятила обтянутую блестящей тканью грудь. − Ты делал ей приятно в постели. Она любила то, что ты делал с ней в постели?
− Да, − выдавил моряк и снова покраснел.
− Вот видишь. Значит, она обязательно к тебе вернется Женщина ценит мужчину, с которым ей хорошо в постели.
− Она… − Моряк хотел сказать «не такая», но побоялся обидеть эту красивую доброжелательную девушку. − Ей мало только того, что происходит в постели, − сказал он. − Она очень чувствительная и гордая.
− Я тоже гордая. − Сью сощурила свои зеленые глаза и откинулась на спинку белого плетеного кресла. − Но я не понимаю, зачем нужно бросать мужчину только за то, что он переспал с другой женщиной. Ведь он имеет полное право сравнить, с кем ему лучше, не так ли? Мы называем это здоровой конкуренцией.
Раздался удар гонга, и моряк встал.
− Мне пора, − сказал он, взял с белоснежной поверхности стола смуглую руку Сью и поднес к своим губам.
− Кэп, приходи вечером на корму, − сказала она и озорно чмокнула его в щеку. − Я буду танцевать только для тебя. Хотя нет, лучше останься там, где ты хозяин. Идет?
Он промычал что-то нечленораздельное и стремительно сбежал по лестнице на нижнюю палубу.
«Чудак, − думала Сью. − Такой сильный и… беззащитный».
Она недоуменно пожала плечами, медленно вернулась в свой шезлонг у края бассейна, вытянулась на солнышке и закрыла глаза.
Изрядно подвыпившие мужчины устроили настоящую охоту на женщин. В темноте, слегка подсвеченной зыбким светом сине-бело-красных лампочек, образующих струящееся на воображаемом ветру звездно-полосатое знамя, мелькали полуобнаженные и совсем обнаженные тела жриц любви, раздавался их хриплый чувственный хохот и полные похотливого удовольствия возгласы тех, кому удалось поймать женщину или хотя бы на ходу ущипнуть за ягодицу либо обнаженную грудь.
Сью стояла в тени, лениво наблюдая за происходящим. У ее клиента внезапно разболелся желудок, и он, приняв большую дозу болеутоляющего (о, Сью сама позаботилась о том, чтобы эта доза оказалась чуть ли не лошадиной), храпел в их роскошной каюте. Ей что-то не хотелось участвовать в этой игре, распаляющей и без того возбужденную алкоголем и ничем не сдерживаемой свободой плоть этих самцов. Она поискала глазами капитана. Он стоял на своем мостике и смотрел в морскую даль.
Бесшумно ступая босыми ногами по гладкому настилу палубы и стараясь не звенеть многочисленными браслетами на руках и ногах − сегодня вечером она изображала индианку, вот только ее сари было слишком прозрачным, − Сью поднялась на мостик и, подкравшись к капитану сзади, закрыла руками его глаза.
Он стремительно обернулся и стиснул девушку в своих железных объятьях.
− Полегче, кэп, − сказала она, прижимаясь к нему прикрытой легкой материей грудью. − Я обещала станцевать для тебя, помнишь? − Она высвободилась и, подойдя к перилам мостика, сказала, указывая пальцем на корму, откуда доносились смех и голоса: − Я буду там, а ты смотри на меня отсюда. И ни во что не вмешивайся. Помни: я − твоя добыча, а остальное не имеет значения. Жди меня в своей каюте, кэп.
Она молнией метнулась к лестнице и уже через минуту смешалась с толпой, встретившей ее восторженными криками.
− Я буду танцевать! − срывающимся от возбуждения голосом заявила она. − Помост и факелы!
Матросы выкатили круг из толстой пластмассы глянцево-черного цвета диаметром в десять с лишним футов и высотой в фута три с половиной. Сью взобралась на него по добровольно склоненным спинам мужчин. Ей подали два зажженных факела, которые она подняла высоко над головой. Танец был коротким и напоминал зигзаги молний в грозовом небе. Треньканье браслетов и похотливые стоны самцов заменили музыку. Сари разметалось еще при первых ее движениях и слетело с помоста воздушным облачком. Схваченные на лбу ярко алой повязкой волосы бились на груди, время от времени обнажая большой красный сосок. Живот и ягодицы Сью были покрыты блестками, которые, мерцая при каждом ее движении, сливались в светящийся серебряный кокон, надежно защищающий от слишком похотливых взглядов. Внезапно она, высоко подпрыгнув, одним движением бросила оба факела за борт. В то же мгновение погасли лампочки звездно-полосатого полотнища над головой. Кто-то громко вскрикнул, хрипло выругалась женщина.
За бортом яхты мягко фосфоресцировали спокойные теплые волны Тихого океана.
Через минуту вспыхнули лампочки, и оргия возобновилась. Истерическое веселье продолжало набирать обороты.
На капитанском мостике было пусто.
В иллюминатор каюты, на полу которой сплелись в бесстыдном танце любви два молодых сильных тела, нахально заглядывали маслянисто-зеленые тропические звезды.
