С каждым прожитым днем Вера Густавовна чувствовала, что неумолимо стареет. После того как публика освистала ее Клеопатру, она, не желая довольствоваться второстепенными ролями, ушла из театра и погрузилась в глубокую меланхолию. В ней с детства бил ключом темперамент, который она выплескивала на сцене, опустошая себя до предела. Теперь ее энергия больше не находила себе выхода. Мужу, когда-то любившему ее с такой упрямой страстностью, она оказалась не нужна как женщина, старшая дочь, выпорхнув из родного гнезда, улетела недосягаемо далеко, лишь изредка напоминая о себе сухими лаконичными письмами. Что касается Саши, некогда любимой дочери Веры Густавовны, то воспоминания о ней будили в ее душе горечь и даже ненависть. Всему виной был Уваров. Ибо он был первым мужчиной в жизни Веры Густавовны, которому она отдалась всем своим существом. И вот что вышло из всего этого.
Она теперь почти не выходила из своей спальни, куда не проникал ни один луч солнечного света, ибо шторы на окнах всегда были плотно закрыты. Часами сидела перед зеркалом за туалетным столиком, на котором стояли две яркие лампы, накладывая грим, чтобы скрыть появлявшиеся со стремительной быстротой морщины и складочки на своем лице, еще совсем недавно казавшимся ей таким молодым и цветущим. К обеду Вера Густавовна обычно выходила в вечернем туалете, с ярко накрашенными губами и высокой прической, что на первых порах вызывало удивление Владимира Владимировича, который, впрочем, вскоре к этому привык. Изумление в его глазах постепенно сменилось полнейшим равнодушием и даже подчас презрением.
Между ними больше не было интимных отношений, хотя поначалу, когда Вера Густавовна только переехала в квартиру в Староконюшенном ─ это случилось сразу после провала «Цезаря и Клеопатры» с ее участием, ─ они подолгу засиживались вечерами в кабинете Владимира Владимировича, вспоминая добрачные годы, для обоих полные надежд и упований. Вера Густавовна ощущала почти физически его жалость, смешанную с брезгливостью, которую муж не стеснялся проявлять к ней. На первых порах ей делалось от этого и горько, и больно и она часто плакала украдкой, потом же, поразмыслив, решила, что так оно даже лучше. Ибо, насколько она помнила, физическая близость с мужем никогда не доставляла ей удовольствия. Собственно говоря, до встречи с Уваровым Вера Густавовна была убеждена в том, что наслаждение в постели получает только мужчина. Женщине же отведена пассивная и даже в какой-то степени страдательная роль.
Вера Густавовна только теперь поняла, что все дело в том, что к Владимиру Владимировичу она никогда не испытывала любви в том ее высоком и таинственном смысле, с каким преподносят ее в некоторых стихах и романах. Да и к мужчинам, с которыми у нее была интимная связь, когда она ушла из дома и посвятила себя целиком сцене, она не испытывала ничего, кроме любопытства, подогретого ее воображением. Почти все они были ее партнерами по сцене, игравшими роли героев-любовников.
Не то было с Уваровым.
Лежа бессонными ночами в кромешном мраке, Вера Густавовна силилась понять, что есть такое в этом человеке и почему она никак не может забыть его. В который раз она вспоминала их первую встречу. Уваров, уже известный, можно сказать, знаменитый в театральных кругах драматург, читал перед труппой свою новую пьесу. Это была «Любовь прелюбодейки», в которой для нее, Веры Густавовны, роли не оказалось. Дело в том, что за ней прочно укрепилось амплуа розовых героинь, а в той пьесе главным действующим лицом была бессердечная соблазнительница, эдакий Дон Жуан в юбке, доставляющая мужчинам много мук и страданий. Уваров на первых порах показался ей надменным и холодным, хотя его породистое лицо, обрамленное шевелюрой смолисто черных волос, было достаточно красиво, чтобы затронуть в душе Веры Густавовны какие-то потаенные струны. Во время чтения он несколько раз взглянул в ее сторону, что не осталось незамеченным другими. Потом, когда пили шампанское за успех новой постановки, Уваров подошел к Вере Густавовне и сказал, сохраняя все такое же надменное выражение лица:
─ Следующую пьесу я напишу для вас. Обещаю. А сейчас поедем кутить.
В тот вечер они побывали в опере ─ в Большом театре давали «Ромео и Джульетту» Гуно. Вера Густавовна была не в состоянии следить за происходившим на сцене. Прикрыв глаза, она отдалась во власть музыки и своего вдруг вспыхнувшего настоящим пожаром чувства к этому утонченному красавцу, сидевшему подле нее в ложе. Как вдруг почувствовала на своей руке его тяжелую горячую руку и услышала громкий шепот:
─ К чему притворяться дальше? Я тоже испытываю к вам большое влечение.
В это время дали занавес. Публика повалила в фойе. Уваров стремительно встал, подал Вере Густавовне руку и предложил:
─ Давайте кататься по Москве. Сейчас у нас что-то вроде белых ночей. Не сомкнуть глаз до самого полудня.
─ А как же спектакль? ─ лепетала она, не смея взглянуть на Уварова. ─ Впереди еще целый акт.
─ Без нас доиграют. ─ Он ей весело улыбнулся. ─ Увы, нам известно, чем все кончится, и это заметно притупляет остроту ощущений. К сожалению, в жизни тоже.
─ Вы любите непредсказуемость в искусстве, верно? ─ предположила Вера Густавовна, беря Уварова под руку.
─ В жизни тоже. ─ Он снова усмехнулся. ─ Но только тут мы не властны, ибо сюжеты за нас давным-давно расписаны.
─ Вы фаталист, ─ отметила она, кокетливо улыбаясь. ─ Нынче это в моде.
─ Я, прежде всего, реалист и воспринимаю жизнь такой, какая она есть. Правда, сегодня мне очень захотелось помечтать. Предлагаю заняться этим совместно.
Он наклонил голову и внимательно посмотрел ей в глаза. В ту минуту Вера Густавовна поняла, что оказалась полностью во власти этого человека. Такое случилось с ней впервые в жизни.
Они поехали в Сокольники. Воздух был напоен ароматом только что распустившейся сирени и меланхоличной музыкой старинного вальса, который исполнял на открытой эстраде военный духовой оркестр. Они бродили по аллеям почти молча, лишь изредка обмениваясь ничего не значащими репликами по поводу красоты ночи и так далее, однако Вера Густавовна догадалась, что ее спутник полон мыслями о ней, и от сознания этого у нее радостно билось сердце.
Загрохотал гром. Им на головы пролились первые капли весеннего дождя. Уваров подхватил Веру Густавовну на руки, и они очутились в небольшой беседке, освещаемой вспышками молний.
─ Я так и знал, что эта ночь будет волшебной, ─ сказал Уваров, бережно усаживая Веру Густавовну на скамейку. ─ У меня с утра было предчувствие чего-то необыкновенного. Как хорошо, что оно не обмануло меня.
─ Хорошо, ─ едва слышно прошептала она и вздохнула от избытка чувств. И повторила еще тише: ─ Очень.
Они целовались как невинные дети, ибо в ту волшебную ночь поцелуи казались обоим наивысшим блаженством. Они словно забыли о том, что существуют еще и другие ласки. И это делало их особенно ─ приподнято ─ счастливыми.
Он отвез ее домой уже когда взошло солнце. Они ехали в открытой пролетке по только пробуждавшейся от короткого майского сна Москве, держась за руки и глядя друг другу в глаза.
─ До встречи, ─ сказал Уваров, проводив Веру Густавовну до двери, которую открыла заспанная горничная. И, церемонно поклонившись, поцеловал ей руку.
Очутившись в спальне, Вера Густавовна сбросила туфли и стала кружиться по ковру как когда-то давно в детстве, пока не упала в полном изнеможении на кровать. Кажется, она в тот же момент заснула. И продолжала во сне целоваться с Уваровым, наслаждаясь этим наивысшим из блаженств.
Потом Вера Густавовна приняла ванну. Когда она сидела в теплой благоухающей ароматическими солями воде, ей все время чудилось, будто в прихожей звонит колокольчик. Один раз она даже вылезла из ванны и, подойдя к двери, приоткрыла ее и выглянула наружу. Горничная Катя чистила в коридоре ковер, что-то мурлыча себе под нос. Вера Густавовна снова села в ванну и закрыв глаза, погрузилась в воспоминания о минувшей ночи.
Как э то часто случается, она прозевала настоящий звонок. Выйдя из ванной в купальном халате и с тюрбаном из полотенца на мокрых волосах, зашла по привычке в гостиную просмотреть почту, которую Катя складывала для нее на столике возле дивана. Она увидела его случайно. Он стоял в дальнем углу, сложив на груди руки, и смотрел на нее неотрывно. Она замерла, прижимая к груди полы купального халата.
─ Извините, ─ сказал Уваров натужно и хрипло. ─ Я пришел просить вас… Нет, не то. Я не могу без вас жить, Верочка. Делайте со мной все, что хотите.
Она бросилась к нему, забыв про то, что под халатом нет ничего. Он стиснул ее до хруста костей и поцеловал в губы. Это был уже совсем другой поцелуй, в котором чувствовалось столько страсти и желания слиться воедино каждой клеточкой тела. Она ответила на него и почувствовала, что вся дрожит. Чего раньше с ней никогда не случалось.
Они стали любовниками в том смысле этого слова, который привыкли вкладывать в него испокон века. Вера Густавовна была стыдлива в постели с другими мужчинами и раздевалась лишь после того, как гасили свет. С Уваровым все оказалось иначе. В первый же раз она почувствовала себя легко и свободно и отдавалась ему с бесстыдством язычницы.
─ Я в тебе не ошибся, ─ сказал Уваров и нежно поцеловал родинку между ее грудями. ─ Едва я увидел тебя вчера, как понял, что ты все еще пребываешь в не разбуженном девичестве. И мне страстно захотелось тебя растормошить, превратить в женщину. Думаю, ты не подозревала до недавних пор, какое это удивительное состояние.