− Я буду говорить с Маджи наедине. Это мое условие. В противном случае я не соглашусь…
− Условия ставлю я, мистер Конуэй, − бесцеремонно перебил его Тэлбот. − Я оказываю вам огромную услугу, устраивая встречу с вашей подружкой. У вас ушли бы на ее поиски годы, если не десятилетия. В Америке, хвала Господу, еще сохранились уединенные уголки, где можно укрыться от слишком любопытных взоров.
− Я бы нашел ее рано или поздно, − возразил Бернард, рассеянно глядя на редкую гряду розовых облаков под крылом самолета.
− Фактор времени, как вам известно, подчас имеет первостепенное значение, − как бы между прочим заметил Тэлбот. − Но я и сейчас не уверен в том, что мисс Ковальски согласится вас принять.
− Она меня примет. − Бернард стиснул кулаки и с силой стукнул ими по подлокотникам кресла. − Но мы будем говорить с ней с глазу на глаз. Таково мое условие.
− Хорошо, я принимаю его. Как видите, мистер Конуэй, я во всем готов идти вам навстречу. И вы должны помнить об этом.
…Она была в длинном белом сарафане и широкополой шляпе. Она шла ему навстречу, глядя куда-то поверх его головы. Его поразило выражение отрешенной покорности на ее осунувшемся бледном лице.
− Маджи, я люблю тебя, − сказал он, протягивая к ней обе руки.
Она шла прямо на него, пока не уткнулась краем шляпы ему в шею. Он крепко обнял ее за плечи, снял шляпу и поцеловал в пахнущую чем-то до боли родным макушку.
Она стояла не шелохнувшись. Он гладил ее по распущенным волосам, затем осторожно взял в ладони ее лицо и попытался заглянуть в глаза.
Она опустила ресницы и вздохнула.
− Что с тобой, любимая? Тебе плохо здесь?
Она покачала головой, взяла его под руку, и они медленно побрели по обсаженной кустами можжевельника аллее.
Ее рука была совсем невесомой, да и вся она казалась ему воздушной и бесплотной.
− Ты похудела, − сказал он, наклонившись к ней. − Ты очень похудела, родная. Но ты мне нравишься сейчас еще больше, чем раньше.
− Я много занимаюсь балетом, Берни, − сказала она и снова вздохнула. − Это помогает мне вернуться в детство. Мне так хочется вернуться в детство.
− Давай вернемся туда вместе, − предложил Берни, прижимая к себе Машу. − Сию минуту. И больше никогда не будем разлучаться.
− У нас с тобой не получится. Нет, не получится, − прошептала она грустно.
− Что не получится? Не разлучаться? − не понял Бернард.
− Вернуться в детство. Ты уже обманул меня. Я не собираюсь упрекать тебя за это, да и время вспять не повернешь. Понимаешь, в детстве необходимо верить тому, кого любишь без оглядки.
− Я клянусь тебе…
− Не надо, Берни, прошу тебя. − Она наконец подняла голову и посмотрела ему в глаза. − Не твоя вина, что и ты не сумел стать идеальным возлюбленным. Я во всем виновата: требую слишком, слишком много от мужчины, которого люблю.
Она отвернулась и, как показалось Бернарду, смахнула слезинку.
− Но я хочу жениться на тебе. Я приехал просить твоей руки. Фу, как старомодно это звучит, но и чувства, которые я испытываю к тебе, тоже очень…
Она решительно замотала головой.
− Нет, Берни, то, о чем ты говоришь, совершенно невозможно. Понимаешь, мне кажется, я всю жизнь только и делала, что в кого-то влюблялась, выходила замуж, снова влюблялась. У меня больше нет сил.
− Но я же не прошу тебя сделать это немедленно. Мы съездим в Париж или в Рим − куда захочешь.
− Уже было, Берни. − Маша вдруг улыбнулась, и в ее глазах промелькнуло подобие огонька. − Спасибо тебе за то, что было у нас.
− У нас будет еще лучше, поверь мне. Теперь я знаю, что кроме тебя, мне никто не нужен. Мне уже тридцать восемь, я знал немало женщин, но такой, как ты, у меня не было никогда.
− А я хочу вернуться в детство. И быть там совсем одной, − прошептала Маша. − Музыка, балет, чистые сны и никакого обмана. Плоть − трава. − Она печально усмехнулась. − Так говорил один мальчик из моего детства, который любил Бога больше, чем меня. Знаешь, он был прав − Бог никогда не обманет.
− Ты несешь чепуху, Маджи! − воскликнул Бернард и, схватив Машу за плечи, крепко встряхнул. − Я немедленно увезу тебя отсюда. Тебя наверняка пичкают какой-то гадостью.
− Нет, Берни, меня ничем не пичкают. Да, я знаю: эта Сью не совсем в себе. Моя мама тоже была не такая, как все. Зато она умела преданно любить. Говорят, она была шизофреничкой, то есть существом с раздвоенным сознанием, но она никогда не могла любить двух мужчин одновременно. Сью очень похожа на нее. Я верю, что Сью до конца жизни будет любить только меня.