─ Откуда ты знаешь? ─ удивилась она.
─ Вероятно, в одной из моих прежних жизней я был женщиной. ─ Уваров рассмеялся. ─ Я вместе с тобой переживаю твое наслаждение, твое удивление тому, что тебе до сей поры не пришлось его вкусить. Вероятно, я опишу это в новой пьесе. В своем творчестве я люблю перевоплощаться в женщин и воспринимать окружающий мир их чувствами и ощущениями. Поверь мне, вам он представляется и многообразней, и ярче и, быть может, даже справедливей, чем нам, мужчинам.
Они провели вместе целую неделю. Случилось так, что Вера Густавовна не была в это время занята в репетициях и спектаклях, ну, а Уваров был свободным художником. Они кочевали из ее квартиры в ее, проводя большую часть времени в постели. Оба заметно похудели, хотя ели с невероятным аппетитом и помногу, в глазах обоих появился лихорадочный блеск. Вере Густавовне казалось, будто между ними протянулся невидимый шнур, по которому они подпитывали друг друга энергией, равно как и забирали ее друг у друга. Она поделилась этим ощущением с Уваровым, лежа в его объятьях. Он прошептал, сдавив ее плечо до боли:
─ Ты самая настоящая ведьма. Ты будешь героиней моей новой пьесы. Боже, я так рад, что встретил тебя, моя Ирма!
Уваров уехал от нее рано утром, ничего не сказав. Днем Вера Густавовна приехала в театр на репетицию, а вечером играла Виолу в «Двенадцатой ночи» Шекспира. От Уварова не было ни слуху, ни духу. Выходя на поклоны, Вера Густавовна с трудом удерживала слезы обиды. Она надеялась, что Уваров, уж коль он не удосужился приехать в театр сам, пришлет корзину цветов. До сих пор так делали все без исключения ее любовники. Цветы были только из публики, главным образом с галерки: ветки сирени, первые ландыши. Актриса, игравшая Оливию, получила корзину алых роз от своего обожателя. Когда погасили огни рампы, Вера Густавовна поспешила в свою гримуборную, заперла дверь на ключ и, упав головой на столик перед зеркалом, разрыдалась. Как вдруг почувствовала на своем плече чью-то горячую руку.
─ Ты была великолепна, ─ сказал Уваров и погладил ее по спине. Вера Густавовна вскочила, бросилась ему на шею. Он отстранил ее от себя нежно, но решительно. ─ Нет. Я засел за работу. Или ты или она. Я выбрал ее.
─ Но я так скучала по тебе весь день. ─ Вера Густавовна жалко улыбнулась ему.
─ Знаю. А я, тоскуя по тебе, написал целую сцену. ─ Он склонился над рукой Веры Густавовны, и она едва удержалась, чтоб не поцеловать его в тонкую ниточку пробора на макушке. ─ Прощай, моя хорошая. И думай обо мне чаще, ладно?
─ Как? Мы больше не будем встречаться? ─ спросила Вера Густавовна с испугом.
─ Какое-то время. Вернее, встречаться-то мы будем, но в занятиях любовью придется сделать перерыв. Я не могу совмещать это с сочинением пьесы.
─ Но я не смогу…
Она покраснела и стыдливо опустила глаза.
─ Придется. У тебя на этой неделе два спектакля. Они заберут у тебя уйму сил.
─ Да, конечно. ─ Она машинально кивнула. ─ И ты не проводишь меня домой?
─ Тебе придется привыкнуть к тому, что я не смогу быть возле тебя каждую минуту и выполнять твои капризы. ─ Он ласково пригладил ее растрепанные волосы. ─ Увы, мне предстоит выполнять капризы еще более очаровательной женщины ─ моей музы. Поверь мне, это весьма утомительное занятие.
Уваров поцеловал Веру Густавовну в лоб и быстро вышел за дверь.
Она была одна во время ужина, который дал для актеров любовник и покровитель Жданцевой, игравшей Оливию. На нее были устремлены недоуменные, сочувствующие и, разумеется, злорадствующие взгляды ее коллег по сцене, привыкших мерить достоинства актрисы не ее талантом, а наличием богатого и щедрого покровителя. Вера Густавовна глотала вместе с шампанским слезы. Когда ужин подходил к концу, к ней подсел Пыжевский, директор театра, и весьма недвусмысленно положил ей на колено ладонь.
─ Грустим? Мне известно великолепное лекарство от этой хвори. Желаете испробовать, моя прелестница?
─ Нет, ─ сказала Вера Густавовна не слишком решительным тоном. Дело в том, что перспектива одинокой ночи приводила ее в уныние. ─ Мне не помогут никакие лекарства.
─ Моя красавица влюбилась? ─ Пыжевский наконец убрал свою потную ладонь с колена Веры Густавовны. ─ Уж не в нашего ли драматурга, о ком в сегодняшних «Ведомостях» пропечатали такую хвалебную статью, что теперь в сравнении с ним сам Шекспир кажется жалким графоманом? Кстати, он обещался быть на сегодняшнем спектакле, но почему-то не сдержал слова.
─ Уваров был в театре. ─ Вера Густавовна почувствовала, как вспыхнули ее щеки. ─ Я видела его за кулисами.
─ Чудеса. Я забронировал ему место в директорской ложе, но оно оставалось пустым в течение всего спектакля. Ну, а цветы, которые он послал вам, моя богиня, очевидно, завяли по дороге?
Пыжевский измерил ее похотливым взглядом старого циника.
Вера Густавовна встала, наконец, решив уехать домой и попытаться справиться со своим одиночеством и бессонницей при помощи опиумных капель, которые ей прописал доктор. Как вдруг Пыжевский взял ее под локоть и увлек в коридор.
─ Зайдем на несколько минут ко мне в кабинет, ─ сказал он и достал из кармана ключ. ─ Мне нужно побеседовать с вами по поводу одного дела, интересующего нас обоих.
Он зажег лампу под зеленым абажуром и кивком головы указал Вере Густавовне на диван. Сам остался стоять. У него был значительный и даже торжественный вид.
─ Я, наконец, решился дать «Разбойников» Шиллера. Вам об этом известно, моя прелестница?
─ Уже два года слышу эти разговоры, Данила Филиппович.
─ Теперь я точно решил. На этой неделе приступаем к репетициям. Карл Моор у меня есть. Надеюсь, вы догадались, что им будет ни кто иной, как господин Лужнецкий. ─ Он бросил на Веру Густавовну испытующий взгляд. Лужнецкий был ее последней пассией, от которого она сделала аборт, о чем, разумеется, знали в театре. Как и о том, что супруга Лужнецкого как-то после спектакля закатила Вере Густавовне скандал, который пришлось замирять силами дирекции. ─ Что касается Амалии, мне бы чрезвычайно хотелось, чтобы эта роль досталась вам, моя соблазнительница.
─ Мне тоже. ─ Вера Густавовна вдруг ощутила прилив радостных сил. ─ Я с детства знаю ее на память.
─ Но для этого, моя богиня, вам придется выдержать натиск Жданцевой, а, вернее, ее обожателя господина Промыслова. Как вам известно, этот достойный во всех отношениях человек покровительствует нашему театру не только на словах.
─ Я рассчитываю на вашу поддержку, Данила Филиппович.
─ И правильно делаете, моя обольстительница. Но беда в том, что я тоже не Господь Бог. Точнее сказать, мне бы очень не хотелось становиться им по всякому пустячному поводу. Уверяю вас, моя богиня, это хлопотное занятие, да и весьма неблагодарное.
─ Жданцева ждет ребенка, ─ сказала Вера Густавовна, зная, что сообщение подобного рода обыкновенно приводит в ужас режиссера, директора театра и прочих лиц, ответственных за постановку пьесы. ─ Я слышала, она уже на четвертом месяце.
─ Ох, эти слухи. ─ Пыжевский возвел к потолку руки, изображая негодование. ─ Да знаете ли вы, моя красавица, что если я захочу, чтобы Амалию играла Жданцева, я велю, чтоб ей сшили такое платье, в каком она сможет играть на сцене до самого дня родов. И не только Амалию, а и Джульетту с Офелией тоже. Вам ясно?
─ Тогда дайте эту роль ей, ─ сказала Вера Густавовна равнодушным голосом. Она не была искушенной в закулисных интригах и, обладая настоящим драматическим дарованием, верила в то, что справедливость, так или иначе, восторжествует. ─ Мне хватает моего теперешнего репертуара.
─ Неужели вы хотите сдаться без борьбы? ─ удивился Пыжевский. ─ Ведь Амалия фон Эдельрейх написана словно для вас. Вы будете блистать в этой роли на всю первопрестольную.
─ Вероятно, для того, чтобы получить эту роль, я должна буду сделать что-то такое, за что впоследствии буду себя презирать, ─ догадалась Вера Густавовна. Пускай лучше Амалию играет Жданцева.
─ Моя прелестница, я так и вижу вас в последнем акте. На вас платье из малинового бархата. Думаю, на этот раз мы закажем его самому господину Дюрану. Я решил больше не экономить на костюмах для героинь, в первую очередь, для вас, моя искусительница. Завтра с утра мы вместе с вами поедем к господину Дюрану, чтобы он снял с вас мерки и заказал ваш манекен.
─ Ах, это было бы славно. ─ Вера Густавовна закрыла глаза и предалась мечтаниям. Амалией она бредила с пеленок. Эта роль подходила ей по темпераменту, к тому же была выигрышной в драматическом плане. Она сделает из нее настоящую драматическую героиню. Она… Вера Густавовна вдруг почувствовала, что Пыжевский сел рядом с ней на диван. Она открыла глаза и поняла безошибочно, что сегодня у него серьезные намерения сделать ее одной из своих наложниц.