− Ты просто свихнулась, Маджи! Эта Сью старая потаскуха. Она жила со своим родным братом, а потом ее кто только не…
− Она мне все про себя рассказала, − перебила Бернарда Маша. − Но она не виновата в том, что так сильно любила Тэда. Не от нас зависит, кого нам любить. Это… как удар молнии. Сью уверена, что в меня переселилась душа ее брата. Иной раз и мне начинает казаться, что это так и есть, а иногда я чувствую себя девочкой из «Солнечной долины», которая играла «К Элизе» и выдумала под музыку свой идеал. Знал бы ты, как я люблю ту девочку… Она была готова на все во имя любви. Берни, как ты думаешь, почему мы, когда вырастаем, перестаем считать любовь самым главным в жизни?
Она снова посмотрела ему в глаза − теперь уже долго и внимательно, и он смутился под ее ясным печальным взглядом.
− Не знаю, Маджи. Почему-то я никогда об этом не думал. Мне казалось, любовь бывает в кино и в романах, а в жизни есть только секс. Я был не прав, Маджи. Прости.
Она подняла руку и коснулась его щеки, потом потянулась и поцеловала в губы. Это был бесплотный поцелуй − поцелуй сказочной феи.
− Ты замечательный мужчина, Берни, и я бы могла бросить все и уйти за тобой на край света, если бы… если бы не та девочка из «Солнечной долины» с нотами под мышкой и головой, полной наивных грез. Воспоминание о ней мешает мне воспринимать жизнь такой, какая она есть на самом деле. Откуда та девчонка могла столько всего нафантазировать? Или ей кто-то подсказал?..
Бернард зашел вперед, положил руки Маше на плечи и крепко их стиснул.
− Маджи, мы сию минуту отсюда уедем. Старик Тэлбот не посмеет даже пикнуть. Пусть только попробует − и я выступлю по телевидению и расскажу всей Америке, что его ненормальная дочь похитила тебя, совершив тем самым страшное насилие. Мерзкая лесбиянка, да как она смеет прикасаться к тебе своими грязными…
− Она не лесбиянка, Берни. Она уверена, что природа перепутала ее пол, и сейчас пытается исправить эту ошибку с помощью доктора Куина. Ты слышал, наверное, что сейчас уже делают подобные операции.
− О Господи! − Бернард изо всей силы стукнул себя кулаком по лбу. − Как же я раньше не догадался?! Выходит, ты ждешь, когда твоей подружке пришьют эту проклятую штуковину, которой она будет тебя… − Он вдруг осекся, увидев неподдельный испуг в глазах Маши. − Ты что, не догадалась, зачем эта шизя захотела изменить свой пол? Она мечтает спать с тобой − вот зачем. Ей, видите ли, мало тех ощущений, которые она смогла урвать для себя в женском обличье, и вот она решила сменить пол. Господи, Маджи, как же ты наивна и…
− Я убью себя, − сказала Маша. − Если то, о чем ты говоришь, правда, я убью себя.
− Я остаюсь, − решительным тоном заявил Бернард Конуэй. − Если ваши люди попытаются сделать со мной что-то, мой адвокат поднимет шум на всю Америку. Учтите, мистер Тэлбот, вы играете с огнем.
Они беседовали в гостиной. У старика был вялый и равнодушный вид. Он бросил как бы между прочим:
− Все равно она никогда не будет вашей. Даже не надейтесь.
− Это мы еще посмотрим. Но то, что Маджи никогда не станет наложницей вашей ненормальной дочери, в этом я могу поклясться хоть на Библии.
Старик вздохнул.
− Я пробовал говорит со Сьюзен на эту тему. Сказал, что операция очень мучительная и даже не исключен летальный исход.
− Было бы очень здорово, если бы ваша Сьюзен взяла и отбросила копыта, − сказал Бернард без малейшего смущения глядя на старика. − Коль вы не позаботились засадить ее вовремя в соответствующее заведение.
− Там их только развращают. − Тэлбот снова вздохнул. − Моя внучка… − Он вдруг уронил голову на грудь и залился слезами. − Я так любил малышку Сью. Хотел, чтобы она стала наследницей…. У девочки очень доброе сердце… Я даже не знаю, что с ней сейчас, − бормотал старик, шумно всхлипывая. − Сбежала из клиники и сгинула. Поверьте, мне уже не под силу те испытания, которые преподносит на каждом шагу жизнь. Я мечтал о большой дружной семье, внуках, правнуках… Знали бы вы, молодой человек, как грустно и одиноко живется старому, не верящему ни во что хорошее человеку.
− Итак, я остаюсь в вашем замке. − Бернард поднялся с дивана. − Извольте сказать вашим лакеям и охране, что я буду ходить куда угодно и когда угодно. Кстати, у Маджи есть семья, муж. Стоит этому безумному итальянцу узнать о том, что здесь творится, и ему уже не заткнуть рот никакими миллионами. Вы что-то хотели мне сказать?
Лицо старика перекосилось. Бернард успел подскочить и подхватить его медленно кренящееся на бок тело.
− В этом доме есть врач? − громко крикнул он. − Эй, кто-нибудь, идите сюда! Кажется, старина Тэлбот собрался сыграть в ящик.
[1] Говоришь по-английски? (англ.)