Она попыталась встать, но он не позволил. Тогда она поняла, что совершила непростительную глупость, поддавшись на уговоры Пыжевского зайти в столь поздний час к нему в кабинет для обсуждения дел. Она вспомнила ходившие по театру рассказы о том, что Пыжевский настоящий маньяк, предпочитающий брать женщин силой. Раньше она над ними смеялась. Пыжевский был неказист с виду и производил впечатление добродушного ловеласа. Теперь она видела его налитые кровью глаза, слышала частое прерывистое дыхание. Кричать было бесполезно ─ кабинет директора располагался в особняке, куда из помещения театра вела крытая галерея.
─ Я возненавижу вас на всю жизнь, если вы только посмеете прикоснуться ко мне, ─ сказала Вера Густавовна, отодвигаясь от Пыжевского в угол дивана.
─ Вот и замечательно, моя искусительница. «Я тот, кого никто не любит, я бич рабов моих земных», ─ гнусаво пропел он и ринулся в слепую атаку.
…Войдя к себе в спальню, Вера Густавовна увидела большую корзину белых роз возле кровати. Катя сообщила ей, что господин Уваров ожидал ее от половины второго до трех часов утра и оставил записку.
Вера Густавовна развернула сложенный вчетверо листок.
«Я все так же Вас обожаю. Очень каюсь за те жестокие слова, что вырвались у меня после спектакля. Мне предстоит одинокая бессонная ночь. Увы, моя Ирма пока не жаждет разделить ее со мной».
Разумеется, она скрыла от Уварова эпизод с Пыжевским, однако он, по всей вероятности, догадался кое о чем, ибо неоднократно спрашивал у Веры Густавовны, почему она не радуется, получив, наконец, роль Амалии фон Эдельрейх. На что она обычно отвечала, глядя куда-нибудь вбок:
─ Я слишком долго ее ждала. Слишком.
И тихо вздыхала.
Уваров написал новую пьесу ровно за восемнадцать дней полного затворничества. Он уезжал к своему другу в Коломну, где жил отдельно от всех во флигеле. Начались репетиции, на которых он часто присутствовал. Их роман продолжался, хотя Вера Густавовна и стала замечать, что иногда Уваров скучает в ее присутствии, быть может, сам себе не отдавая в этом отчета. Она же с каждым днем желала его все сильней, а главное, привязалась к нему всем своим существом, окончательно забыв свою семью. Потом до нее дошли слухи, что Уваров неверен ей. Вера Густавовна пережила это известие в себе, сознавая прекрасно, что стоит ей произнести хотя бы слово упрека, и она потеряет его навсегда. Словом, она была согласна быть его любовницей на любых условиях, и эта зависимость ее страшила. Во время гастролей в провинции Вера Густавовна как-то, провалявшись всю ночь без сна, приняла решение навсегда расстаться с Уваровым, но у нее не достало для этого сил.
Когда она поняла, что Уваров серьезно увлекся ее младшей дочерью, ее охватило негодование, которое скоро сменилось острейшей завистью. Она представляла себе, как Уваров будет шаг за шагом вводить Сашу в волшебный мир чувственной любви, и глубоко страдала оттого, что на ее месте оказалась ее собственная дочь. У нее возникло страстное желание отомстить во что бы то ни стало неверному возлюбленному.
Вере Густавовне не стоило большого труда разыграть спектакль, в котором Уварову была отведена роль Сашиного спасителя и благодетеля семьи. Старшая дочь Вера быстро раскусила ее и ушла из дома, Владимир Владимирович запил от какой-то бессознательной тревоги за судьбу младшей дочери. Что касается так называемых любовников ─ Вера Густавовна знала наверняка, что ее дочь и Уваров пока довольствуются платонической связью, ─ они были настолько поглощены друг другом, что не заметили подвоха.
Вера Густавовна поставила на карту всю свою жизнь, играя в тот вечер Ирму. Уваров был поражен в самое сердце, очарован и, по крайней мере, на несколько часов, отвоеван у Саши. Она вспомнила его глаза в то утро, когда он очнулся после пьяного угара в гостиничном номере и понял, что опоздал на поезд, который должен был увезти их с Сашей в страну любви. В них были ужас и безмерная тоска. О, Вера Густавовна никогда не забудет эти глаза.
И она в который раз возвращалась памятью к той ночи невинных поцелуев в Сокольниках, размышляла над скоротечностью любви вообще и их с Уваровым в частности, испытывала злорадство по поводу того, что у ее дочери не было такой ночи с Уваровым и, по всей вероятности, уже никогда не будет. А она, Вера Густавовна, выступила в роли божества из античных трагедий, которое вмешивается в ход событий, дабы установить справедливость. И вот она ее установила. Что дальше?.. Вера Густавовна тяжело вздохнула и потянулась за склянкой с лауданумом, надеясь забыться хотя бы на несколько часов.
А дальше одинокая, ни кем не согретая, старость, бессмысленная, никому не нужная, жизнь. Она презирала свое стареющее и дряхлеющее тело и знала, что уже никому не захочется ласкать и целовать его с такой страстностью, как это делал Уваров. Бессмыслица, бессмыслица… Зачем жить, не видя никакого смысла в этой жизни? Уж не лучше ли выпить сразу всю склянку с лауданумом и… Она потянулась было за нею, но в последний момент отдернула руку, пораженная пришедшей на ум мыслью. А что если остаток жизни посвятить мести? Ведь это чувство может стать самым настоящим смыслом жизни. Древние утверждают, что оно заполняет собой все человеческое существо точно так же, как это делает любовь. Вера Густавовна вспомнила, как в пятнадцать лет играла на сцене домашнего театра Медею. В ту пору ей еще было не знакомо чувство мести, поскольку детство Верочки Фангауз протекало спокойно и счастливо под ненавязчивой родительской опекой и любовью. В ту пору она считала Медею сумасшедшей. Сейчас она бы сыграла ее совсем иначе. Вера Густавовна почувствовала, что начал действовать лауданум, тряхнула головой, теперь уже пытаясь отдалить наступление полного забытья, ─ ей вдруг захотелось продумать план мести в деталях. Прежде всего, она должна узнать, что за чувства испытывает Уваров к ее дочери. Если он все еще любит ее и горит желанием соединить с Сашей судьбу, она, Вера Густавовна, прикинется глубоко раскаявшейся в том, что стала невольной участницей их размолвки. Она убедит Уварова, что жаждет оказать помощь в воссоединении влюбленных. А дальше…
Вера Густавовна пока не знала, что будет дальше. У нее закружилась голова, и она провалилась в бездонную яму, кишевшую холодными скользкими тварями, которые ластились к ней словно домашние болонки. Она ласкала их, испытывая при этом нечто похожее на оргазм.
Она не сразу приняла решение поехать к Уварову. Боялась, он не пустит ее на порог. Вера Густавовна была горда от рождения, и подобное обращение могло надолго выбить ее из колеи. Наконец, она назначила себе день отъезда. Выбрала самый скромный гардероб, часами сидела перед зеркалом, отрабатывая соответствующую ее миссии ─ скорбную и смиренную ─ мимику женщины, глубоко переживающую за судьбу своей дочери.
Наконец, она сказала себе: «В путь!» В поезде думала все время о встрече с Уваровым. У нее замирало сердце, когда она представляла себе эту сцену.
В Пензе Вера Густавовна остановилась у родственницы по материнской линии, генеральши Ливановой, несколько лет назад овдовевшей почтенной дамы, которая занимала особняк в стиле ампир в центре города.
Разумеется, Евгении Венедиктовне, двоюродной тете Веры Густавовны, было известно о том, что в их губернии поселился известный писатель и драматург, поскольку мадам Ливанова держалась в курсе всех культурных событий и по четвергам собирала в своем салоне местных, а подчас и заезжих знаменитостей из мира литературы и искусства.
─ Ах, Верочка, я столько раз пыталась зазвать Уварова в мой салон, два раза даже экипаж за ним посылала. И все напрасно. Даже записки не соизволил передать, ─ рассказывала живая не по годам Евгения Венедиктовна, неодобрительно потряхивая своими седыми букольками. ─ Слышала я, оброс он весь волосами и стал похож на настоящего медведя. А в «Городских ведомостях» прочитала третьего дня, что Уварова видели в монастыре. С полгода тому назад там обосновался преподобный старец отец Афанасий из Печерской Лавры, так вот, твой Уваров повадился к нему чуть ли не каждую неделю ездить.
─ Не верю я в это, ─ решительно заявила Вера Густавовна. ─ Максим Всеволодович был всегда безбожником и вольтерьянцем. Вероятно, ему потребовался материал для нового романа. Сейчас в моде писать про отшельников и кающихся грешников.
─ Вот почему я не люблю русские романы. Уж слишком много в них рассуждений о грехе, а вот сам грех наши писатели описывают очень скупо и неинтересно, ─ рассуждала Евгения Венедиктовна. ─ То ли дело французы. Тот же господин де Мюссе рассуждает о грехе с такой же легкостью, как бы рассуждал о погоде либо модной пьесе. Скажи, моя милочка, а в Москве нынче в моде страусовые перья? Недавно я выписала себе из Варшавы боа, а Нинель Проскурина говорит, что такие боа были в моде в прошедшем сезоне. Нынче же в Париже носят горжетки из гагачьего пуха с заячьими хвостиками.
─ И что, господин Уваров никогда не бывает в городе? ─ спросила Вера Густавовна, проигнорировав умышленно вопрос тетушки.
─ Твой знакомый появляется по пятницам в городской библиотеке. Берет свежие журналы и газеты и заходит выпить чаю с хранителем архива, после чего уезжает к себе в Свиблово. Этот чудак даже отказался от приглашения на Рождественский бал, который давал сам губернатор. В его-то года, да с его-то славой вести такую монашескую жизнь. ─ Мадам Ливанова презрительно скривила губы. ─ Быть может, тебе, моя милочка, удастся растормошить этого медведя. Помнится, он написал когда-то для тебя пьесу, которая, мне говорили, имела большой успех. А что если он и сейчас пишет что-то для тебя?
─ Я ушла из театра, тетя.
─ Что так, моя милочка? Ты еще молода и хороша собой.
─ Решила посвятить себя семье. Я вдруг почувствовала себя виноватой перед Володей и дочками.
─ Ну, полно тебе, милочка. Уверена, они гордятся такой знаменитой супругой и матерью. Что Саша? Наверное, мы скоро увидим ее на сцене? Катенька мне писала, что она сделала большие успехи, и профессор, у которого она берет уроки, прочит ей блестящее будущее.
─ Меня очень беспокоит судьба моей Сашеньки, ─ сказала Вера Густавовна и по театральному красиво вздохнула. ─ Я бы хотела побеседовать о ней с Максимом Всеволодовичем. Когда-то они с Сашулей были в доверительных отношениях.
─ Что так? Али от рук отбилась моя крестница?
─ Сашуля вышла замуж. Это случилось в Веймаре, куда она поехала на несколько дней. Для нас с Володенькой это стало такой неожиданностью, что мы по сей день пребываем в полной растерянности по поводу случившегося.
Вера Густавовна собралась было всхлипнуть, но в последний момент решила приберечь этот эффект для более подходящего момента.
─ Ах ты, Боже мой! ─ Евгения Венедиктовна горестно всплеснула руками. ─ Рановато бы ей. Пойдут детки ─ вот и конец мечтам о сцене.
─ Сегодня пятница, ─ сказала Вера Густавовна и решительно поднялась с кушетки. ─ В котором часу приезжает в библиотеку Уваров?
─ После трех. Ты что, собираешься туда поехать?
─ А что мне остается делать, если он, как вы говорите, не принимает у себя никого и сам никуда не выезжает? Ради благополучия моей Сашеньки я готова на все, что угодно.
─ Моя ты славная. Ну, вся в Анюту пошла, царство ей небесное. ─ В голосе Евгении Венедиктовны чувствовались слезы. ─ Бывало, приеду погостить к кузиночке, а у нее только и разговоров о ваших с Катюшей успехах в гимназии, да о том, как вы на фортепьянах ловко играете. Что ж, поезжай. Я одолжу тебе мой экипаж. Может, и мне поехать с тобой?
─ Спасибо, тетя. Но, думаю, это ни к чему. ─ Вера Густавовна подошла к зеркалу, из которого на нее глянуло бледное слегка припудренное лицо с умело подведенными глазами. «Я похожа на Сашу, ─ отметила она не без удовольствия. ─ Это сходство необходимо усилить в манерах и голосом»…
Она увидела Уварова, едва вошла в читальный зал. Правда, узнала не без труда. Он сидел за столом возле окна и задумчиво листал какой-то журнал. Вера Густавовна долго любовалась издалека его лицом, беспорядочно заросшим черными как смоль волосами. Наконец, набравшись духа, направилась к его столу легкой ─ Сашиной ─ походкой, остановилась, не дойдя до него двух шагов и воскликнула громким удивленным шепотом:
─ Не может быть, чтобы это были вы, Максим Всеволодович!
Он стремительно поднял от журнала голову, вскочил на ноги и очутился возле Веры Густавовны. Она констатировала с горечью и злостью, что его лицо померкло, когда он понял, что перед ним не Саша.
─ Как вы здесь оказались? ─ поинтересовался Уваров не очень дружелюбным тоном.
─ Мне необходимо с вами поговорить. Очевидно, это будет лучше сделать в каком-то месте, где нам никто не будет мешать. Быть может, вы пригласите меня в ресторан?
─ А вы все та же ─ рестораны, тайны, поклонники, ─ сказал Уваров маловыразительным тоном. И направился было на свое место возле окна, но Вера Густавовна, проглотив обиду, сказала:
─ Сейчас дело не во мне, а в Сашеньке.
─ Что с ней?
Уваров резко обернулся. Она успела заметить, как ярко блеснули его глаза.
─ Я приехала в Пензу исключительно ради того, чтоб обсудить этот вопрос с вами. Право же, не тяните время, Максим Всеволодович. Давайте заедем в какое-нибудь тихое местечко и поговорим с глазу на глаз.
Уваров решительным шагом направился по проходу между столами. Вера Густавовна едва за ним поспевала. Уже по дороге в ресторан он спросил приглушенно, глядя куда-то в окно:
─ Скажите, она здорова, по крайней мере?
─ Да. ─ Вера Густавовна всхлипнула, ибо поняла интуитивно, что для этого, наконец, наступил подходящий момент. ─ Однако я очень обеспокоена судьбой моей младшей дочери.
Уваров больше не задал ей ни одного вопроса. Когда их провели в отдельный кабинет, и Вера Густавовна попросила принести шампанского, сказал, глядя на нее тяжелым исподлобным взглядом:
─ Мне неприятно видеть вас, если говорить начистоту. Хотя в этом больше моя вина, а не ваша. Так рассказывайте же, что случилось с Сашей.
─ Она вышла замуж. Мы с Володей узнали об этом от моей сестры Екатерины Густавовны, у которой, как вам известно, Саша жила последние два года.
Говоря это, Вера Густавовна наблюдала за выражением лица Уварова. Увы, оно было непроницаемо мрачным. Как видно, известие о Сашином замужестве не стало для него тем потрясением, на которое так рассчитывала Вера Густавовна.
─ За кого? ─ спросил он все тем же невыразительным тоном, каким говорил с нею все те двадцать минут, что они были вместе.
─ Ах, это вполне ничтожный человек, хоть он и стал неожиданно владельцем родового поместья и нескольких десятин земли. Саша написала в письме к Кате, что любит его с детства и рада воссоединиться с ним, наконец.
─ Ляпунов. ─ Сказал Уваров утвердительно.
─ Вы так проницательны. Вы встречались с этим человеком, не так ли? Как вы думаете, моя дочь может быть счастлива с ним?
─ Нет. ─ Уваров решительно замотал головой. ─ Мне кажется, этот брак быстро распадется.
─ До меня дошли слухи, что мой так называемый зять плохо обращается с моей дочерью. ─ Вера Густавовна хотела всхлипнуть, но передумала в последний момент. Она знала, насколько чувствителен Уваров к любым проявлениям фальши. ─ Сестра пишет мне, что профессор фон Брюгге, у которого брала уроки пения Сашенька, считает этого человека разбойником с большой дороги и утверждает, что он вынудил мою дочь выйти за него замуж силой.
Уваров резко встал, но тут же снова опустился в кресло. Вера Густавовна заметила, как заходили желваки на его поросших черными волосами скулах.
─ А вы с мужем не пытались расстроить этот брак? ─ спросил он, прерывисто дыша от возбуждения.
─ Увы, Владимир считает Сашеньку достаточно взрослой и разумной, чтоб распорядиться собственной судьбой. Что касается меня, то я всего лишь слабая женщина с подмоченной репутацией. ─ Она печально улыбнулась. ─ Когда-то вы проявили к моей Саше столько участия. Быть может, и теперь ее судьба окажется вам не безразличной.
Она взглянула на него полными слез глазами и быстро отвернулась.
─ Но что я могу сделать? Ведь я ей никто, ─ пробормотал он, сжимая и разжимая лежавшие на скатерти кулаки.
─ Вы ей друг. Настоящий, верный друг.
─ Хотел бы я верить в то, что она считает меня таковым, ─ прошептал едва слышно Уваров.
─ Считает, я убеждена. Мы с вами должны немедленно поехать туда и вызволить бедную девочку из лап дикаря.
Вере Густавовне казалось в тот момент, что она на самом деле этого хочет ─ так она вжилась в свою роль.
─ А если Саша не желает, чтоб ее вызволяли? Если она на самом деле любит своего мужа?
Наконец, в голосе Уварова появились живые нотки, а в его глазах Вера Густавовна увидела страдание.
─ Мы должны убедиться во всем собственными глазами, ─ сказала она, борясь с сильным искушением выпить шампанского, которое лакей только что налил в их бокалы.
─ Вот и поезжайте к ней. Вы, как мать, обязаны к ней поехать.
Он снова помрачнел и ушел в себя.
─ А вы? Разве вам, Максим Всеволодович, не хочется увидеть Сашу?
Вера Густавовна пригубила свой бокал и теперь наблюдала за Уваровым из-за его края.
По его лицу пронеслась настоящая буря чувств. Вере Густавовне сделалось не по себе оттого, что она пробудила в Уварове такое.
─ Нет, ─ сказал он. ─ Я еще не завершил роман. Я дал себе слово закончить его через месяц.
─ За месяц с Сашенькой может всякое случиться. ─ Вера Густавовна допила шампанское и изящным движением кисти поставила бокал на стол. ─ Ах, Максим Всеволодович, я ехала сюда с надеждой получить больше участия с вашей стороны.
─ Вы полагаете, мое появление будет для вашей дочери приятным и… желанным?
Бледные щеки Уварова вспыхнули румянцем.
─ Я в этом ни капли не сомневаюсь. Разве вы забыли, как радовалась Сашенька каждому вашему визиту в наш дом два с лишним года тому назад? Да она расцветала на глазах, увидев вас.
─ Тогда все обстояло иначе. ─ Он подавил в себе вздох. ─ Но я надеюсь, мой роман поможет… Черт побери, а вдруг ей на самом деле невыносимо жить с этим семинаристом?
Уваров встал, отодвинул с грохотом кресло. ─ Без четверти одиннадцать уходит скорый поезд в Москву. Скажите ваш адрес, и я заеду за вами в половине десятого или даже раньше.
─ О, как я вам благодарна! Вы остались добрым, прежним и отзывчивым Максом. ─ Вера Густавовна смотрела на Уварова умильно и сложив руки на груди, как для молитвы. ─ Я остановилась в доме генеральши Ливановой, что возле храма Николая Угодника. Она доводится мне тетей и я…
─ Ждите меня в половине десятого, ─ резко перебил ее Уваров. ─ Мы поедем прямо на вокзал.
Он направился к двери, ни разу не оглянувшись.
